Мужчина, который любил меня как сестру, а также как женщину. Мужчина, который занимался со мной любовью. Человек, который меня обманул. Я стону и прикрываю это кашлем, потому что он все, а я ничто, и я не могу составлять связные предложения в его присутствии.

— Мы можем поговорить? — Спрашивает Кейд хриплым голосом.

И хотя все мои чувства кричат мне сказать "нет", хотя я знаю, что это плохая идея, я ловлю себя на том, что киваю. Мы устраиваемся в кабинке кафе недалеко от моего рабочего места и заказываем напитки. Я скучаю по работе, но мне трудно думать о чем-то, кроме мужчины, сидящего со мной за столом. Я заказываю латте, потому что не могу представить, как ем что-нибудь в его присутствии. Даже открывая рот, чтобы заказать напиток, я, кажется, испытываю затруднения. Кейд молчит, пока пьет чай, а мой стакан просто дымится передо мной. Все, что я могу сделать, это изумленно смотреть на него. Я не знаю, почему он вообще хочет поговорить, он не сказал ни слова с тех пор, как мы приехали сюда.

— И? — Нетерпеливо спрашиваю я, мои слова звучат резче, чем я того хочу.

Он вздрагивает, и это причиняет боль. Это так больно, но я не могу сделать это лучше. Только он может это сделать. Наконец он смотрит на меня.

— Я пришел, чтобы отдать тебе кое-что.

— Да? — Спрашиваю я, затаив дыхание, скрестив руки на коленях.

Он вытаскивает свои руки из карманов, и я полностью ожидаю, что он потянется ко мне. Но вместо этого он достает толстый конверт и кладет его на стол передо мной. Я смотрю вниз, чувствуя себя сбитой с толку.

— Что это такое? — Удивляюсь я.

— Это для тебя. — Он жестом показывает мне взять его. Я делаю, как он предлагает, и заглядываю внутрь оберточной бумаги. Там деньги. Совсем немного.

— Что это такое? — Спрашиваю я, чувствуя себя сбитой с толку. Кейд отказывается снова встретиться со мной взглядом.

— Я знаю, что ты заботишься о Паркере, — грубо говорит он. — Это… это все, что у меня есть. — Он, должно быть, чувствует мою неуверенность, потому что своими следующими словами проясняет, что он имел в виду. — Деньги для него, — говорит он. — Позаботься о нём.

Я смотрю на Кейда и впервые за этот день понимаю, что он выглядит дерьмово. Его глаза устали, и на одном из них виднеется слабый след синяка, остатки разбитой губы все еще припухшей.

— Ты не думаешь, что он может сам о себе позаботиться? — Спокойно спрашиваю я, хотя все, что я чувствую, это гнев.

— Да ладно тебе, Джун. — Кейд пожимает плечами, уголки его губ приподнимаются. — Это Паркер. Конечно, он рисует, но… он ведь никогда не сможет этим зарабатывать на жизнь, не так ли? И кто-то должен заплатить за его дерьмо. Я не хочу, чтобы это была ты.

Это чертовски злит меня, хотя я не имею на это права. Меня сводит с ума, что он дает мне деньги, когда знает, что у меня их более чем достаточно, и они так же его и Паркера, как и мои.

Меня еще больше сводит с ума то, что он искал меня для этого, а не чтобы извиниться. Не пытаться вернуть меня обратно, а чтобы отдать мне эти его кровные деньги и притвориться, что между нами все кончено, он выполнил свою работу, потому что это именно то, что он делает, очищает свою совесть, а потом уходит. К черту семью. К черту тот факт, что мы занимались любовью, и я знаю, что он что-то почувствовал, так же, как и я. К черту его невысказанные слова о том, что он любит меня. К черту все это. Я резко встаю, купюры рассыпаются по полу.

— Спасибо, но нет, спасибо, Кейд, — холодно говорю я и смотрю ему прямо в его разбитые глаза. Там я вижу надежду, незаданный вопрос, он умоляет меня простить его, чтобы все стало лучше. Но я всю свою жизнь старалась сделать его лучше, с меня хватит.

