Вскоре ему выпал такой случай, но не обрадовал его.

Арендаторы сговаривались отнять у нее землю.

Услышав это, она строго поглядела на Виктора, как будто он по нерадению допустил такое, и сказала, что не может допустить своего разорения.

- Что делать? - спросила она. - Они и так аренду не платят...

- Ладно, пойду в деревню, - сказал Виктор. - Надо встряхнуть одного-двух зачинщиков, остальные хвост подожмут.

- Не балыхрысничай! Вырос на хуторе, а несешь чепуху... Они тебе в глаза будут божиться, а потом голову проломят.

- Ну пусть проломят, - сказал он. - Не велика беда... У нас свобода. Ради тебя я голову не пожалею.

- Жалко головы-то, - усмехнулась Нина. - Доигрались мы с народными домами да больничными кассами, все жалели, просвещали! Теперь не знаем, что делать.

- Ты берешь за аренду половину урожая, - напомнил Виктор. - Ты бы уменьшила. Англичане говорят: надо сперва что-то дать, чтобы потом взять.

- Ничего я не могу им дать, Витя, - ответила Нина. - У меня сын, я должна все оставить ему. Это наживалось не мной, не одним поколением. Вот эти чашки, - она подняла тонкую фарфоровую чашку. - Думаешь, чтобы завести такой сервиз, нужны деньги? Нужно два или три поколения. Ты не думай, что я капиталистка. Я не дворянка и не капиталистка. Знаешь, кто мой отец... Но если все отдать - все разрушится... Мы с ними никогда не договоримся - между нами пропасть. Они живут не в век пара и электричества, а будто до Крымской войны... Они сперва разрушат нашу культуру, - а через сто лет начнут жалеть о ней... Верно ты говоришь, надо встряхнуть зачинщиков. Револьвер у тебя есть. Возьмешь Илью, вдвоем поедете.

Несколько минут назад она отвергла такое предложение, теперь посылала Виктора, не жалея его.

- Хорошо, - сказал он и стал разглядывать свою чашку с тонким голубоватым узором.

В деревню поехали вечером перед закатом, когда солнце стояло в дуб, как говорил Илья.

На кургане высилась каменная баба, и, глядя на ее тяжелый контур, ясно отпечатавшийся на фоне синевы, Виктор отвлеченно подумал о древнегреческих мойрах, бесстрастно ткущих нить жизни. Вдоль дороги желтели мелкие подсолнухи с вялыми, полуопущенными листьями. За подсолнухами пошли баштаны, где высовывались темными боками маленькие арбузы. Переехали речку, колеса застучали по камням. Илья хлопнул вожжами, и лошади пошли веселее.

- Илья, - спросил Виктор. - Какие там мужики?

- Хохлы, - пренебрежительно вымолвил Илья. - Сверху покорные, а внутрях - дюже нас не любят.

- Казаков?

- И казаков, и русских. Ты свой пистоль им не показуй, не бойся. Пока их не тронешь, они мирные.

- Я не взял пистоль, - сказал Виктор. - Будем мирно договариваться.

- А с другого боку - чего с ними разговаривать? - возразил Илья. - У кого сила, тот и пан. Не станут они вас слухать.

- Заставим! - заявил Виктор.

Покрытая соломой хата старосты белела из глубины вишневого сада. В хате были земляные полы, занавески на окнах, рушник у божницы; летали мухи, пахло едва различимым кисловатым запахом хлева.

Староста, худощавый широкоплечий мужик с толстыми седыми усами, отвечал Виктору, что все ждут Учредительного собрания и на григоровскую землю пока не будут покушаться. В его заверениях таилась, однако, неопределенность.

- А после Учредительного - начнете? - спросил Виктор. - Или как?

Староста сказал, что хочет, чтобы все было по закону, и убеждает людей не начинать безобразий.

- Аренду не платите, - напомнил Виктор. - Что ж, приглашать воинскую команду? Нехорошо.

Ему хотелось вызвать на откровенность этого мирно настроенного, уклончивого человека. Наверняка тот имел, что возразить.

- От бачите, яке лито, - с упреком произнес староста. - Печет!

- Пусть печет, а аренду платить надо, - сказал Виктор. - Ну да я не за этим приехал... Говорят, собрались вы хозяйку грабить, всю землю отнять.

