32

Тоби и Смолевка оставили Оксфорд на следующий день, они поехали вдвоем. Джеймс Райт очень просил поехать с ними, но Тоби приказал ему остаться с леди Маргарет.

Леди Маргарет обняла их обоих.

— Я не доверяю этому Девораксу. И не думаю, что вы должны ехать.

Смолевка улыбнулась.

— Что бы вы сделали на моём месте?

Леди Маргарет фыркнула.

— Я бы поехала, конечно, дитя.

Они не знали, когда вернутся. Деворакс сказал Смолевке, что Лопез ждёт их в Амстердаме, но вначале они должны привезти печати в банк и потом под руководством еврея принять состояние Ковенанта под собственное управление. Это будет, сказал Деворакс, длинной и трудной задачей. Тоби поцеловал мать, взобрался на лошадь и улыбнулся ей, сидя в седле.

— Возможно, мы вернемся к Рождеству.

— А может быстрее, — добавила Смолевка.

— Я решила посадить яблони, — сообщила невпопад леди Маргарет. — Эндрю сказал, что в Уилтшире хорошо приживаются яблони.

Смолевка поцеловала её.

— Мы будем скучать без вас.

— Конечно, будете.

Они поехали на лошадях, так как на повозке они не успевали за четыре имеющихся у них дня добраться до Эссекса, где была назначена встреча. Дни становились короче, путешественников было немного, дороги были мокрые и вязкие. Большую часть они ехали по широкой обочине дороги, покрытой травой, следуя направлению, которое вело их точно на север Лондона.

В субботу они были глубоко внутри пуританской восточной Англии. В деревушках Эссекса оии снова и снова слышали сердитые призывы к свержению короля, к усмирению знати, к равенству людей. Война больше не может идти ради налогов и прав Парламента, это должен быть религиозный крестовый поход для свержения старого порядка. Слышался древний призыв крестьянского бунта: «Когда Адам пашет, а Ева прядет, кто тогда же Джентльмен?»

Тоби не выглядел как джентльмен. Он ехал как солдат, меч пристегнут к поясу поверх кожаной куртки, пистолет в поясе и шлем подвешен сбоку от седла. Он выглядел точно так же, как другие солдаты, возвращающиеся после годовой кампании, навьюченная лошадь шла позади него, а его жена ехала на третьей лошади. Смолевка была одета как пуританка. Она купила себе пару плоских жестких кожаных ботинок, а под длинный чёрный плащ надела пуританское платье с широким белым воротником и накрахмаленным фартуком. Волосы были скромно убраны под капор. Другая одежда, более подходящая для леди Лазендер, также была у неё с собой, но была спрятана в тюках, висевших на лошади.

Если одежда у неё была сдержанная, а манеры скромные, то надежды были высокие. Мардохей Лопез сделал, как обещал, он организовал сбор печатей, и она ехала осуществлять странное предназначение своего отца. Она немного сожалела о смерти сэра Гренвиля Кони, нисколько — о кончине Преданного-До-Смерти Херви, и верила, что убийства закончились. Печати извлекли свою цену крови; теперь настала пора пожинать урожай из богатства, с помощью которого она восстановит семью своего мужа. Она с воодушевлением ехала вперёд, не обращая внимания на холодные ветра и дожди осени, на озноб, появляющийся в предвкушении морозов, от которых застынут изрезанные колеями дороги и превратятся в борозды с острыми краями.

Они пересекли лес возле Эппинг, два одиноких путника среди огромных деревьев. Листья кружились, сдуваемые ветром, создавая ковёр под ногами, и иногда далеко в золотой тени Смолевка видела неподвижного оленя, наблюдающего за ними. Однажды они миновали лагерь добытчиков древесного угля, их временные лачуги из торфа были почти незаметны, пока лошади не подошли поближе. Среди деревьев дымились голубым покрытые торфом печи. Древесноугольщики продали им мясо ежей, зажаренное в глиняной печи. Они ничего не знали о войне, кроме того, что их уголь из-за пороха подскочил в цене.

Тоби и Смолевка не могли ехать в воскресенье, так как они находились на пуританской стороне, где господний день был священным. Они проехали лес и теперь были в сельской холмистой местности с плодородной землей и большими покрытыми тесом амбарами. В таверне они взяли одну комнату, стены которой были обклеены новостями о парламентских победах, им дали чистую солому, на которую они улеглись спать.

Они сходили в церковь, поскольку их отсутствие на трёх дневных службах могло вызвать подозрение и расспросы. Тоби, не способный устоять, чтобы не изобразить кого-либо, назвался Капитаном Праведно-Торжествующим Гунном, и сказал, что они путешествуют до Мэлдона, где живет семья его жены. Священник, честный молодой человек, который молился, чтобы роялисты были «скошены так сильно, чтобы их кровь удобрила землю пуритан», посмотрел на Смолевку. Они стояли снаружи церкви, окруженные жителями деревни среди древних могильных надгробий.

— И где живет ваша семья в Мэлдоне, госпожа Гунн? У меня там живет мать.

Смолевка, не ожидая вопроса, посмотрела в изумлении.

Тоби положил руку ей на ладонь и мягко заговорил со священником.

