Глава 24 Нокс

Черт. Черт. Черт.

Я должен быть осторожней сейчас, или я попадусь за эту гребаную ложь. Я не хочу, чтобы она узнала, что я сделал с ее братом. Ни сейчас, ни когда-либо. Я, блядь, поскользнулся, и если я не буду осторожен, все это обрушится на меня, как тонна дерьма.

— Я… — Я изо всех сил пытаюсь подобрать слова, мой разум кричит мне, чтобы я поторопился и придумал что-нибудь, прежде чем маленькая птичка заподозрит, что здесь что-то кроется.

— Нокс? — Она садится на кровати, и когда я тянусь к ней, она шлепает меня по руке. — Ответь мне.

Черт. Мне придется признаться хотя бы в части того, что я сделал. Я не могу лгать ей, но и не могу сказать ей всю правду. Я сглатываю, надеясь, что она не видит в тёмной комнате моего виноватого выражения лица.

— Правда в том, Голубка…

Я убил его.

Я убил твоего брата. Я хладнокровно убил его, черт возьми. Я сделал это, это моя гребаная вина, что ты одна… я убил его, убил, убил, убил, я убийца, я убийца, убийца, это моя гребаная ВИНА!

— Я следила за тобой.

— Что, черт возьми, это должно означать? — Она прищуривается, глядя на меня.

Я смеюсь, пытаясь превратить ситуацию в шутку. Пытаюсь отвлечь ее. Пытаюсь сделать что угодно, чтобы заставить ее перестать думать о Робине и о том, что с ним случилось.

— С тех пор, как то дерьмо произошло на Гавайях… Я следил за тобой.

— Объясни, — рявкает она. — Я не понимаю, о чем ты говоришь, но если это то, что я думаю…

— Это значит, что я… наблюдая за тобой. — Я знаю, что это плохо кончится, но это максимум, что я могу ей дать. — Присматривал за тобой, чтобы у тебя всё было в порядке.

Я протягиваю к ней руку, но она отшатывается от меня, в ее красивых глазах, освещенных лунным светом, читается отвращение.

— Ты преследовал меня?

— Если хочешь, называй это так.

— Да, хочу, — отвечает она. — Потому что так оно и есть. Как долго это продолжается, Паркер?

— Нокс, — напоминаю я ей.

— Нет. — Она сбрасывает одеяло, встает и скрещивает руки перед собой. — Паркер. Прекрати, блядь, врать мне и себе. Просто скажи правду хоть раз в своей жалкой гребаной жизни.

— Почему ты так расстраиваешься? — Ворчу я. — Я не прикасался к тебе… — Ну, технически это ложь, но Дав не нужно этого знать, по крайней мере, не сейчас.

— Боже, я была такой глупой, — шепчет она себе под нос. — Я думала, что схожу с ума. Ты сказал, что не прикасался ко мне. Но ты это делал, не так ли?

Черт. Я молча смотрю на нее, надеясь, что она не придет к правильному выводу.

Но Дав умнее, чем я думаю.

— Анальная пробка, — бормочет она. — Сумочка. Это был ты, не так ли?

Мне нужно признать своё поражение. Так будет лучше, чем то, что она поймёт, что я тот, кто убил Робина.

— Да, — говорю я ей, не сводя с нее глаз.

— Черт, — шепчет она. — Черт. Черт. Черт.

Точь-в-точь мои мысли, птичка.

— Ты заставил меня думать, что я схожу с ума. — Ее глаза снова находят мои, злые, обиженные. — Я думала, что мне все мерещится… мерещится! Ты заставил меня думать, что я сумасшедшая, что мне нужно обратиться к врачу, принимать таблетки, лечиться! Как ты мог так поступить со мной?

Я ничего не могу сказать, потому что единственное, о чем я могу думать, это о другом своём поступке, о том, о чем я теперь молюсь, чтобы она никогда не узнала.

