I

Лето 1935 года выдалось жарким: влажное, нестерпимое пекло, казалось, будет длиться вечно. Всепроникающий аромат роз, витающий в воздухе, въедался в одежду Юджина, тяжелым комом застревая в горле. Люди двигались медленно, будто под водой; даже пение птиц звучало вяло, а лягушки нехотя квакали свои сумеречные песни. Словно природа замерла на последнем издыхании.

На дороге перед Национальным банком истекал кровью полицейский.

Он лежал на спине, широко раскрыв глаза и безуспешно хватая ртом воздух. Коп должен был умереть еще до того, как упал на землю — затылок начисто снесло, а мозги вытекали на тротуар. Но он цеплялся за ускользающую жизнь, отказываясь смириться с неизбежным. Входное отверстие от одинокой пули залегло между глаз. На запах смерти начали слетаться мухи, нестройно жужжа вокруг его лица, как угроза.

Юджин уставился на него с другой стороны улицы, лежа на земле за машиной, прикрываясь ей словно щитом. Он упал на тротуар, как только началась стрельба, свист пуль оказался настолько оглушающим, что перекрыл стрекотание бесчисленных цикад, скрывающихся в листве деревьев. Прижимая камеру к груди, Юджин закрыл глаза и попытался дышать. Стоило вдохнуть через нос, и в него ударил запах умирающего полицейского, запах крови, что расползалась черным пятном на асфальте, смрад опорожнившегося кишечника, когда тело устало бороться за жизнь. Еще один вдох — уже ртом — и смерть отчетливо ощутилась на кончике языка.

Юджин приехал в Батон-Руж не для того, чтобы запечатлеть мертвого полицейского, пусть даже позже газеты станут восхвалять его как героя. Разумеется, не беря во внимание тот факт, что полицейский выстрелил первым, и что, вероятно, вообще не случилось бы никакой стрельбы, если б тот поубавил прыти и не спешил нажать на курок.

Юджин открыл глаза, когда по другую сторону машины показалась пара ботинок. Черные и отполированные до блеска, совершенно неуместные при налете на банк. Юджин выпрямился, удерживая камеру на крыше машины рукой, смахнул челку с лица. Очки сползли на кончик носа, по пояснице градом катился пот, влажная рубашка тяжело висела на плечах, а сердце бешено колотилось в грудной клетке.

Джонни Уокер неподвижно застыл посреди улицы, как будто жара его не беспокоила, а пули не грозили задеть. Словно у его ног не умирал полицейский. Анжелика Монне стояла рядом, держа в одной руке сумку с украденными деньгами, а в другой — револьвер, опущенный в землю, длинное дуло которого тускло поблескивало на солнце. «Кольт-Миротворец» — название для оружия столь же ироничное, как и сама его суть. Монне выглядела равнодушной к свершившемуся насилию, ее острый взгляд метался по сторонам, выискивая свидетелей и потенциальную угрозу, затем остановился на Уокере. Его автомат был перекинут через плечо, поля шляпы прикрывали глаза от слепящего солнца, но никак не скрывали лица.

Юджин замер, сомкнув пальцы на камере. Джонни Уокер посмотрел ему в глаза прямо через объектив, в то время как Юджин нажал пальцем на спусковой механизм и сделал снимок. Всего доля секунды, но сердце Юджина дрогнуло и пропустило удар под взглядом Уокера, в котором словно читалось узнавание. Это невозможно. До этого момента в Батон-Руж они никогда прежде не встречались.

Джонни Уокера и Анжелику Монне объявили врагами народа несколько месяцев назад. На пару они исколесили всю Америку, пересекая границы от штата к штату по всему Югу и Среднему Западу, оставляя за собой след из тел и награбленных денег. Они были красивой парой — Уокер в строгих костюмах, а Монне в броских черных платьях, их улыбки, направленные в сторону фотокамер, напоминали лезвия опасной бритвы. Они прочно поселились в сознании общества, как будто им там самое место, и бледнолицего Юджина в плохо сидящих костюмах тянуло к ним, как мотылька на пламя. Они создавали проблемы на каждом шагу, всегда ускользая от закона, будто змеи меж камней. Власти мрачно и безрадостно вещали, что вечно так продолжаться не будет. Что тем, кто так ярко горит, отведен недолгий срок и кончина их будет тяжела, как и у всех тех, кого мир знал ранее.

Юджин не был в этом уверен. Было что-то почти сверхъестественное в том, как им сопутствовала удача, словно на их стороне сам Бог, если не Дьявол. Ощущалась в них какая-то дикость, совершенно необузданная, в отличие от оружия в их руках. Этот смех, как вспышка пламени в изнуряющую жару, белозубые улыбки, напоминающие оскал животных.

На лице Уокера вновь появилась улыбка, пока угольно-темные глаза буравили взглядом Юджина, затем он повернулся и что-то пробормотал Монне. Как один, они сорвались с места преступления, забрались в пыльную черную машину и рванули прочь под скорбный вой сирен полицейских авто.

