Глава шестая Кэлли

Проходят дни, а я не могу написать Гарретту, чтобы наверстать упущенное. Потому что время действительно летит, когда у тебя десять тысяч дел: бумажная работа, снятие отпечатков пальцев, проверка биографии — все для того, чтобы я могла получить срочную сертификацию для преподавания в Нью-Джерси. Нужно было позвонить в отдел кадров, чтобы оформить срочный отпуск по семейным обстоятельствам, а также Шерил и Брюсу, которые доказывают свою ценность как лучших друзей, собирая весь мой гардероб и другие необходимые вещи и отправляя все это мне.

Возвращение моих родителей домой из больницы — это само по себе фиаско. Между сбором медицинского оборудования — подходящих инвалидных колясок и костылей — и стрессом от заказа и установки двуспальной больничной кровати посреди гостиной — мы с Коллин пропиваем половину ее "запасов" в течение первой недели.

Затем, прежде чем успеваю понять, что я даже близко не готова или не организована, наступает день перед первым учебным днем, и я должна явиться в среднюю школу ровно в 8 утра на собрание по повышению квалификации персонала.

Вхожу в боковую дверь актового зала на несколько минут раньше. Ряды темных кресел, тонкий черный ковер под ногами, тусклое освещение и тихая, пустая сцена, скрытая за драпировкой красного бархатного занавеса... все это возвращает меня на двадцать лет назад.

Как будто это просто ждало меня здесь, застыв во времени.

Я создала много воспоминаний в этом зале — на этой сцене, в тайных чердаках и подвалах за ней — и среди них нет ни одного плохого.

Тяжелая металлическая дверь с гулким лязгом захлопывается за моей спиной, поворачивая все головы на всех сиденьях в мою сторону.

Конечно.

Большинство лиц новые, но некоторые я узнаю — Келли Симмонс, которая была главной чирлидершей и главной злюкой нашего выпускного класса. Ее глаза пробегают по моему телу вверх-вниз, прежде чем она одаривает меня натянутой, недружелюбной улыбкой, а затем шепчет двум таким же блондинкам с длинными, накрашенными акриловым лаком ногтями по обе стороны от нее. Элисон Беллинджер поправляет очки в желтой оправе и энергично машет мне открытой ладонью. Она была президентом студенческого совета на класс старше меня, и, судя по ее непокорным каштановым вьющимся волосам, оживленному выражению лица и яркой толстовке "Лейксайд", она такая же буйная, как и тогда. И посмотрите-ка — мистер Ройдчестер, мой старый учитель биологии, все еще жив. Мы думали, что ему тогда было около ста лет, но его седая морщинистая фигура все еще бодра.

Очевидно, это вуду.

Сзади я замечаю темные волосы и красивое лицо Гарретта. Он поднимает подбородок в знак приветствия, затем наклоняет голову к свободному месту рядом с ним. Я улыбаюсь, испытывая облегчение, и направляюсь прямо к нему, как будто он — моя собственная горячая, персональная шлюпка в море с неспокойной водой.

Что-то, за что я могу держаться.

Прежде чем я дохожу до него, Дин Уокер встает с места позади Гарретта и встречает меня в проходе. В отношениях группы друзей обычно смешиваются, сливаются воедино. Когда мы были молоды, Гарретт знал гораздо больше людей, чем я — друзья его братьев, футболисты и их подружки, они были командой, стаей. За те годы, что мы встречались, мои старые друзья стали знакомыми, людьми, с которыми я общалась в школе и отмечала праздники на вечеринках после осенней драмы и весеннего мюзикла, но не общалась с ними в остальное время. Меня втянули в группу Гарретта, и его друзья стали моими.

— Привет, сладенькая, — мурлычет Дин, обнимая меня и поднимая в воздух. — Взрослая жизнь тебе очень идет.

— Спасибо, Дин. Рада тебя видеть.

Он совсем не изменился — все такой же высокий, светловолосый, в очках "горячий ботан", с развязностью в походке и озорной ухмылкой на губах. Дин был игроком с большой буквы И. Каждые несколько недель у него была другая девушка, и ни одной из них он не был верен — хотя это никогда не останавливало следующую девушку от желания приручить его. Но он был хорошим, верным другом для Гарретта — для нас обоих.

— И я тебя, Кэлли, девочка. Добро пожаловать домой, — он раскинул руки, жестом указывая на здание вокруг нас. — И добро пожаловать в джунгли, детка. Только ты думаешь, что выбралась... как минет твоих родителей втягивает тебя обратно, верно?

Мои глаза закатываются.

— Это никогда не закончится, да?

— Никогда. Это официально легенда Лейксайда — я так считаю.

— Прекрасно.

Дин садится на свое место, а я пересаживаюсь на место рядом с Гарреттом. Наши локти разделяют подлокотник, и наши бицепсы прижимаются друг к другу, посылая танцующие, смехотворно возбуждающие искры по моему телу.

— Как дела? — мягко спрашивает он.

Я вздыхаю.

— Все идет нормально.

— Как твои родители?

— Они дома, поправляются, но уже начинают действовать друг другу на нервы. Они торчат в постели рядом друг с другом практически каждый час каждого дня. Один из них может не выбраться живым.

Губы Гарретта растянулись в ухмылке.

— Ставлю на твою маму. Я могу представить ее в роли "Исчезнувшей".

