Глава первая

Сквозь оттаявшие стекла окна виден темный, подсвеченный серебристым сиянием полог ночи и на нем — зимние яркие звезды. Неимоверно далекие, они переливаются, как драгоценные камни, и, кажется, шевелятся. Рассеянный звездный свет квадратом лег посредине комнаты, наполнил ее мягким полусумраком. Колька Перепелкин сидит в постели, на фоне белой стены четко выделяются контуры его взлохмаченной головы, шеи, спины. Слышен быстрый, возбужденный голос паренька. Он нелепо размахивает руками и говорит, говорит…

— Когда сидел за партой, мечтал стать поэтом. Не верите? Правду говорю. Начитался книжек всяких, без разбора! И потянуло на рифму. Сколько ночей недоспал, сколько бумаги перевел — ха-ха!.. Дикие мысли лезли в голову. С Байроном себя сравнивал, с лордом, джентльменом, личностью не от мира сего… Это я-то — лорд, а?.. Да… Ну, помните, «Корсар», «Шильонский узник», «Абидосская невеста»? И этот, как его, «Чайльд Гарольд»… Вот. Мечтал свет объехать — посмотреть, как люди свое житье-бытье устроили… И вдруг трах-тарарах! — в университет по конкурсу не прошел, с папашей разругался в пух и прах, девушка, которую… впрочем, это чепуха, не стоит вспоминать… Тогда я взял чемодан, сказал папаше и мамаше, что я пошел познавать жизнь, и явился сюда, как новый пятиалтынный: что хошь, то и делай со мной — ничего я не умею, ничего не знаю… Каково?

Алексей улыбается и не отвечает. Парень явно переложил. Говорит непривычно много и как будто не то, что хочет.

— Каково, я спрашиваю? — настойчиво требует ответа Колька.

Алексей смеется, потом говорит:

— Тебе нужно уснуть — пусть немного дурь выйдет, а то завтра рано вставать.

— Не привыкать! Стерся тот новый пятиалтынный, нет его…

На время Колька замолкает, возится, скрипит пружинами кровати и неожиданно мечтательно тянет:

— Поедем в степь… Вот это, я понимаю, поэма! Не знаю, что нас ждет там — конечно, не сладко будет, это уж точно! А завтрашний день — на всю жизнь запомню! Да, какое же завтра число?

— Десятое, — подсказывает Алексей.

— Десятое декабря тысяча девятьсот пятьдесят третьего года… Так и запишем: исторический день в жизни Кольки Перепелкина, первооткрывателя подземных кладовых… Нет, что бы там ни говорили, Алексей Константинович, а свою профессию на другую никогда не променяю. Пусть холодно, грязно, тяжело до одури, а не променяю…

Алексей перебивает Кольку на полуслове.

— Хватит болтать. Спи!

Колька обиженно сопит, натягивает одеяло на голову и через минуту затихает.

Алексей смотрит в окно. Спит город, погрузившись в морозную сизую мглу. За городом, за последними домишками, утонувшими в пышных сугробах, чувствуется присутствие чего-то холодного, огромного. Оно, как дыхание моря, не видишь, а знаешь — здесь, рядом. Это степь. Необозримая и безбрежная. Над степью нависла прозрачная звонкая тишина, и большие шевелящиеся звезды льдисто сверкают над нею. Белоснежье, безмолвие. Представишь себя в ней — сердце замрет, а вот завтра он отправится покорять ее. Не верится. Предстоящее кажется выдумкой, сном. Маленькие люди — и степь с ее многодневными снежными бурями, хоронящими под гладко отполированными снегами все живое. Люди — и лютые морозы, от которых с гулом лопается металл… «Исторический день»! Чудак ты, Колька Перепелкин, пацан — такой, каким пришел когда-то на буровую…

На стене звучно постукивают ходики. Секунды четко складываются в минуты. Над городом, над степью плывет морозная звездная ночь… И такая тишина разлилась вокруг!

Год назад он ни над чем не задумывался бы. Проснулся бы рано утром, когда за окошком еще чернеет темь, не торопясь собрал бы свои немудрые пожитки в потрепанный от частых переездов чемодан — и пошел. А вот сегодня… Не хочется думать об этом и не думать нельзя — весь заполнен этим странно-томительным ощущением счастья и сожаления о чем-то… Он еще и сейчас чувствует на своей щеке горячее дыхание Галины, видит блеск ее больших глаз, слышит ее голос… И потом это крепкое нераздумчивое объятье ее рук, необъяснимая твердость в страстном коротком «люблю».

— Да, люблю. Люблю, — повторяла она и смотрела ему прямо в глаза своими немигающими глазами. Она никогда так не говорила, даже избегала говорить такие слова, и вот сказала…

Он не хотел уйти после этих слов просто так, как обычно. И не знал, что сделать, что сказать, как держать себя. И ушел. Зачем-то сказал «спасибо», но разве за такую любовь благодарят? Да и заслужил ли он такую любовь?..

Алексей достает с тумбочки пачку папирос, закуривает и смотрит в смутно белеющий потолок.

Заслужил ли? С чего все это началось? Когда?

И вспомнилось…

…Колька не врал, когда сказал: «ничего не умею, ничего не знаю». Год назад появился на буровой коренастый паренек с серыми чистыми глазами, новая, только со склада, спецовка коробится на спине, гремит, как жесть. Застенчиво щурясь, робко спросил у Алексея:

— Вы не подскажете, где мне бригадира найти?

