— Да, тренер, — пробормотал Мартин.

— Да, мы Вас услышали, — добавляет Коллинз, — извините.

Липински ничего не говорит. И его молчание звучит громко.

Первое правило работы с ребенком, который ведет себя неадекватно? Лишить его аудитории. Он легче отступит, если рядом не будет никого, кто мог бы посмотреть, как он это делает.

Я выписываю два пропуска и вручаю их Коллинзу и Мартину.

— Возвращайтесь в класс. И, если вы еще раз повторите это дерьмо, это будет последний раз, когда вы надеваете шлем в этой школе. Понятно?

— Да, понятно.

— Хорошо, тренер.

Я показываю на Липински.

— Ты — сядь.

Коллинз и Мартин выходят за дверь, закрывая ее за собой. Липински опускается на тул и откидывается назад, раздвинув колени, без всякой заботы.

Я обхожу свой стол и сажусь.

— Ты капитан команды — каждый твой шаг является отражением команды, и, что более важно, отражением меня, — я указываю на дверь, — это дерьмо и твое отношение ко мне сейчас ни хрена не сработает — ты это знаешь. В чем, черт возьми, твоя проблема, Брэндон?

Он ухмыляется.

— У меня нет проблем, Гарретт…

Гарретт?

Я мысленно поперхнулся.

Этим летом я смотрел "Головоломка" со своей племянницей, и если этот мультфильм является хоть каким-то подтверждением, голова моего маленького красного парня только что взорвалась огнем в моем сознании.

— . . . Я только что выяснил несколько вещей.

— Да ну? И что же ты выяснил?

— У Дилана мононуклеоз, у Леви штифты в руке...

Дилан и Леви — мои второй и третий квотербеки, которые оба находятся в списке травмированных на этот год.

— . . . Я — все, что у тебя есть. Без меня у тебя не будет сезона. Так что... Мне надоело прыгать, когда ты щелкаешь пальцами. С меня хватит твоих дерьмовых правил. Я делаю то, что хочу, когда хочу... и ты ни хрена об этом не скажешь.

Хм.

Интересно.

Уверенность в себе — сложная вещь для спортсменов. Им нужно верить, что они непобедимы, лучшие из лучших — это делает их лучшими игроками. Но это не высокомерие. Это не какой-то маленький засранец, проверяющий границы, потому что в глубине души он хочет, чтобы его вернули в строй. Это вызов моей власти. Мятеж.

Я говорю твердо, ровно, потому что истина на моей стороне.

— Все будет не так, Брэндон. Либо ты исправишься и умеришь свой пыл, либо, обещаю, ты не ступишь на это поле.

Не знаю, когда Липински изменился. Когда он превратился из блестящей звезды в монстра Франкенштейна.

Он наклоняется вперед и смотрит на меня.

— К черту это.

Суровые уроки всегда усваиваются тяжелым путем.

— Я собираюсь сказать тебе кое-что, что, надеюсь, ты запомнишь — жизнь сложится для тебя лучше, если ты это сделаешь.

— Что именно?

— Никто не незаменим. Никто, — мой тон окончательный, однозначный. Последний удар молотка, который вбивает гвоздь. — Ты не в команде.

Секунду он не отвечает. Он сглатывает и моргает, пока слова оседают в нем. Затем он качает головой, начиная смеяться.

— Ты… ты не можешь этого сделать.

— Я только что сделал.

Я нацарапал на блокноте и протянул листок между пальцами.

— Возвращайся в класс, мы закончили.

Он вскакивает со стула.

— Ты не можешь этого сделать!

Спокойно смотрю на него.

— Закрой дверь, когда будешь уходить.

— Пошел ты! — его голос становится звуковым ударом, а лицо приобретает радиоактивный красный цвет, глаза выпучиваются, возможно, лопнул кровеносный сосуд.