На секунду Юджин словно прирос к месту, сердце бешено колотилось, а в горле будто ком застрял. Скоро репортеры начнут роиться на площади, как мухи над гниющей тушей, и ему не хотелось при этом присутствовать. Он всего лишь собирался написать об ограблении банка, а не о стрельбе, и уж точно не намеревался быть допрошенным в качестве свидетеля. Найдутся и другие, видевшие все это из окон, те, кто с радостью расскажут о героизме полицейского и его трагической, напрасной смерти от рук двух безжалостных преступников.

Юджин не хотел в этом участвовать. Заложники из банка уже выходили на улицу, без единой царапины.

Заставив ноги двигаться, Юджин скользнул в свою машину, положил камеру на пассажирское сиденье и обхватил дрожащими руками руль. Он даже не напечатает сделанную им фотографию, не теперь, когда от желания писать сопровождавшую ее историю не осталось и следа. Угроза все еще висела в воздухе запахом оружейного металла. Ощущалась во рту медным привкусом.

Когда Юджин отъезжал от банка, направляясь на юг Шанларивье, мертвый полицейский смотрел ему вслед. Мухи лезли в его открытые глаза. Глаза, остекленевшие и потухшие под лучами безжалостно палящего солнца.

Тем вечером, измученный долгой дневной поездкой, терзаемый воспоминаниями о запахе крови, растекающейся по асфальту, Юджин закрылся в темной комнате, чтобы проявить пленку. Для этой части своей работы он переделал бельевой шкаф, убрав полки, чтобы освободить место для себя и оборудования. Столь замкнутое пространство вызывало клаустрофобию, а духота и свет красных лампочек придавали месту еще больший дискомфорт, но он приспособился. Конечно, имелась возможность пользоваться темными комнатами в «The Chanlarivyè Gazette», в офисе их столько, что можно проявить целый фильм, — но ему нравилось уединение личного пространства. Ну и наличие некоторых фотографий, которые Юджин хотел скрыть от посторонних глаз. Фотографий, за которые он корил себя, не понимая, как вообще осмелился их сделать.

Одна такая фотография теперь хранилась в ящике его прикроватной тумбочки. Бенуа… Скорее сосед, чем друг, но на снимке он тянулся за камерой Юджина, простыни соскользнули, открывая взору длинное нагое тело, а заходящее солнце отбрасывало яркие полосы сквозь жалюзи на его гладкую грудь.

— Я сожгу это, — пообещал Юджин, откладывая камеру в сторону и прижимаясь губами к плечу Бенуа, пробуя солоноватую кожу на вкус.

Он не сжег, похоронил под грудой других предметов на дне ящика, куда после заглядывал с осторожностью, чтобы случайно не выдать свой секрет. Бенуа порой смотрел на него так, словно знал, что Юджин сохранил снимок, но никогда не пытался его уличить, так что Юджин тоже помалкивал.

Никто в «The Gazette» не знал, что Юджин в то утро уехал в Батон-Руж; поэтому публиковать фотографию Уокера и Монне или писать статью об убийстве не требовалось. Эту историю могут осветить и другие. Америка не испытывала недостатка в грабителях банков или убийцах, но в статьях об Уокере и Монне всегда присутствовал скрытый налет сплетен. Люди жаждали знать, как сидела шляпа на Уокере или какую марку сигарет он курит, покрой платья Монне и что за ожерелье колыхалось на ее груди, когда она убегала от преследования. Хотелось видеть их смелые улыбки и глаза, сверкающие обещанием россыпи пуль и карманных ножей. Так же людей волновали и другие, более сокровенные детали. Например, судьба законного мужа Монне, и тот факт, что ни она, ни Уокер не носили обручальных колец, или, например, волосы Уокера — не длинноваты ли они? Как может мужчина носить стрижку, напоминающую женскую? Не думаете ли вы…

Вопросы впивались надоедливым зудом в Юджина, царапая меж лопаток. Будто стоило Юджину увидеть Уокера и Монне во плоти спустя столько месяцев наблюдения за их историей, как его привязало к ним невидимыми нитями. Привязало так, что куда бы они теперь ни пошли, он последует за ними.

Юджин тряхнул головой. Нелепая мысль. Они обладали тем же магнетизмом, что и любой другой харизматичный преступник, вот и все.

Вытащив фотографию из лотка с химикатами, он поднес ее к красному свету. Изображение проявилось, чуть размытое по краям, но Юджину удалось поймать Уокера и Монне —черно-серые фигуры на фоне совершенно белого здания банка. Несмотря на размытость, хитрая улыбка Джонни Уокера на идеальных губах увековечилась ясно как день. Юджин поежился, изучая выражения их лиц. Самым четким на изображении был взгляд Уокера, полный темного блеска и как будто… понимания. Он смотрел на Юджина так, словно знал… Знал — что? Юджин тщательно охранял свои секреты. Ему не нравилось, когда на него так смотрели. Словно читали как открытую книгу.

Он положил фотографию на ночной столик, чтобы видеть ее боковым зрением с кровати. Потолочный вентилятор лениво вращался, абсолютно не помогая рассеять застоявшуюся жару. Виноградные лозы взбирались по кирпичам наружной стены дома, усиками заползая между трещинами вокруг окна, как пальцы, ищущие способ проникнуть внутрь. Сложив руки на груди,