Стоявший рядом Климов поправил его:

— Не бригадира, а мастера. Понял?

— Понял.

— То-то. А мастер, вот он и есть — Алексей Константинович Кудрин. Запомнил?

— Запомнил.

Алексей поинтересовался:

— Так в чем же дело?

— Меня из отдела кадров направили. На работу, — и парень протянул Алексею бумажку.

Алексей прочитал:

— «Направляется в ваше распоряжение…» Что ж, люди нам нужны… Хорошо, иди пока в будку, подожди. Я скоро буду.

Разговаривали недолго. Колька закончил среднюю школу, получил аттестат зрелости, хотел поступить в Саратовский университет на филологическое отделение, не выдержал конкурса… Нигде никогда не работал, о бурении имеет самое смутное представление.

— Вот и все, — вздохнув, закончил свой короткий рассказ Николай.

— Да, немного… Ну, что ж, пойдем, Коля Перепелкин, начнем продолжение твоей биографии, — Алексей поднялся, посмотрел на смущенного паренька. — Не забудь рукавицы… И выше нос! Ты — мужчина, в рабочий класс пришел… — и, не удержавшись, подмигнул.

Колька улыбнулся, благодарно посмотрел на мастера.

Подходя к буровой, Алексей спросил:

— Высоты боишься?

Колька задрал голову, посмотрел на верхушку вышки, которая, казалось, воткнулась в бледную синь зимнего неба, и ответил:

— Не знаю.

— Ага… Сейчас узнаешь. Пошли.

Ребята Климова поднимали инструмент. Стальная громадина вздрагивала, как живая, стонали маршевые лестницы, спиралью опоясывающие вышку. Алексей шел впереди. Иногда оглядывался на Кольку. Лицо у паренька раскраснелось, на переносье выступили бисеринки пота, но ничего, кроме понятного волнения, не выражало. «Интересно… Неужели не боится? — подумал Алексей. — Меня и то иногда оторопь берет, а этот шагает и хоть бы что».

Поднялись на полати. Алексей остановился, перевел дыхание.

— Вот на этом этаже и будешь работать, — сказал он Кольке.

Колька осмотрелся. Отсюда, почти с тридцатиметровой высоты, хорошо было видно вокруг. С одной стороны, далеко-далеко, — извилистые и обрывистые берега речки, поросшие редким леском. Деревья на белом снегу, как черные, аккуратно нарисованные штрихи, а с трех других сторон — степь, закутанная в толстую белую шубу снегов. Лучи холодного, негреющего солнца, отражаясь, слепят глаза, и нет никакой возможности проследить линию, где небо и степь сливаются воедино.

— Страшно? — наблюдая за Колькой, спросил Алексей.

Колька пожал плечами:

— Не знаю.

Алексей засмеялся:

— Ну раз не знаешь, значит все в норме. Давай знакомиться с делом.

В люльке, похожей на балкончик, работал дизелист — заменял верхового рабочего. Алексей тронул его за плечо, сказал:

— Разреши-ка нам… Пополнение рабочего класса пришло, — обернулся к Перепелкину: — Смотри и запоминай…

Алексей быстро застегнул предохранительный пояс, перегнувшись через край люльки, махнул рукой Климову. Тот понял, закивал головой…

И началось. Будто невидимые нити соединили двух человек — Алексея и Климова, так они понимали друг друга на расстоянии. Бурильщик сразу увеличил скорость подъема. Глухо, натужно ревели дизели, пронзительно взвизгивала лебедка, звенели, словно струны, толстые тросы, поддерживающие талевый блок, гулко громыхали стальные трубы…

Алексей любил работать весело, споро — поднималось настроение, крепко билось сердце, разгоняя огонь по напряженному послушному телу. А сегодня работалось особенно хорошо. Хотелось показать этому стеснительному пареньку его работу так, чтобы она понравилась ему, захватила, пробудила желание попробовать свои силы… Вот на уровне полатей останавливается талевый блок — раз; толстой веревкой с узлом на конце он захлестывает трубу и закрепляет «свечу» в вырезе люльки — два; открывает элеватор — три; подтягивает трубу к себе и заводит за «палец» — четыре… Раз, два, три, четыре! А в это время талевый блок уже летит вниз и визжит лебедка, затормаживая его падение… Работа, как ритм песни без слов. Он звучит в подсознании, подчиняя себе, и нарушить его нельзя…

И Алексей, кажется, добился своего. Глаза у Кольки сияли, рот приоткрылся; парнишка нетерпеливо топтался на месте, не зная, куда деть руки — то спрячет их за спину, то опустит, сжав пальцы в кулаки.

Отстегивая пояс и передавая его дизелисту, безучастно стоявшему все это время в сторонке, Алексей спросил:

— Видел, что к чему?

Колька закивал согласно.

— Вот и хорошо. Сегодня понаблюдай, а завтра сам попробуешь…

А назавтра случилось неслыханное: Колька сбросил с тридцатиметровой высоты элеватор — замок, с помощью которого производят спуск и подъем инструмента. Элеватор пробил настил на буровой и крепко засел в проломе. Бурильщик, его помощник и низовой рабочий успели отбежать в безопасное место.

Алексей был в будке, составлял суточный рапорт, когда влетел разъяренный Климов.