15

Дженни сидела в глубине больничного кафетерия перед чашкой остывшего чая. На ней были солнцезащитные очки, но, несмотря на это, Скотт сразу ее узнал.

— Zdravstvuitye! — сказал он с сильным русским акцентом. — Это означает «добрый день». Это все, что я сумел привезти из своего путешествия…

— Утомительная выдалась поездка? — спросила Дженни.

— Бывали и похуже.

Скотт сел и стал разглядывать Дженни. Ее лицо заметно осунулось; волосы девушка убрала в хвост, что у нее всегда являлось плохим знаком.

— Я места себе не нахожу, — внезапно сказала она, — Все мои представления о мире пошли прахом. У меня такое чувство, будто я потеряла семьдесят процентов своего мозга.

— Тебе надо выговориться…

— Понимаешь, прежде все было просто. Я чувствовала себя уверенной, у меня была работа, были мои близкие, я считала, что приношу пользу, и вдруг… Ощущение, будто меня выбросило из этой жизни. Люди вокруг продолжают жить, смеяться, а я смотрю на них и знаю, что нас всех ждет.

— Ты получила какие-то новые данные?

— У меня их уже в избытке, и все они только подтверждают мою гипотезу. Это невыносимо. Я уже не могу думать. Последние три дня я смотрю на людей и меня не покидает мысль, что через несколько недель наступит Рождество, все будут праздновать… Уму непостижимо: люди будут танцевать, а корабль в это время — идти ко дну. В лаборатории люди сводились для меня к генетическим кодам, статистическим показателям… К некой абстракции. Но когда я выхожу на улицу, когда вижу их воочию — это совсем иное. Ты, наверное, думаешь, что я сошла с ума.

— Ничуть нет. Сегодня утром в аэропорту я был так рад снова увидеть толпу, увидеть нормальных людей, которые едут в отпуск или на работу, которые заняты простыми заботами.

Дженни глубоко вздохнула.

— Как прошло в Сибири? — спросила она.

— Я мало что успел увидеть. Тела, таблички… Я привез пробы, взятые у выживших. Если тебе не трудно, я бы хотел, чтобы ты сама занялась ими. Имей в виду, это строго конфиденциально.

— Конечно. Что именно ты ищешь?

— Доказательство, что у тех, кто работал на этой шахте, действительно случился коллапс.

— Что? У всех?

— Вероятно. Пробы, взятые у трупов, возможно, будут непригодными, но с живыми тканями у нас есть шанс получить подтверждение.

— Получается, кризис произошел одновременно у всех?

— По крайней мере, сразу у нескольких человек, но за ними очень быстро последовали остальные. По факту, я сам толком ничего не знаю, но другого объяснения этому кошмару я не нахожу.

— Существует вероятность — хотя и очень небольшая — что лица, близкие к переломному моменту, окажутся в одном и том же месте в одно и то же время…

— Я в это не верю. То, что случилось, не похоже на случайность. Разный возраст, разные социальные типы, разный жизненный опыт. И для всех это закончилось одинаково. Должен был быть какой-то спусковой фактор.

— Ты понимаешь, что это может означать?

За несколько столиков от них уселась пара с ребенком.

— Посмотри на них, — тихо сказала Дженни. — Они живут и понятия не имеют о том, что происходит. Это ужасно. Иногда мне кажется, что у людей на лбу написан диагноз. Я смотрю на всех, как на потенциальных пациентов. Я чувствую ответственность за них. Я задаю себе так много вопросов…

В кафетерий вошел интерн, обвел глазами помещение и, заметив Кинросса, стал пробираться к нему между столиков. На лице его читалось явное облегчение.

— Доктор, вас ищут наверху, — сказал он, подойдя. — Пришла срочная посылка; требуется ваша подпись.

— Спасибо, Майкл. Я сейчас поднимусь.

Скотт встал и знаком пригласил Дженни следовать за ним. Поднимаясь по служебной лестнице, Скотт держался поближе к Дженни, готовый, если понадобится, поддержать ее. Он делал это по привычке, которая, впрочем, проявлялась только в стенах больницы. Когда рядом не осталось никого, Дженни продолжила:

— У меня ощущение, будто я раздавлена весом того, что мы обнаружили. Этот груз слишком тяжел для меня…

Она опустила голову. Скотт неловко положил руку ей на плечо.

— Успокойся, не надо так переживать. У нас должны быть ясные головы.

Дойдя до этажа неврологии, Скотт поднес свой бейджик к считывающему устройству. Служебная дверь разблокировалась.

— Пока ты был в Сибири, — сказала Дженни, — мне опять звонил тот тип из «Нютемуса», Роберт Фалсинг. Он не отступается. Он в радужных красках обрисовал мне, сколько всего мы можем получить, если подпишем с ними контракт. Путешествия, деньги, долю от прибыли…

— Ну просто сделка с дьяволом.

— Дьявол не отправляет своих подопечных на конгресс на Багамы. В любом случае, я дала ему выговориться. Нам ведь больше не нужна лаборатория.

Оставив Дженни сидеть на скамье для посетителей, Кинросс направился к стойке регистратуры, где его ждал курьер из международной службы доставки.

— У вас посылка для меня?

— Передать в собственные руки. Вы доктор Кинросс?

Скотт показал на свой бейджик. Курьер протянул ему бланк для подписи и большой толстый конверт. На конверте стояла официальная федеральная печать США.