- Грабувать? - удивился староста. - То брехня! - И обстоятельно объяснил, почему они не хотят грабить и что собираются делать после Учредительного собрания.

А собрались они ни больше ни меньше как оставить Нине душевой надел и, вправду не допуская никакого грабежа, разделить между собой весь инвентарь и все добро имения поровну на всех, а чтобы никто из мужиков потом не струсил, то принимать участие в дележе всем обществом без исключения.

Староста говорил об этом как о давно обдуманном и решенном и, кажется, ждал похвалы за справедливо устрояемое будущее. Он закачал головой, заохал, когда Виктор высмеял его замысел.

- Инакше будэ крови богато, - сказал он.

Может быть, это и было справедливо, но очень наивно. Виктор знал, что, если бы пришли к Нине отнимать что-нибудь, он бы стал защищать ее.

Вошла в хату женщина, годами как Павла. Подошла к шкафу, грубо дернула дверцы, потом захлопнула и неприязненно поглядела на Виктора и мужа.

- Там люды прышлы, - буркнула она. - Кажуть, що ты з паном размовляеш?

В ее словах был какой-то намек и угроза. Она чем-то походила на сердившуюся Хведоровну.

Мужик стал объясняться с женой, ударил ладонью по столу и прикрикнул. Женщина подбоченилась, чуть наклонилась вперед и тоже начала кричать, вспоминая какие-то старые его грехи.

Виктор ждал, когда староста успокоит жену. Видно, она была намного моложе и горячее его.

Впрочем, Виктор уже узнал все, что хотел, и ему можно было уходить, оставив хозяев беседовать без свидетеля. К тому же опыт хуторянина подсказывал ему ограничиться откровением старосты и мирно покинуть деревню, надеясь, что со временем все само собой утрясется. Но выпускник гимназии, младший штейгер не мог согласиться с хуторянином и жаждал быстро покорить мыслителя-старосту, отбить желание думать о дележе.

Виктор вышел из хаты.

Несколько мужиков и баб стояли с Ильей. Тот дразнил их насмешками, казачья фуражка была сдвинута набок до невероятного предела.

- Ну что будем делать с григоровским имением? - спросил у мужиков Виктор бодрым командирским тоном.

Илья не дал ему начать разговор, перехватил вопрос и сказал:

- Чего делать? У них даже нужников не строят, в хлев по нужде ходят...

Возможно, это наблюдение отвечало истине и потому показалось нестерпимым, - и к Илье быстро подскочил невысокий мужик и ловко ударил его в зубы.

Илья отшатнулся, схватился за кнут, но остановился - мужичок вытащил из кармана солдатских шаровар револьвер и взвел курок.

- Ну як, казуня? - спросил мужичок.

Илья поднял с травы фуражку, надвинул на лоб.

У Виктора пропала охота повторять вопрос об имении. Он ехал сюда без оружия, надеялся договориться по-человечески! И что же? Староста предлагал оставить душевой надел земли, а солдат-отпускник держал наготове наган...

На обратном пути Илья, оправдываясь, сердито говорил:

- Да кто ж знал, что они не стерпят! Что я им такого сказал?

- В следующий раз выстрелит, - предостерег Виктор.

- Выстрелит, собака! - согласился казак. - Теперя человека загубить плевое дело.

Виктор вспомнил, что на родной хутор было нашествие рабочих и хутор не устоял. Похоже, не устоит и григоровское имение. Новые скифы шли на приступ культурной хозяйственной жизни, высшее должно было подчиниться низшему.

- Слава Богу, что не взял пистолета! - сказал Виктор.

- Нынче не взял, завтра спохватишься, - усмехнулся Илья. - Как чумбур накинут на шею, так и схватишься.

Нина, выслушав своего заступника, рассмеялась:

- Хотят миром разойтись?.. Сколько же мне оставят? Сколько в душевом наделе?

- У казаков десятин десять, - ответил Виктор. - У мужиков десятины две.

Нина ничего больше не сказала и ушла к себе в кабинет. Он поглядел в открытое окно, из сада доносились голоса Петрусика и няньки, где-то вдалеке загудел гудок. Зеленоватое молодое небо тепло светилось над вечерней землей. Веяло степной сухостью.