Он идет к книжной полке вдоль стены, опрокидывает ее, рассыпая рамки, книги и трофеи на пол с металлическим треском, который эхом отдается в моих ушах.

Я не реагирую. Даже не встаю. Я не придаю его истерике много энергии или одобрения, словно он двухлетний ребенок, брыкающийся и кричащий на полу, потому что он не хочет спать.

Пнув напоследок книжный шкаф, Липински выходит из кабинета.

Медленно я подхожу к своему столу и облокачиваюсь на него, глядя на беспорядок на полу. Я обхватываю руками затылок и потягиваюсь.

Черт возьми.

Светловолосая голова Дина появляется в дверном проеме. Он смотрит на опрокинутую полку и заходит в кабинет, поправляя очки.

— Похоже, у тебя интересный день.

Я складываю руки на груди — мои мысли кружатся, перебирая варианты.

— Я только что выгнал Брэндона Липински из команды.

Он принимает это, делая медленный вздох, который звучит как имитация взрыва атомной бомбы.

— Ну, Ди, это... бл*дь.

Ага, точно мои мысли.

~ ~ ~

После школы я говорю помощникам тренера, чтобы они начали тренировку без меня, и иду на поле для новичков.

— Скажи, что у тебя есть что-то для меня, Джеффри. Чудо-новичок, который только что переехал в город... иностранный студент по обмену с золотыми руками.

Джеффри О'Дул — тренер новичков и мой старый товарищ по команде с тех времен. Он просматривает список команды на планшете в своих руках, затем смотрит на игроков, выполняющих упражнения на поле.

Для меня это выглядит не очень хорошо.

— Ты знаешь всех детей так же хорошо, как и я, Дэниелс. Дилан был моим новичком в прошлом году, когда он переехал, я знал, что это будет год восстановления.

Я откидываю голову назад, проклиная небо и ненавидя слова "год восстановления" со страстью, способной расплавить сталь.

Но, когда я открываю глаза, то вижу на другом конце поля маленького, тощего ребенка, который отступает назад и бросает пас своему приемнику. Он был коротким, всего несколько ярдов, но это было здорово, и его форма не была плохой.

— Кто это? — я указываю в его направлении.

Джерри следит глазами за моим пальцем.

— Паркер Томпсон. Вторая линия, молодой новичок, хороший парень, но вроде как коротышка из помета — у него еще не было скачка роста, и не знаю, будет ли он. Его брат уже был монстром на первом курсе.

Томпсон, Томпсон... Томпсон.

— Младший брат Джеймса Томпсона?

Джеймс Томпсон был моим игроком шесть-семь лет назад. Он стал квотербеком Нотр-Дам, пока его не вывели из строя многочисленные сотрясения мозга.

— Один из них, да.

— Я думал, Мэри не разрешала другим мальчикам играть после того, как Джеймс получил травму?

Джеффри пожимает плечами.

— Видимо, она передумала ради Паркера. Он самый младший.

Нельзя недооценивать силу генетики — природный спортивный дар, который невозможно повторить только с помощью тренировок. А отчаянные времена требуют работать с тем, что есть.

Я смотрю, как парень бросает еще один пас. И еще один. Затем я наблюдаю за ним следующие пятнадцать минут — его ноги в порядке, его позиция хорошая — он задиристый, быстрый, и очевидно, что он любит игру. Я могу с ним работать.

Джеффри подзывает Паркера.

Вблизи он еще меньше ростом — симпатичный мальчик с мягким телосложением, умными глазами и светло-коричневыми волосами.

Когда я говорю ему, что хочу, чтобы он был моим стартовым квотербеком на первой игре через две недели, его губы становятся серыми, а лицо — белым.

— Я не... Я не мой брат, тренер Дэниелс.

— Ты не обязан им быть. Ты просто должен делать то, что я говорю. Величайший навык, которым обладают лучшие спортсмены в мире — это умение слушать. Я буду работать с тобой. Если ты будешь слушать меня, Паркер... я позабочусь обо всем остальном. Хорошо?

