Глава 5

Когда папа увидел меня, он широко раскинул руки и крепко сжал меня.

— Ах, bambolina, я рад видеть, что ты поправилась.

— Конечно, папа, — я поцеловала его в щеку. — Ты здоров?

Папа отошел в сторону и провел меня дальше в дом. Здесь было так тихо и темно, но в данный момент здесь жили только он и экономка.

Прошло всего несколько дней с тех пор, как я переехала, но когда я оглядывала стены и фотографии, которые знала всю свою жизнь, могло пройти столетие.

Мне казалось, что я постарела на сто лет.

— Здесь так тихо. Дита здесь?

Папа огляделся вокруг, как будто не был уверен, кто есть или нет в доме: — Не думаю. Какой сегодня день? Возможно, у нее выходной.

— Сегодня вторник, папа. В воскресенье у нее выходной, — я дружелюбно улыбнулась ему, чтобы он не чувствовал, что я его дразню.

Мы с папой сидели в главной гостиной, где потрескивал огонь. Я никогда не понимала, почему папа не установил обогреватель, но этот человек не был бы собой, если не придерживался своих взглядов. Но я потеряла интерес к огню, когда пробежалась глазами по семейным фотографиям.

Мое внимание привлекла наша с Кэт фотография. Я была одета в костюм чирлидерши, а Кэт держала в руках сертификат. Мы обе широко улыбались в камеру, глаза блестели.

— Она всегда была такой умной, не так ли? — задумчиво сказал папа.

Я посмотрела на него: — Да.

Это была правда. Кэт была в каждой академической команде, которую только можно было найти, и преуспевала во всех областях обучения. Я, однако, никогда не могла спокойно сидеть в классе и чему-то учиться.

В выпускном классе Кэт поступила во множество колледжей. Помню, я удивилась, что она подала документы — нам не предстояло поступить в колледж. Мы должны были стать женами, потом матерями, затем бабушками. Но она настаивала на поступлении в колледж. Она даже пыталась уговорить меня поступать.

Я ничего не говорила об этом папе.

И при всей своей храбрости, она тоже не говорила.

— Расскажи мне, как тебе живется в браке, — сказал папа.

Я улыбнулась: — Прекрасно.

— Роккетти хорошо к тебе относятся?

— Конечно.

Его глаза, такие же, как и мои, внимательно изучали меня: — Ты хорошо себя ведёшь?

Правда?

— Папа, конечно, хорошо.

— Потому что я могу мириться со всеми твоими разговорами, а твой муж — нет... — предупредил он.

Я попыталась улыбнуться в знак благодарности: — Я знаю, я знаю. И только по этой причине мне, возможно, придется говорить с тобой вполголоса.

Папа покачал головой, но, похоже, не рассердился на меня: — Какие они? Роккетти?

Какой странный вопрос. — Ты знаешь их, папа. Гораздо лучше, чем я.

— Ты живешь в их доме. Спишь под их крышей. — он пожал плечами. — Мне интересно. Каковы его люди? Алессандро?

— Ты один из его людей, папа.

— Я один из людей Сальваторе, — ответил мой отец. Казалось, в нем произошел какой-то перелом. Он больше не был прежним неодобрительным человеком, которого я называла папой, но теперь он казался более оживленным. Более суровым. Солдат Наряда.

Я заставила свое тело расслабиться: — Я не встречала многих из его людей. Только Оскуро и Беппе. Алессандро не приносит дела бизнеса домой.

— Такие люди, как Алессандро, и есть бизнес. — папа сказал отрывисто. — Оскуро? Беппе? Какие они?

— Оскуро — мой телохранитель и очень хорош в своем деле, он сейчас на улице, если ты хочешь с ним встретиться. С Беппе я познакомилась лишь мельком, но он показался мне очень вежливым, — я проследила за суровым выражением лица моего отца. — Я не знала, что я шпионка.

Папа перевел взгляд на меня и нахмурился: — Ты не шпионка. Я просто слежу за тем, чтобы о моей дочери заботились.

— Прости, я не поняла.

Почему папа так заинтересовался? Возможно, он действительно хотел знать, заботятся ли обо мне, а возможно, ему нужна была информация о печально известных Роккетти. Когда я выходила замуж, я знала, что папе будет выгодно быть так близко к Дону и его семье, но я предполагала, что дела пойдут только лучше.

Мы с папой еще долго говорили о потерях, которые произошли на свадьбе. Он больше не упоминал ни Алессандро, ни Роккетти, но их имя висело над нами. Единственный раз он намекнул на них, когда сказал мне, что жаль, что я не устроила свадебный прием.

— Ты не возражаешь, если я возьму кое-какие вещи из своей спальни? — спросила я, когда пришло время уходить.

Он махнул мне рукой: — Иди.

Дом, в котором я выросла, медленно менялся с годами, и всегда по моей собственной инициативе. Иногда наши мачехи пытались что-то изменить, но через несколько часов дом возвращался на место. Они никогда не задерживались достаточно долго, чтобы оказать реальное влияние.

Мы с Кэт провели свое детство, бегая по этим залам, прячась между занавесками и используя эти окна, чтобы заглянуть в сады внизу. Это была наша площадка для игры в прятки, наш замок, наша тюрьма.

Наши спальни находились рядом. Я остановилась перед ее спальней, но затем шагнула в свою.