Я смеюсь над этой мыслью, а затем спрашиваю:

— Почему Келли Симмонс и "Пластик" смотрели на меня так, будто они меня ненавидят?

— Потому что они ненавидят тебя. Разве ты не помнишь, каково быть новичком в школе?

— Но мы же учителя. Мы больше не дети.

Гарретт поднял палец.

— У Коннора есть теория на этот счет. Однажды он сказал мне, что учителя, живущие по школьному календарю — зимние каникулы, весенние каникулы, летние каникулы — никогда по-настоящему не покидали среднюю школу. Добавь к этому тот факт, что мы заперты в этом здании с тысячей подростков, и мы впитываем их энергию и черты характера — он считает, что наш мозг все еще частично застрял в подростковом возрасте. Что все мы по-прежнему подростки, просто ходим во взрослых телах, — Гарретт пожимает плечами, — что-то вроде "Похитителей тел", — он осматривает комнату, бросая взгляд на Келли и нескольких других учителей, — это многое бы объяснило.

Подождите. Подождите... на что, черт возьми, я подписалась?

Прежде чем я успеваю оспорить его теорию, мисс Маккарти идет по главному проходу, хлопая в ладоши.

— Давайте начнем, народ. Все садитесь.

Раздается шарканье и приглушенный шепот, затем все рассаживаются и обращают свое внимание на мисс МакКарти, стоящую перед сценой, а миссис Кокаберроу склоняет голову позади нее, как боязливая тень.

— С возвращением. Надеюсь, у вас у всех было приятное лето, — говорит она таким тоном, который показывает, что ей совершенно безразлично, было ли наше лето приятным или нет.

— Я бы хотела поприветствовать Кэлли Карпентер в Лейксайде — она берет на себя ведение театральных классов вместо Джули Шрайвер.

Мисс Маккарти просит меня встать, и я встаю, выпрямляюсь и улыбаюсь, чувствуя на себе тяжесть пятидесяти оценивающих взглядов.

— Привет, Кэлли, — бормочут в унисон некоторые в толпе, звучащей как группа без энтузиазма на собрании анонимных алкоголиков.

Кокаберроу передает МакКарти папку, и она протягивает ее мне.

— Кэлли, вот списки твоих классов на этот год, — она обращается к остальным в комнате: — Остальные должны были получить свои списки на прошлой неделе. Проверьте свою электронную почту.

Я подхожу и беру папку, затем возвращаюсь на свое место, пока мисс МакКарти рассказывает об изменениях в правилах парковки.

Гарретт опирается на мое плечо, а Дин прижимается ко мне сзади.

— Кого ты получила, кого ты получила?

И у меня дежавю — образ наших пятнадцатилетних "я", сравнивающих расписания второго курса. Прямо в этой комнате.

Гарретт смотрит на список и гримасничает.

— Тяжелый случай.

Дин качает головой.

— О, девочка.

Я смотрю туда-сюда между ними.

— Что? Что не так?

— Это Т и П на все сто, — говорит Дин.

— Т и П?

— Тупые и плохие, — объясняет Гарретт. — Видишь ли, некоторые дети тупые, а не умные, что бы ты ни делал.

— Господи, Гарретт, ты же учитель.

— Я честен. И не имею в виду, что это дерьмово. Мой отец не ходил в колледж — он был электриком. Миру нужны электрики, трубоукладчики, мусорщики и копатели канав. Ничего плохого в этом нет.

— Ладно, это Т. А что насчет П?

— Некоторые дети плохие. Они могут быть умными, у них может быть потенциал, но они все равно плохие. Им нравится быть плохими. Большая заноза в заднице, и не в веселом смысле.

— Эй! Вы трое сзади! — кричит МакКарти. — Мне нужно вас разделить?

И дежавю повторяется.

Я качаю головой.

— Нет, — говорит Гарретт.

— Извините, мисс Маккарти, — говорит Дин, откидываясь на спинку кресла. — Мы будем вести себя хорошо. Пожалуйста, продолжайте.

МакКарти сужает глаза до щелок и указывает на них двумя пальцами, а затем направляет те же пальцы обратно на нас.

И, Господи, если я не чувствую, что она может назначить нам наказание.

Настоящее веселье начинается, когда мисс Маккарти начинает говорить о дресс-коде для учеников. И рыжеволосая женщина поднимает руку к потолку.

— Это Меркл, — шепчет Гарретт мне на ухо, от чего у меня по коже бегут восхитительные мурашки, — учительница рисования.

— Мисс Меркл? — спрашивает МакКарти.

— Будем ли мы добавлять предметы с символикой ВАБВ (Вернём Америке былое величие) к запрещенной одежде в этом году?

Прежде чем Маккарти успевает ответить, квадратноголовый, глубокоголосый мужчина в бейсбольной кепке США спрашивает:

— Зачем нам запрещать одежду ВАБВ?

— Джерри Дорфман, — снова шепчет Гарретт. И я почти чувствую его губы напротив моего уха. Автоматически моя шея выгибается ближе к нему. — Советник по профориентации и помощник футбольного тренера.

Меркл смотрит через проход на Дорфмана.

— Потому что это оскорбительно.

Дорфман насмехается.

— В футболке ВАБВ нет ничего откровенно оскорбительного.

— В белом капюшоне тоже нет ничего откровенно оскорбительного, но все равно было бы плохой идеей позволять ученикам ходить в нем, — парирует Меркл.