ГЛАВА 14

Декабрь 2001 г

Шесть месяцев спустя

— Не отставай, — рявкнул Шесть, его нога угодила в лужу и обрызгала меня.

Только за это я хотела столкнуть его в грязную воду. Но я была намного, намного ниже Шесть — может быть, на целый фут, — что не давало мне преимущества. Тем не менее, я продолжала бежать вперед, несмотря на жжение в легких и боль в ногах. Многочисленные мудрые слова Шесть эхом звучали в моей голове, отбивая голоса.

Если ты будешь думать о боли, ты не победишь.

Что, блядь, я выигрывала? Это точно был не марафон, не с Шесть, который опережал меня на несколько метров, едва вспотев, в то время как я отставала, легкие болели, а волосы прилипали к лицу.

Когда мы подошли к пешеходному переходу, мы оба остановились. Шесть стоял рядом, засунув руки в карманы, словно совершал неспешную прогулку, а не пытался установить мировой рекорд по бегу по улицам Сан-Франциско.

Но теперь, когда я это сказала, я была уверена, что мирового рекорда для этого не существует. Это означало, что Шесть просто выпендривался.

Придерживаясь рукой за фонарь, я наклонилась и сильно закашлялась.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он, окинув меня быстрым взглядом.

— Изумительно. — Я потянулась в карман и достала пачку сигарет.

Как раз когда я поднесла к ней свою золотую зажигалку, Шесть вырвал сигарету из моих губ и бросил ее.

— Какого хрена?

— Ты согнулась, с трудом дышишь и собираешься выкурить сигарету?

— И что?

— Не будь глупой.

Это заставило мою кровь закипеть.

— Глупость — это бросить неиспользованную сигарету на землю. Эти вещи не бесплатны. — Я подняла свою пачку. — Если бы ты не хотел, чтобы я курила, ты мог бы просто сказать свое слово, как большой мальчик, и я бы убрала сигарету.

— Ты вообще не должна курить, ни до пробежки, ни после. Именно курение заставляет тебя дышать так поверхностно. Ты снижаешь поглощение кислорода, а твоим мышцам нужен кислород для производства энергии. Чем дольше ты куришь, тем хуже будет твоя выносливость.

Я прекрасно понимала, что это по-детски, но мне хотелось прикурить сигарету, просто чтобы уколоть его.

— Я не готовлюсь к Олимпийским играм, Шесть.

— Нет, но ты меня тормозишь.

Что. За. Осел. Я сунула сигареты в карман, и прежде, чем пешеходный переход сообщил, что там безопасно, я перебежала через него на другую сторону. Я не была в смертельной опасности — в этой части города в три часа дня было не слишком оживленно, — но я все равно совершила нечто рискованное. И, судя по жестким чертам лица Шесть, он был не слишком впечатлен.

— Давай, старик, — позвала я, сложив руки чашечкой у рта.

Но он покорно ждал на другой стороне улицы. Движение было настолько медленным, что он мог бы играть в игру Frogger¹ на уровне малышей, но, тем не менее, он ждал с суровым выражением лица.

Когда замигал знак пешехода, он начал идти ко мне. Он надвигался, его тень ненадолго опережала его тело, когда он подходил все ближе и ближе. И, Боже, он был зол.

— Почему, когда я говорю тебе не быть глупой, ты решаешь быть еще глупее? Что заставляет тебя быть такой безрассудной, Мира?

Пар, который накопился во мне после того, как он сказал мне не быть глупой, улетучился вместе с адреналином от бега через дорогу. Поэтому, когда я отвечала, во мне не было ни капли злости. Бег, признаться честно, отлично помог мне избавиться от бесполезных эмоций.

— Потому что это весело, Шесть. Я знаю, что у тебя аллергия на веселые вещи, но раз уж ты отнял у меня нескольких моих веселых хобби, я должна как-то их восполнить.

— Я ничего у тебя не отбирал. Господи, Мира, я только давал. И снова давал.

Разговор быстро перешел в серьезное русло, уничтожив ту малую толику удовлетворения, которая у меня была. Он не лгал. Он действительно давал, и давал, и давал — когда я ничего из этого не заслуживала. Но я не просила его давать. Он практически насильно вошел в мою жизнь. Не я появлялась в его квартире, умоляя его.

— Если ты отдаешь больше, чем получаешь, не стесняйся уйти.

Он наклонил голову, его сердитые черты смягчились до раздражения.

— Я этого не говорю. Я говорю, что не надо быть глупой. Или, по крайней мере, постарайся не быть. Ради меня.

На мой взгляд — взгляд, который говорил ему не говорить о дерьме в отношениях, так как это все еще было так ново для меня, — он положил руки мне на плечи.

— Я говорю, что ты мне небезразлична, и что я не хочу, чтобы тебя сбил какой-то парень, демонстрирующий мощь своего спорт-кара, ясно? Я прошу тебя думать не только о себе.

— Я эгоистка.

— Я знаю. — Он наклонился и поцеловал меня в макушку. Он продолжал делать это, осыпая меня маленькими кусочками ласки, как будто я действительно заслуживала их. — Но у нас с тобой ничего не получится, если ты не будешь время от времени думать о том, что я чувствую.

