Тони ждет у подножия лестницы, курит трубку, небрежно засунув одну руку в карман. Я смотрю на выпуклость кобуры под его пиджаком. Он пакуется как всегда.

Папа грубо толкает меня в приемную, и они оба блокируют выход, оставляя меня лицом к темному уровню, освещенному мерцающим светом свечи.

— Не нужно представлений, — цедит папа.

Отступая назад, пока не сталкиваюсь с сырой стеной, я смотрю в испуганные глаза мамы Хадсона. Стефани выглядит еще хуже, чем в прошлый раз, когда мы встречались, теперь только кожа да кости.

Губа у нее разбита, а все лицо распухло от синяков, но больше всего смущает то, как ее руки скованы наручниками над головой и подключены к водопроводной трубе.

— Что это? — Я задыхаюсь.

— Урок, сынок.

Сняв дизайнерский пиджак, папа прячет запонки в карманы и начинает закатывать рукава рубашки. Тони следует его примеру, обнажая пистолет, спрятанный в кожаной кобуре. Я смотрю на выход и обнаруживаю, что дверь заперта на засов. Побег невозможен.

— Значит на двадцати тысячах далеко не уедешь, а? — Папа усмехается.

— Пожалуйста… я о-остановлюсь, я не скажу ни слова, — всхлипывает Стефани.

— Несомненно, ты быстро поняла это. Итак, ты решила, что поднимешь шум и выдашь из меня все мои чертовы деньги? Меня тошнит от таких людей, как ты.

Следуя его словам быстрым и жестоким ударом по лицу, Стефани издает крик, когда ее голова резко падает. Кровь капает на каменный пол, сливаясь с уже высохшей лужей.

— Ты угрожал целостности этой семьи, — рычит папа.

— Какая целостность? — кричит Стефани.

Он наносит еще один удар, на этот раз в живот. Я отвожу взгляд, когда ее рвет, больше крови, чем рвоты. Тони наблюдает из-за угла с болезненным удовольствием, смеясь себе под нос.

— Вся моя карьера построена на этом фундаменте. — Папа поворачивается ко мне, вытирая костяшки пальцев носовым платком. — Разве не так, сынок?

Я не отвечаю. Я не могу говорить. Это рушащийся фундамент, пропитанный страхом и негодованием, разъедающий изнутри. Мы — увековеченный фасад домашнего счастья, скрывающий гораздо более темную реальность.

— Пожалуйста… я возьму свое заявление обратно, скажу прессе, что я все выдумала, — умоляет Стефани, всем своим весом на наручниках, когда ее колени подгибаются. — Вы больше никогда меня не увидите. Клянусь.

Не обращая внимания на ее мольбы, папа поворачивается ко мне. Я побледнел, когда увидел, что он сейчас держит пистолет Тони, протянув руку, чтобы предложить его мне.

— Возьми, Кейд.

— Не могу, — смущенно бормочу я.

Зажав меня, папа хватает меня за галстук, чтобы свести нас нос к носу. Я чувствую запах спиртного и сигарного дыма в его дыхании, и у меня сворачивает желудок.

Внезапно пистолет ужасающей тяжестью давит мне на висок. Что пугает меня еще больше, так это вспышка отчаяния внутри меня, которая хочет, чтобы он просто нажал на курок и покончил с этим.

— Возьми пистолет, или ты больше никогда не увидишь Хадсона.

Я смотрю папе в глаза, понимая, что у меня нет выбора. Нет управления. Ничего такого. Я обманывал себя годами. Эми и наш ребенок умерли, чтобы защитить мой так называемый драгоценный образ — человека, которым папа хотел, чтобы я был, когда все это время путь заканчивается здесь. В этот немыслимый момент.

Как трус, я беру пистолет.

Крепко схватив меня за плечо, папа ведет меня вперед, пока я не оказываюсь в нескольких метрах от Стефани. Она умоляет меня глазами, все еще кашляя большими каплями крови.

— Такая трата. Самоубийство — это действительно трагедия. — Папа вздыхает.

Тони хихикает. — Ясно, что не могла жить с собой и ложью.

— Тебе это не сойдет с рук, — плачет она, беспомощная и одинокая. — Мир узнает, что здесь произошло. Меня не заставят замолчать.

— Мы контролируем повествование, — вмешивается папа. — Ты должна был взять деньги и бежать, дура. Теперь мы дискредитируем каждое напечатанное тобой ядовитое слово. Каждая ложь. Ты пришла ко мне домой и угрожала мне и моей жене. Без сомнения, под действием наркотиков.

Стефани кричит о своем разочаровании, и я чувствую, как мои отчаянные слезы льются наружу, пистолет яростно дрожит в моих руках. Папа не ослабляет хватку, удерживая меня на месте.

— Ты призналась, что обманывала весь мир только для того, чтобы получить последнюю дозу перед тем, как пустить пулю в свой собственный череп, — заканчивает папа. — Мой блестящий сын, приехавший домой после усердной учебы для получения степени, стал свидетелем всего этого испытания. К счастью, он был здесь, чтобы защитить своего старика.

Подмигнув мне, папа отступает. Я остаюсь в центре сцены, и становится ясно, кто именно всадит пулю в череп Стефани. Что он ожидает от меня, чтобы защитить тех, кто мне небезразличен. Это последнее испытание моей клятвы защитить мою семью — Хадсона и всех остальных.

— Сделай это, Кейд.

Мой палец танцует над спусковым крючком. Внутренне я вижу себя десятилетним, дрожащим и испуганным, когда папа впервые взял меня на охоту. Заставлял меня учиться каждому шагу, пока я не застрелил своего первого оленя и не увидел, как жизнь утекает из его прекрасных шоколадных глаз. Только это не олень. Это реальная жизнь, дышащий человек.