С конвертом в руках Скотт вернулся к Дженни, сел рядом с ней и уже вознамерился было открыть конверт, как вдруг девушка заметила красные следы на шее у доктора.

— Что с тобой произошло?

— Сувенир из Сибири. Меня чуть не задушил один из выживших.

— Что? На тебя что, напали?

Она оттянула воротник, чтобы получше рассмотреть, и изумленно ахнула.

— Если бы не Холд, я бы, наверное, не сидел сейчас здесь, — сказал Скотт. — Он сломал парню шею, вот так!

Доктор щелкнул пальцами и продолжил:

— Пусть это не научно, но я готов поспорить, что то, что произошло в Сибири, напрямую связано с нашей эпидемией. Слишком уж похожи симптомы у пациентов моего отделения и у выживших на шахте. Потеря способности управляться с предметами, коммуницировать, искажение некоторых видовых инстинктов, навязчивые реакции, жестокость. Но, в отличие от моих больных, жертвы происшествия в Сибири моложе и физически крепче; кроме того, болезнь у них проявилась интенсивнее и развивалась синхронно сразу у группы людей. Я тут подумал о неосведомленных носителях заболевания, которых ты обнаружила в ходе сопоставления анализов. Идея о своего рода стремительной болезни Альцгеймера уже не кажется мне такой абсурдной. Но как бы то ни было, даже если эта гекатомба произошла из-за того, что на биологических или генетических часах участников пробил час «икс», непременно должно быть что-то, что заставило эти часы зазвенеть одновременно сразу у нескольких человек. Дженни, я не знаю, вид ли всех этих мертвых тел причиной тому, или агрессия выживших, но я понял одну ужасную вещь. Болезнь — не единственная проблема, с которой нам предстоит иметь дело. Возрастных больных мы поместим в закрытые заведения и будем ухаживать за ними. Но если болезнь распространится на молодое поколение, то нам придется защищаться от них, потому что они способны поднять волну невиданного доселе насилия. Мне страшно представить, что может сделать тип вроде того, который чуть не убил меня, если он окажется посреди города…

Эта мысль заставила Дженни содрогнуться. Не желая продолжать тяжелый разговор, она сказала нарочито небрежным тоном:

— Ну, довольно. Пойдем, угощу тебя чаем.

Не дав Кинроссу опомниться, она увлекла его к автомату с напитками. Помимо них в холле находилось еще несколько человек с замкнутыми, удрученными лицами — родственники пациентов. Дженни поискала в сумке мелочь, просунула монеты в щель автомата и заказала два чая. Первый стаканчик не успел наполниться, когда в холле неожиданно появился маленький Джим.

— Здравствуйте, доктор! — бодро выкрикнул он.

Затем, оглядев Дженни с ног до головы, добавил:

— Доброе утро, мэм.

— Доброе утро, молодой человек, — с улыбкой поздоровалась Дженни.

— Как вы себя чувствуете? — спросил ее мальчик.

— Спасибо, неплохо, — немного удивленная, ответила Дженни.

— Если вы здесь не по болезни, значит, вы жена доктора?

Дженни покачала головой и села. Кинросс счел нужным вмешаться:

— Дженни, это Джим. Он пациент с пятого этажа. Он то и дело сбегает из своего отделения, чтобы прийти сюда.

— К вам! — уточнил мальчик.

— Джим, это Дженни, — продолжил представление Кинросс. — Она не пациентка. Мы работаем вместе.

— Тогда почему она не в халате?

— Потому что она работает не в больнице.

— Как это? Не понимаю, — нахмурил брови Джим.

Из лифта вышла медсестра и быстрым шагом направилась к мальчику.

— Красная тревога! — закричал Джим. — Я опять попался!

Доктор встал, чтобы заступиться за своего юного друга.

— Здравствуйте, — сказал он медсестре. — Джим уже собирался подняться обратно.

— Он не должен покидать свое отделение! — раздраженно бросила женщина. — Мы не можем тратить время на беготню за ним! Джим, пойдем.

— Да, мэм, — пробормотал мальчик.

Кинросс ободряюще похлопал его по плечу.

— Я ведь не успел задать вам вопрос, — проворчал Джим, которого медсестра уже схватила за руку.

— Ну, спрашивай.

— Где у змей-мальчиков находится… ну, та самая штучка?

Доктор улыбнулся.

— Она находится внутри их тел, Джим, и выходит наружу, когда змея-мальчик встречает змею-девочку, которая ему понравилась. На самом деле, у змей их даже два, но за один раз выходит только один.

Судя по выражению лица медсестры, она этого не знала.

— Спасибо, док! Мы еще поговорим об этом, — пообещал мальчик.

— Если ты захочешь, Джим. Но имей в виду, это не моя специальность…

Дженни помахала ему, после чего Джим скрылся за углом коридора. Девушка передала Кинроссу чай и села, сжимая в ладонях исходящий паром стаканчик.

— Ого, ты и в змеях разбираешься… Часто он задает тебе подобные вопросы?

— Он уже спрашивал меня, бывает ли ночь на солнце, что было изобретено раньше — самолет или парашют, и почему в фильмах никогда не показывают, как люди писают. Еще он спрашивал, как фамилия английской королевы, а при первой нашей встрече он, если я не путаю, спросил, почему собаки не умеют смеяться…