Но в этом-то и была проблема. Я все время думала о его чувствах. Это не давало мне спать по ночам, долгое время после того, как его мягкое, глубокое дыхание достигало моих ушей в постели. Я задавалась вопросом, что он видел во мне, что заставляло его возвращаться. Я была самым эгоистичным человеком на свете, и все же он хотел получить то немногое, что я могла ему дать. Иногда мне было трудно не видеть в нем волка, который возвращается за объедками. И в любом другом человеке это дало бы мне повод воспользоваться им. Но с Шесть я не могла этого сделать. Не только потому, что он не позволил бы мне, но и потому, что я не хотела этого.

Прежде чем он успел отстраниться, мои пальцы обхватили его запястья. Они были такими большими, что я не могла обхватить их полностью, поэтому я сжала их.

— Мне жаль. — Я говорила серьезно, даже если извинений недостаточно.

— Хорошо. Это начало. — Он одарил меня одной из своих редких улыбок и обхватил мою шею руками. — Но я думаю, что тебе стоит попробовать сократить количество сигарет, по крайней мере, до минимума.

— Ты куришь. — Это был не вопрос, но обвинение.

— Курю. Но это плохая привычка. Я позволил себе немного расслабиться с тех пор, как встретил тебя. — Он похлопал себя по животу. — Мне нужно исправиться. Наши пробежки нужны как мне, так и тебе.

Я коснулась его живота, чувствуя каждую чертову линию его пресса.

— Если это расслабиться, то мой живот — картофельное пюре. — Я не искала комплиментов. Шесть никогда не говорил о том, как я выгляжу — что меня устраивало. Комплименты были неловкими, как ношение колючего свитера. Мне не нужно было, чтобы он говорил мне, что я хорошенькая, чтобы чувствовать себя уверенной в своей внешности. Проблема была в том, что находилось внутри.

Он все равно рассмеялся над моей шуткой.

— Что мне с тобой делать?

— Я могу придумать множество вещей, но, по крайней мере, девяносто процентов из них привели бы нас обоих к аресту, если бы мы сделали это здесь. — Я схватила его за свитер. — У тебя или у меня?

— Я не могу, — сказал он и с сожалением вздохнул. — Вообще-то у меня сегодня вечером рейс.

— О? Работа? — Шесть часто уезжал по работе, никогда не брал меня с собой, и почти никогда не рассказывал мне о работе после возвращения. Тот факт, что он рассказал мне об этом сейчас, казался пикантным.

— Помнишь Лидию? Мою подругу?

Женщина с маленькой девочкой с фотографии.

— Да. — Я старалась не показаться нетерпеливой, что было трудно сделать со словом, состоящим всего из двух букв. Но мне все же это удалось, потому что Шесть почти не давал мне никакой информации о событиях в своей жизни.

— Лидия умерла два года назад. Ее дочь осиротела. Я стараюсь навещать ее несколько раз в год. — Так вот почему он не хотел говорить о ней, о них, в своей квартире в тот день.

Его глаза притягивали, и в них, я готова была поклясться, что-то промелькнуло. Воспоминания, чувства, что-то большее, чем любые другие эмоции, которые Шесть обычно позволял мне видеть.

Так вот как выглядела его грусть. Когда Шесть был грустным, мне хотелось от него отстраниться. Любой другой притянул, утешая. Но не я. Я была эгоисткой и едва могла владеть своими чувствами. Быть обремененной чужими чувствами было... слишком тяжело для меня.

— Я нужен Коре. Она одна, понимаешь?

Кора. Это имя заполнило мой рот, когда я попыталась произнести его.

— Хорошо, — сказала я, внезапно пожалев, что он ничего мне не сказал.

— Всего на несколько дней. Ты сможешь не попасть в неприятности, пока меня не будет? — Туман рассеялся, и он снова стал прежним. Но я была обеспокоена. Взгляд за завесу и то, как выглядел Шесть — это было много. Новая его сторона.

— Думаю, я могу попробовать. — Если Шесть и почувствовал апатию в моем тоне, он не подал виду.

— Ты будешь бегать, пока меня нет? Займешь себя чем-нибудь?

— Наверное, если мне захочется. — Но я была опустошена, отвечала ему на автомате.

— Ты действительно такая заноза в моей заднице, — сказал он со вздохом. — Вот почему ты должна завести собаку. Чтобы было, за что нести ответственность, когда меня нет дома.

— О, пожалуйста. — Я выдохнула с досадой. — Это такая афера.

— Завести домашнее животное — это афера?

— Да. Это гребаное дерьмо. Ты заводишь этих существ, живешь с ними, может быть, лет десять, а потом они умирают, и ты начинаешь процесс заново с новым, потому что у тебя такая депрессия. Что это за дерьмо?

— Все умирают, Мира.

— Да, но животные умирают быстрее. — Как моя золотая рыбка.

— Было бы нечестно по отношению к ним, если бы они пережили нас, не так ли?

— Я не знаю. Я не хочу никого. Никогда не хотела. И никогда не захочу.

— У тебя не было домашних животных в детстве?

— Нет. — Я скрестила руки на груди. — Алло, сколько Генри мы пережили в этом году? Это был большой взрослый шаг для меня, знаешь ли, завести золотую рыбку.

— Собак забыть сложнее, чем золотых рыбок.

— Все равно не хочу. — До Шесть я едва держалась на плаву. Быть ответственной за что-то более нуждающееся, чем моя безмолвная золотая рыбка, казалось жестокой шуткой.

— Ну, в любом случае, меня не будет всего несколько дней. Может быть, неделю. Но ты можешь проделать этот маршрут, как будто я мысленно с тобой. Я вернусь прямо перед Рождеством.