— Милостивый Господь счел сделать мою дорогую жену слабоумной, сэр. Вы должны быть снисходительны к ней.

Женщины, которые сидели рядом со Смолевкой на женской половине церкви сочувственно закудахтали. Проповедник печально закачал головой.

— Я буду молиться за неё на вечернем богослужении, капитан Гунн.

Позднее, когда они ужинали холодным мясом в таверне, Смолевка яростно зашипела на Тоби.

— Ты назвал меня слабоумной!

Он усмехнулся.

— Шш. Закапаешь свою еду.

— Тоби!

— И, ради Бога, перестань смотреть, как будто ты наслаждаешься. Если мы будем выглядеть счастливыми, они поймут, что мы самозванцы.

Она отрезала ему сыра.

— Я не знаю, почему я люблю тебя, Тоби Лазендер.

— Потому что ты слабоумная, моя любовь, — он улыбнулся ей.

На следующий день они рано выехали, пересекая поля, урожайные и хорошо политые. Крылья мельниц все ещё оставались повернутыми после сбора урожая. Многие дома были побелены, стены украшали рельефные изображения пшеничных снопов или фруктовых гирлянд. Ветер дул им в спины, неся высокие облака на восток и покрывая рябью поверхность широкой реки, что текла к Северному морю. Сегодня вечером, думала Смолевка, она в первый раз увидит море, она поднимется на большой корабль и уплывет в другую страну. Она испытывала беспокойство от неизвестности, к которой тянули её печати.

Это был последний день их путешествия. Земля выровнялась. К полудню казалось, что над ними распростерлось небо, бескрайнее которого она никогда не видала. Горизонт был абсолютно ровный, разбиваясь только несколькими согнувшимися деревьями и очертаниями фермы или амбара. В воздухе ощущался привкус соли, обещание близости морского берега, и первые одинокие крики чаек говорили им, что их путешествие скоро подойдет к концу.

Теперь дома были беднее, и их было меньше. Домики, почти такие же низкие как самая высокая трава соляных болот, казалось, были потрёпаны дождём и ветром. Амбары были покрыты просмоленными обшивочными досками. Высоко над головой Смолевка увидела гусей, летящих своим строгим порядком, крылья несли их к морю и неизвестности.

Ближе к вечеру они сделали остановку и купили хлеб и сыр у грязной сгорбленной женщины, которая посмотрела на них с подозрением.

— Куда вы направляетесь?

— В Брадвелл, — ответил Тоби.

Женщина пожала плечами.

— Ничего там нет, в этом Брадвелле.

Она разглядывала монету, которую дал ей Тоби, и затем резко мотнула головой. Не её дело, если чужестранцы хотят платить хорошей монетой за старый сыр.

Они остановились поесть там, где дорога упиралась в болото. В сотне ярдов вдали лежали прогнившие доски от лодок, словно чёрные ребра глинистого берега залива. Вода в болоте была солёной, растения Смолевке незнакомые. Среди взморника росли солянки и морская мшанка, но для неё они были такие же чужие, как и само путешествие, признаки того, что она приехала в неизвестность.

Смолевка увидела море первый раз в своей жизни за маленькой деревушкой Брадвелл. И оно разочаровало её. Она не знала, что её ожидает, но из стихов она рисовала себе картины огромных водных пространств, тонны жидкости бьющейся о чёрные скалы. Похожее ожидание у неё было из Ветхого Завета, — о Левиафане, о глубине, о чем-то массивном, движущемся и грозном.

Море было вдалеке. Прибой подёрнулся рябью, неглубокий на краю обширного разлившегося устья реки, а между нею и морем была миля скользкого волнистого ила. Море казалось серой линией, тихой и унылой, обрамлённой всполохами белого, где небольшие волны разбивались о глянцевую грязь. Тоби, который уже видел море, представлял себе воды, набегающие на ровный илистый берег, восточным ветром подхватываемые в свирепый поглощающий поток, который утопил бы эту ровную землю, где устье реки терялось среди топи.

Смолевка затянула потуже на шее плащ.

— Мы туда? — она кивнула в сторону низенького строения, чей высокий фронтон четко вырисовывался на темнеющем небе.

Тоби кивнул.

— Да.

За ним, почти незаметно, потому что корпус скрывала земля, на которой стояло строение, он видел корабль, его мачты вырисовывались крошечной царапиной на небесном пространстве.

Конец путешествия по Англии.

— Тоби! — Смолевка повернулась, уставившись на дорогу, по которой они ехали. Голос у неё был испуганный. — Тоби!

Он повернулся. В полумиле от них он увидел четырёх всадников. Лошади стояли неподвижно. Западный ветер раздувал плащ одного из них. Они были в шлемах, заходящее солнце отражалось красным на зарешеченной стали. По бокам висели мечи. Смолевка посмотрела на Тоби.

— Они едут за нами!

Тоби осмотрелся. Дорога вела только к амбару на горизонте. Это был единственный путь. Он улыбнулся жене.

— Поехали. Все будет в порядке.

Он дотронулся до рукоятки меча, бросил взгляд на всадников позади них и повёл Смолевку вдоль топи к месту, где должны быть собраны печати, строению, такому же безжизненному, как и побережье, на котором оно стояло, строению, которое уже тысячу лет смотрело на серое море.