Изменить стиль страницы

Кедрик смеётся, нарушая тишину, в которую мы впали.

— Ты позволила мне постоянно говорить о женщинах в нашем мире. Я вспоминаю некоторые вещи, которые сказал, и не могу представить, как ты могла слушать их с искренним лицом.

— Что я должна была сказать? Я ещё не могла раскрыть тебе мой секрет. Тогда я не доверяла тебе, — говорю я.

Он сверлит меня взглядом.

Я закатываю глаза и пожимаю плечами.

— Теперь я доверяю тебе. То, что я показываю тебе мою тренировку, должно было сказать тебе об этом. Теперь ты мой друг.

Он отбрасывает в сторону горсть сухой пыли и травы.

— Чёртовы друзья, — бормочет он.

Я поворачиваю к нему голову в некотором недоумении от того, что только что услышала. Что он имеет в виду? Кажется, будто он не рад быть друзьями. Чувствовал ли он это всё время? Эта мысль немного разрывает моё сердце. Я встаю, решив уйти, но Кедрик тоже встаёт и берёт меня за локоть.

— Я хотел бы быть больше, чем другом.

Он делает шаг ко мне и берёт меня за второй локоть, поворачивая к себе лицом. Потеряв дар речи, я кладу обе руки ему на грудь, чтобы успокоить себя. Он поднимает мой подбородок вверх, опускает свою голову вниз и целует меня через вуаль. Жар его кожи достигает моей. Вуаль прижимается к моим губам, и я чувствую соль моего пота. Трение вызывает мурашки по всему телу, вплоть до пальцев ног.

— Я люблю тебя, — говорит он и несколько раз целует меня в шею, прежде чем глубоко вздыхает и отстраняется.

— Я бы с удовольствием продолжил, но пока ты не наденешь свои мантии, нам придётся остановиться. Если бы я не думал, что Аквин всадит кинжал мне в спину... — он замолкает, его глаза сфокусированы на мне, будто он может смотреть на меня днями.

Моя кожа начинает гореть под его внимательным взглядом.

Я оцениваю свой укороченный топ для тренировок и льняные брюки. Я вспотела и определённо пахну не как дикий цветок. Я не вижу в этом ничего привлекательного.

— Я мог бы сказать, что ты миниатюрная в своих мантиях, но, чёрт возьми, — стонет он. — Давай поговорим о чём-то ещё.

Мои щёки горят от его почти страдальческих слов. Никто никогда не смотрел на меня так, как он прямо сейчас. Может быть, это обычай Гласиума. Мне и в голову не приходило беспокоиться о том, что он может подумать. Пробормотав что-то невнятное, я оставляю его, чтобы переодеться, всё время думая о нашем поцелуе.