— Пожалуйста, Кейд… Помоги мне, — вздыхает Стефани.

Я ее не вижу.

Уже нет.

Все, что я вижу, это Хадсон, в наручниках и уязвимый вместо нее, умоляющий сохранить ему жизнь. Потом Бруклин. Илай. Феникс. Сеси. Мама. Все, о ком я забочусь, приколоты и отданы на милость папы. Никто не застрахован от него. Я должен играть в эту игру, чего бы это ни стоило.

Гортанный крик срывается с моих губ, когда я наконец нажимаю на курок. В одно мгновение череп Стефани разбивается. Горячие медные брызги падают на мои губы, и я замираю, залитый ее кровью.

— Это было не так уж сложно, не так ли? — Папа хихикает.

Не в силах смотреть на свое изломанное тело ни на мгновение дольше; Я спотыкаюсь в угол комнаты и меня постоянно тошнит, пока в желудке ничего не остается.

— Вспомни, что здесь произошло, Кейд, — предупреждает папа. — Больше я тебе не скажу.

Его угроза — последняя капля, и я бегу. Они оба смеются надо мной, выкрикивая свои похвалы. Я не оглядываюсь назад. Убегая на онемевших ногах, я оставляю их избавиться от мамы Хадсона, еще одной устраненной угрозы этой империи коррупции.

Я не сомневаюсь, что Стефани и наша маленькая проблема исчезнут, когда у нас будет достаточно денег. Ее история умирает вместе с ней. Как и все они. Люди, которые угрожают папиному трону или каким-либо образом бросают ему вызов.

Вырвавшись еще раз в прихожую, я вижу себя в зеркале. Человека, вошедшего в этот особняк, больше нет.

Глядя на свое отражение, с которого тоже капает кровь от странного фрагмента кости, я оцепенел. Если бы во мне что-то осталось, меня бы снова вырвало.

— Кейд?

Обхватив руками свои дрожащие колени, Сеси наблюдает за мной с вершины лестницы. Я вытираю кровь и слезы с глаз, пытаясь собрать для нее свои осколки. Это не работает. Вместо этого я падаю на колени, пока она не слетает по лестнице и не держит меня.

— Что он тебе сделал? — Она хнычет.

— Мы уходим.

— А мама?

Сеси помогает мне подняться на ноги, смертельно бледная, когда она смотрит на мою когда-то белую рубашку, теперь расцветающую глубокими малиновыми завитками. Я осторожно отталкиваю ее к входной двери.

— Забирайся в машину. Я пойду.

— Нет, подожди…

— Сделай это, Сеси!

Оставив ее бежать, я заставляю себя подняться по лестнице. Каждый шаг кажется последним, что я сделаю, невыносимая тяжесть давит на меня. Я захожу в свою старую комнату и сдираю с себя окровавленную одежду, все время борясь с тошнотой. Я должен снять их.

К тому времени, как я быстро переоделся и добрался до комнаты мамы, я уже чувствовал себя мертвым. Это мое покаяние, цена, которую я должен заплатить за все, что я сделал, чтобы помочь монстру, курящему его сигару.

Меня послали в Блэквуд не просто так.

Ведь инвестиции нуждаются в мониторинге.

Мой отец за долгие годы вложил в институт небольшое состояние, один из неуловимых частных спонсоров. Заплатив властям за допуск Хадсона и сделав свою жизнь чертовски комфортной, я вскоре понял, что должен… следить за “некоторыми вещами.”

Папа не сентиментальный человек, правда гораздо бессердечнее.

Я его чертова родинка.

Месяцы врать всем, копаться в информации, которая меня не касается, наблюдать за политикой клиницистов и пациентов, которых они разбирают на части… Я сообщил обо всем этом. Вроде бы невинная информация, но попала не в те руки, смертельное оружие, если понадобится.

— Мам? Ты не спишь? — шепчу я.

Заглянув в ее темную комнату, меня целиком поглотил страх. Под простынями лежит комок, похожий на человека и тихий, как могила. Она всегда держала при себе запас снотворного, что позволяло ей сбежать из этого ада, когда это необходимо.

Медленно откидываю простыни и готовлюсь к неизбежному удару. Каждый дюйм пятнистой кожи подтверждает мои худшие опасения.

Она черно-синяя.

Избита до полусмерти.

— К-Кейд?

Ее голос — прерывистый шепот, который пронзает меня в самое сердце. Я пытаюсь успокоить ее, мои собственные глаза горят гневными слезами, но она отмахивается от моих пытливых рук.

— Иди домой. Здесь для тебя небезопасно.

— Я не оставлю тебя!

Повернувшись, чтобы показать свое покрытое синяками лицо с опухшим глазом, мама беспомощно улыбается мне. — Он м-может причинить мне боль, но не тебе. Со мной все будет в порядке, пока я знаю, что ты в безопасности.

— Нет… Мы можем уйти куда-нибудь подальше отсюда. В любое месте.

— Кто-то должен остаться. — Она обхватывает мои щеки, откидывая волосы в сторону. — Я знаю, т-ты мне не веришь, но ты всегда заставлял меня гордиться. Твоим б-брату и сестре повезло с тобой. Береги их, Кейд. Пожалуйста.

Ее слова ранили так чертовски глубоко, что я боюсь, что никогда не оправлюсь. Не после того, что я только что сделал. Никогда не было никого менее достойного, чем я. Мама из последних сил отталкивает меня, изо всех сил стараясь сдержать улыбку, обнажая сколотый зуб.