В моей спальне были разбросаны коробки, но в остальном она не изменилась. Простыни были спутаны, стол завален всяким хламом. Косметика покрывала все доступные части, а моя любимая фарфоровая кукла по имени Долли покоилась на своем обычном месте над кроватью. В каждой щели и углу были приклеены фотографии.

Фотографии меня и Кэт, моих друзей и моей семьи. Была даже фотография моей мамы. Она выглядела прекрасно, а я, одетая в свой крестильный наряд, сидела у нее на коленях. Я была похожа на своего отца, настолько, что я могла притвориться, что моей матери никогда не существовало. Я не помнила ее, и папа никогда не говорил о ней.

Я сорвала фотографию и сложила ее пополам. Это было похоже на предательство по отношению к загадочной женщине, оставить ее в этом тихом доме наедине с моим отцом.

Я собрала еще одну коробку, наполненную одеждой и вещами, которых мне не хватало. В последний момент я взяла свою любимую Долли и несколько фотографий со стен.

Фотография, на которой мы с Кэт, заставила меня остановиться. На этой фотографии мы были одеты не в школьную форму, а в красивые платья. На мне было длинное красное платье, а на Кэт — серебряное. Мы обе стояли перед рождественской елкой, прижавшись друг к другу и смеясь. Как будто камера поймала нас посреди шутки.

Это была последняя фотография, которую мы сделали вместе, внезапно осознала я. Кэт умерла в марте год спустя.

Я осторожно взяла фотографию и положила ее в коробку.

Выходя из дома, я остановилась перед комнатой Кэт. Я не заходила в нее почти два года, и папа тоже. Я даже не была уверена, собраны ли там вещи.

Я положила свою коробку.

Теперь, когда я была замужем, было логично, что папа может пройтись по нашим спальням и освободить их. В конце концов, зачем тратить две отличные спальни?

Кэт никогда не возражала против того, чтобы я заходила в ее комнату, ну, в конце концов, возражала. В детстве она не возражала. Но я помнила, как вошла в ее комнату без стука, а она крикнула, чтобы я убиралась.

Наверное, она мастурбировала, подумала я. Я бы, наверное, тоже закричала.

Я слегка прижал руки к ручке двери. Не знаю, почему мне казалось, что я нарушаю правила.

Это нелепо, подумала я. Кэт мертва. Она не рассердится, если ты войдешь в ее комнату и сохранишь кое-что из ее вещей.

Я распахнула дверь.

Тонкий слой пыли покрывал все поверхности, но, кроме этого, комната могла застыть во времени. Ее кровать была не заправлена, книги беспорядочно сложены на прикроватной тумбочке. Одежда и обувь были разбросаны по полу. Даже использованные салфетки в мусорном ведре остались.

Я вошла и сделала глубокий вдох.

Здесь все еще пахло ею. Ее свежий аромат лаванды, который она не хотела менять.

На глаза навернулись слезы, и я быстро вытерла их. Теперь плакать было бесполезно.

Что я могу взять? Большинство фотографий на ее стене были копиями, и мне показалось невежливым брать у нее одежду.

На ее кровати лежала кукла, идентичная той, что была у меня. Самое большое различие было в том, что у моей куклы было розовое платье, а у Кэт — голубое. Они достались нам от дедушки, когда мы были совсем маленькими и радовались, что у нас одинаковые куклы. Кэт назвала свою куклу Марией Кристиной, в то время как я называла свою только Долли.

Я смахнула пыль с изящного личика куклы, а затем взяла ее в руки.

Если у меня будут дочери, я могла бы подарить кукол им, подумала я вдруг.

Хотя иметь дочерей — это не то, к чему должна стремиться женщина из мафии, я чувствовала себя немного успокоенной, зная, что однажды за этими куклами снова будут ухаживать две сестры.

Когда я спустилась вниз, папа стоял на том же месте в гостиной. Он взглянул на коробку в моих руках и неодобрительно покачал головой.

Прежде чем он успел отчитать меня, зазвонил телефон.

— Я отвечу. — я положила коробку на пол и поспешила к телефону. Папа отказывался пользоваться исключительно мобильным телефоном: — Резиденция Падовино. Говорит София.

— А, моя прекрасная внучка. Именно с ней я и надеялся поговорить.

Мое сердце ускорилось: — Дон Пьеро.

Дон Пьеро искренне рассмеялся на другом конце: — Верно.

— Чем я могу вам помочь? — поторопила я.

— Я слышал, что ты у своего отца и надеюсь, что ты сможете заглянуть, прежде чем вернешься в город, — ничто в его тоне не указывало на то, что у меня есть выбор.

— Конечно, — выпалила я. — Я уезжаю от отца прямо сейчас.

— Великолепно. Скоро увидимся. — Дон Пьеро повесил трубку.

Я отнял трубку от уха, наполовину в шоке. Дон Пьеро, босс боссов, хотел меня видеть. Одну. Ни отца, ни мужа не было рядом, чтобы отвлечь его внимание от меня.

Я сглотнула от сухости в горле.

— Тебе лучше уйти. — послышался голос папы. Он смотрел на телефон в моей руке, как на змею. — Пока он не пришел за тобой.

Когда Дон Пьеро достиг пенсионного возраста, он переехал из города в огромный дом на внушительном участке земли. Он по-прежнему был Доном Наряда, но все знали, что его старший сын, Тото Грозный, исполняет обязанности босса семьи. Дон Пьеро отдавал команды, а его сын их выполнял.