— А что он мне сделает, убьет? — шутит она, заставляя меня резко вдохнуть. — Милая, — тихо говорит мама, и я быстро смотрю на нее, удивляясь, как, черт возьми, она может быть такой беспечной. — Я умираю. Когда это случится, ведомо лишь Господу, но это случится, и ни ты, ни я ничего не можем с этим поделать. Я смирилась с этим и хочу, чтобы ты поступила также. — Мама тянется ко мне и гладит по бедру.

— Смириться с этим? — недоверчиво повторяю я, качая головой.

— Да, смирись. Если подумать, мне повезло. Я знаю, что умру. Знаю, рано или поздно Бог придет, чтобы забрать меня домой, и когда это случится, я буду готова. У меня будет возможность попрощаться с важными для меня людьми и исправить все допущенные ошибки. Мне повезло, дорогая.

— А как же я? — Сжимаю руками руль, чувствуя тесноту в груди, и борюсь со слезами.

— Милая, я тебя люблю. И любила еще до того, как ты у меня появилась, и я всегда буду с тобой. Знаю, для тебя это нелегко. Знаю, прольется много слез, но нам повезло, дорогая.

Сжимаю губы, чтобы не сказать что-то, о чем могла бы пожалеть. Мне не повезло; на самом деле мне не повезло десятикратно. Сколько людей я уже потеряла, сколько еще должна потерять, прежде чем этого будет достаточно.

— О, смотри! Шерил! — восклицает мама, отрывая меня от мыслей, одной рукой тянется к клаксону и жмет, а другая мелькает мимо меня, чтобы она могла помахать ей из моего окна. Взглянув туда, куда она машет, сердце начинает дико биться о грудь, когда я вижу не Шерил, а Остина, входящего в один из многочисленных баров, которые усеивают главную улицу, только он не один — с ним женщина, обнимающая его за талию, а он придерживает для нее дверь.

Даже с разделяющего нас расстояния легкие сжимаются от созерцания его красоты. Годы отнеслись к нему благосклонно. Его волосы все также взлохмачены, только теперь немного светлее; загорелое лицо и борода делают его кристально-голубые глаза еще ярче. Перевожу взгляд с его лица на торс в темно-зеленой толстовке, демонстрирующей мускулы рук, груди и узкой талии, а затем вниз — на обтянутые джинсами бедра. Когда снова поднимаю взгляд, его взор устремлен на меня, и я вижу, как он щурится в замешательстве, затем в понимании, которое вскоре превращается в гнев.

— Ты пропустила винный магазин, — жалуется мама, когда я жму на газ.

— Мы можем остановиться на обратном пути, — заверяю я ее, желая унять сердцебиение.

— Или по дороге домой можем заглянуть в бар.

Знаю, я сказала, что сделаю все, чтобы мама была счастлива, пока мне не придется ее отпустить, но ни за что на свете не пойду в бар, не в этом городе.

— Обещаю, я достану тебе спиртное до возвращения домой, — бормочу я, останавливаясь перед маленьким металлическим трейлером с четырьмя большими столами для пикника, выкрашенными в красно-белую клетку.

Лишь только припарковавшись на стоянке, выхожу и делаю глубокий вдох. Этот городок слишком мал, и я обманывала себя, думая, что пока буду здесь, не увижу Остина. Уверена, сплетни уже разлетелись. В маленьких городках всегда так: каждый знает, кто чем занимается, и мое возвращение домой после стольких лет наверняка станет грандиозной новостью.

— Милая, ты в порядке?

Смотрю через крышу машины на маму и натягиваю на лицо фальшивую улыбку, в надежде, что за последние несколько часов я ее каким-то образом усовершенствовала, и говорю:

— Просто хочу есть.

Захлопнув дверцу, обхожу капот. Беру ее за руку и веду к окну, где мы заказываем гамбургеры, затем садимся за один из столиков и едим лучший гамбургер из всех, что я пробовала — все, как я и помню. Жаль, что все время, пока я ем, единственное, о чем могу думать — это выражение глаз Остина.