Прощай, невинная Июньская бабочка.

Привет, Джун, блядь, Уайлдфокс.

— Увидимся, — злобно говорю я, разворачиваясь, чтобы уйти. Но я передумываю, поворачиваюсь и кладу руки на стол, глядя ему прямо в глаза. — Просто чтобы ты знал? — Невинно говорю я. — В конце концов, Паркер не так уж и похож на тебя.

Мой взгляд скользит по его телу.

— Он трахается лучше, чем ты когда-либо будешь, — вру я. Решив его судьбу. И я не жду, пока он сломается, потому что я достаточно сломлена за нас обоих. Я ухожу с высоко поднятой головой, и мое сердце, разорванное в клочья, лежит у моих ног.

Я провожу весь день на работе, и к тому времени, когда на улице темнеет, я удивляюсь, как мне вообще удалось это сделать. Меня трясет по дороге домой, а когда я захожу в дом, то едва могу стоять. Я съеживаюсь на барном стуле в кухне и думаю о Паркере. Несколько недель ему было весело на работе, но оправдания уже начинают слетать с его языка. Он устал, у него похмелье, внезапно появилось вдохновение рисовать, все, что угодно, лишь бы отвлечься от этого занятия. И мне чертовски больно осознавать, что в словах Кейда есть доля правды. Может быть, Паркер действительно не может позаботиться о себе.

По той или иной причине Паркер не приходит искать меня, и я чувствую себя более одинокой, чем когда-либо. Но потом у меня мелькает мимолетная мысль. Я могла бы пойти на чердак прямо сейчас и посмотреть на его картину. И почему-то эта простая мысль заставляет меня чувствовать себя лучше. Например, то, что Паркер видит во мне то, что может отрицать тот факт, что я бессердечная сука.

Так что я делаю именно это.

Я на цыпочках поднимаюсь на чердак, точно зная, куда ступить, после многих лет, проведенных здесь со сводными братьями. Ступеньки не скрипят, и я поднимаюсь наверх, осторожно открывая дверь с защелкой, когда подхожу к ней. Она издает тихий звук, и я съеживаюсь, ожидая, что Паркер выскочит из своей комнаты. Но ничего не происходит. Я слегка улыбаюсь и, наконец, поднимаюсь наверх, пока не оказываюсь в комнате.

Потолок скошенный, окна тёмные, и это так отличается от того дня, когда он рисовал меня здесь. Здесь темно, и мрачно, и немного страшно. У меня от этого мурашки бегут по коже, но я не собираюсь сейчас отступать. Мои глаза находят картину Паркера, накрытую белой простыней, и я подхожу к ней. Я колеблюсь лишь мгновение, зная, что он не хотел бы, чтобы я на это смотрела. Но потом я срываю простыню. И пристально смотрю.

Вот я, нарисованная прекрасной акварелью, мои волосы темные, как ночь, чернильно-черные, мои голубые глаза сияют, как сапфиры. Но мой рот странно искривлен, как и мои руки. И я не лежу на диване, я стою на коленях. И я на поводке. Я в ужасе смотрю на картину.

Паркер изобразил меня с выражением такой глубокой печали и боли, что мне больно даже просто смотреть на это. Мой халат разорван посередине, но вместо того, чтобы обнажить мою грудь, там зияет кровавая дыра, обнажающая мою грудь. Поводок тянется от моей шеи к руке, тянущей меня за собой, и я знаю, что это его рука.

Паркер считает себя невменяемым кукловодом. А я — игрушка на веревочках, которой он сейчас управляет.

Прийти сюда было ошибкой.

Я несусь вниз по лестнице так быстро, что чуть не спотыкаюсь о собственные ноги. Мое сердце колотится, мысли разбегаются. И впервые за много лет я вспоминаю ночник, который мне всегда приходилось включать по ночам, чтобы не мучили кошмары. Я думаю, что сегодня я тоже оставлю его включенным…

И запру дверь своей спальни. Дважды.