Она практически выходит из себя, становится все злее и смелее, когда кидает в меня ругательства, расхаживая по комнате обзывая меня. Я всё понимаю, я действительно всё понимаю, но это ничего не меняет. Это просто означает, что мой план будет приведен в действие раньше, чем я думал. К счастью, я все приготовил, когда отлучался на пару часов раньше. Клетка моей маленькой птички ждет. В любом случае, это был только вопрос времени. Я никогда не мог хорошо бороться с тьмой.

— Ты должен уйти, — приходит к такому заключению она вслух. — Я хочу, чтобы ты убрался из моего дома. Я хочу, чтобы ты исчез из моей жизни. Перестань преследовать меня. Прекрати, блядь, преследовать меня. Держись от меня подальше.

— Конечно, — говорю я, придвигаясь к ней ближе. Она не отступает, чтобы не столкнуться со мной, и это самая большая ошибка, которую она совершила за весь вечер. — Только сначала окажи мне одну услугу, а потом я оставлю тебя в покое.

— Какого черта ты вообще можешь хотеть после всего, что ты со мной сделал? — Шипит как фурия.

Я лезу в карман своего пиджака, который висит на стуле.

— Что ты делаешь?

Я ободряюще улыбаюсь ей, показывая пропитанную хлороформом тряпку.

— Вдохни это.

Я крепко прижимаю тряпку к ее рту. Она недолго борется со мной. Ее тело беззащитно перед запахом, и я задерживаю дыхание, пока она не обмякнет в моих руках, затем отбрасываю промокшую ткань. Я беру ее на руки, прижимая к себе. Я вдыхаю ее запах, наполняя им свои лёгкие. Она будет ненавидеть меня какое-то время после этого, но она и должна. Достаточно скоро Дав поймет, что это было к лучшему. Что я делаю все это только для того, чтобы мы, наконец, могли быть вместе, как нам и положено.

Так, черт возьми, и должно было быть.

***

— Доброе утро, Голубка, — мягко говорю я, когда она со стоном просыпается. — Хорошо спалось?

— Где я, черт возьми, нахожусь? — Ее голос хриплый и тяжелый от сна. — Что, черт возьми, ты сделал?

— Я сделал то, что должен был, — говорю я ей с улыбкой. — Ты борешься с этим, но ты не будешь делать это долго. Я научу тебя принимать меня. Любить меня. Хотеть меня.

Она переводит свои покрасневшие глаза на мои, не говоря ни слова. Вместо этого она поднимает руки к металлическому ошейнику на шее, который соединен с уплотнительным кольцом на стене тяжелой длинной цепью.

— Что ты, блядь, вытворяешь? — Шепчет она. — Где я, Паркер?

— Я Нокс, — мягко напоминаю я ей. Мне не нравится эта ее новая маленькая привычка, когда она бросает мне вызов, называя меня именем, от которого я давно отказался. — Или предпочтительнее, сэр. Помнишь, когда ты назвала меня сэром? Помнишь, какой хорошей шлюхой ты была для меня? Это было прошлой ночью, Голубка.

Она оглядывается вокруг, только тогда осознавая происходящее.

— Что это за место? Почему повсюду зеркала?

— Чтобы ты могла увидеть себя, — улыбаюсь я. — Смотреть на свое отражение весь день.

— Н-нет, — шепчет она, цепляясь за ошейник на шее. — Нет, я этого не хочу.

— К несчастью для тебя, Голубка, это не подлежит обсуждению. — Я встаю, приближаясь к ней из тени. — Ты останешься здесь, пока мы не исправим несколько твоих мерзких привычек. Например, членовредительство, хочу, чтобы ты перестала этим заниматься, какое-то время это было мило, но ты зашла слишком далеко. Если ты хоть раз поранишься, я продлю твое пребывание здесь еще на неделю. Каждый раз, когда я найду порез, царапину, все, что, по моему мнению, ты сделала с собой, я продлеваю твое пребывание в клетке.