Он обдумывает это, затем рывком кивает.

— Хорошо.

Я кладу руку ему на плечо и стараюсь говорить с энтузиазмом.

— У тебя все получится. Я верю в тебя.

Он снова кивает, заставляя себя улыбнуться.

А потом он наклоняется... и блюет мне на ботинки.

~ ~ ~

Вычистив обувь, я выхожу из туалета в "Пещере" и замечаю Кэлли, идущую по коридору. И она выглядит... очень похожей на Паркера Томпсона до того, как его стошнило. Потрясенная, осунувшаяся, локоны на концах ее длинных светлых волос примяты и рассыпаны по плечам.

— Кэл? — спрашиваю я неуверенно. — Ты в порядке?

Ее рот открывается и закрывается.

— Я... они...

Ее грудь быстро поднимается и опускается, а с губ срывается икота.

— Они были такими злыми, Гарретт. Я не думала, что дети могут быть такими злыми.

— Да. Прости, — я гримасничаю, — старшекурсники — те еще засранцы. Кто-то должен был тебе сказать.

Она качает головой, прикрывая свое милое лицо одной рукой.

— Они были... они были полными засранцами! Они знали, в какую школу я ходила, какие роли играла в школьных спектаклях — у них были фотографии! Та очень неловкая фотография из четвертого класса, когда мама сделала мне завивку волос, и я выглядела как пудель, которого ударили током! Они передавали ее по кругу. И у них была фотография с вечеринки по случаю развода моей подруги Шеридан — я целовала секс-куклу! Они назвали меня извращенкой!

Вот это фотография, которую я хотел бы увидеть.

Я обнял ее и похлопал по плечу.

— Социальные сети — это зло. Тебе нужно окончательно и бесповоротно удалить свои аккаунты, если ты хочешь выжить.

Голос Дина раздался с середины пустого коридора крыла Д.

— Да! У нас слезы — плати, Меркл.

— Черт побери, — ругается рядом с ним Донна Меркл, затем сует ему в руку купюру. Она качает головой в сторону Кэлли. — Я верила в тебя, Карпентер. А ты подвела команду.

Меркл уходит, а Кэлли бросает взгляд на Дина.

— Ты ставил против меня? Ты поставил на то, что мой первый день будет плохим?

— Конечно.

— Ты... козел.

Он держит сложенную купюру между пальцами, ухмыляясь.

— Самый легкий полтинник в моей жизни.

— Это не круто, Дин, — говорю я, как будто читаю лекцию одному из детей.

Он закатывает глаза, а затем шевелит бровями на Кэлли.

— Если ты уволишься в первую неделю, Эван должен будет выложить сотню.

И моя грудь сжимается, гораздо сильнее, чем следовало бы.

— Она, бл*дь, не бросит, — я смотрю на нее сверху вниз. — Ты не бросишь. Ты справишься, Кэлли.

Она качает головой, и кулак, сжимающий мое сердце, ослабляет свою хватку.

— Я не ухожу. Но мне бы не помешало выпить.

Я киваю.

— Нам всем не помешает. В "У Чабби» каждый год действует специальная акция — если покажешь удостоверение учителя, получишь двойную скидку.

~ ~ ~

В Лейксайде много баров, но "У Чабби» — фаворит среди старожил и местных жителей, желающих выпить пива после работы. Он тусклый, без окон, тихий, за исключением старого музыкального автомата в углу и одного маленького телевизора над барной стойкой, который всегда был настроен только на ESPN. Мой брат Райан работал здесь барменом летом, когда приезжал из колледжа, и поскольку мы были не против, он ставил мне и моим друзьям пиво. Теперь это место принадлежит старой театральной подруге Кэлли, Сидни. Она разведена, у нее двое детей, и она великолепна — далеко не та бабушка в очках, с вьющимися волосами, которой она была раньше.