— Н-нет. — В ее глазах ужас. — Не делай этого, ты не можешь, пожалуйста, не делай этого со мной.

— Конечно, я могу, — отвечаю я. — Я могу делать с тобой все, что захочу, черт возьми. Никто не знает, где ты. И прежде чем ты начнешь кричать… никто тебя не услышит. Так что на твоем месте я бы поберег свой голос. Ты же не хочешь, чтобы у тебя болело горло.

— Не делай этого. — В ее голосе слышится отчаяние. У меня такое чувство, что самое худшее для неё во всем этом зеркала, потому что она все еще упрямо отказывается смотреть на свое отражение. — Не делай этого, еще не поздно, мы все еще можем исправить. Никто не узнает…

— Конечно, нет, — улыбаюсь я. — Потому что ты никому не скажешь. И к тому времени, когда я закончу с тобой, Голубка, ты даже не захочешь уходить.

Она мне не отвечает. Вместо этого она паникует, оглядывая комнату в поисках выхода, которого не существует. Тут есть дверь, и она бросается к ней, но ее цепь не позволяет ей продвинуться далеко. Я посмеиваюсь над ее скудными усилиями.

— Она не заперта, — говорю я ей. — Может быть, я когда-нибудь оставлю её открытой, просто чтобы подразнить тебя еще больше.

— Ты… монстр, — шепчет она. — Ты не можешь так поступить со мной. Я покончу с собой.

— Нет, ты этого не сделаешь, — ухмыляюсь я. — Дело в том, когда ты причиняешь себе боль, Голубка, ты хочешь делать это только до тех пор, пока тебе не придется начать бороться за свою жизнь. Но я не ожидаю, что ты поймешь это сейчас. Однако достаточно скоро ты усвоишь свой урок.

— Держись от меня подальше, — шипит она, когда я подхожу ближе. — Я сделаю тебе больно!

— Конечно, сделаешь, — опять ухмыляюсь. — Сядь на пол перед зеркалом, как хорошая девочка.

Она приседает, глядя на меня, когда я сокращаю расстояние между нами.

— Я никогда больше не буду тебе подчиняться.

— Такая наивная, — говорю я ей. — Ты довольно скоро изменишь свое мнение. А теперь садись.

— Или? — Ее глаза полны вызова, и это отчасти очаровательно. — Ты сам собираешься причинить мне боль?

— Не тебе, — улыбаюсь я. — Может быть, Элизе. Может быть, Рафаэлю. Во всяком случае, кому-то из твоей жизни.

— Ты же не серьёзно?

— Я чертовски серьезен, Голубка. А теперь сядь, блядь, на место.

Ее глаза сверкают от гнева, но, в конце концов, она делает то, что ей говорю. В глубине души она хорошая маленькая девочка, очень послушная. Мне будет весело показывать ей эту ее сторону.

— Хорошая девочка.

— Не называй меня так, черт возьми.

— Заткнись, Голубка. — Я опускаюсь на колени позади нее. — Посмотри на свое отражение.

— Нет.

— Ты действительно хочешь, чтобы они пострадали? — Я осторожно убираю волосы с ее ключицы, чтобы они шелковистым водопадом ниспадали ей на спину. — Я был бы более чем счастлив услужить…

Она издает звук, который я не могу точно передать, и, наконец, неохотно встречается со мной взглядом в зеркале.

— Хорошая девочка. — Я целую ее в макушку. — Видишь, как приятно повиноваться?

— Пошел ты.

— По одному делу за раз, Голубка, — ухмыляюсь я. — Теперь раздвинь свои гребаные ноги.

На этот раз она не сопротивляется мне, но я могу сказать, как сильно она этого хочет. Тем не менее, она широко раздвигает ноги, раздвигая колени, чтобы показать свою голую киску. Она в шоке от этого зрелища, и с яростью смотрит на меня.