Он начал увиваться за известными взрывниками-любителями его возраста и немного старше, чьи представления о развлечениях включали бездельничанье на отвалах, виски из фляг и бросание друг другу маленького патрона динамита, рассчитывая время так, чтобы не находиться слишком близко, когда он взорвется.

Обеспокоенная Мэйва обсудила эти привычки с Веббом, который лишь пожал плечами:

— Просто старые добрые динамитные дебоширы, у каждого шерифа есть как минимум дюжина таких в округе. Риф знает достаточно, чтобы осторожно обращаться со взрывчаткой, я ему доверяю.

— Просто чтобы успокоиться, но...

  — Конечно, я с ним потолкую, если хочешь.

Он нашел Рифа там, где меньше был риск оползня, возле Урэя, Риф просто сидел там, словно ждал чего-то.

— Тут вы с Отисом, вы раскрыли их и оставили с носом. Забавно, не так ли?

 — В данный момент да. Ухмылка Рифа была такой плутовской, даже когда Вебб мог ее видеть.

 — И это не пугает тебя, сын?

 — Нет. Немного. Недостаточно, наверное, — и один из тех нездоровых подростковых смешков на его собственном неуверенном языке.

 — Это пугает меня.

 — О, конечно, — он смотрел на отца, надеясь услышать окончание шутки. Вебб понимал, что независимо от того, насколько серьезно Риф может однажды отнестись к этой теме, сам он никогда не научится относиться к динамиту с такой легкостью, как его сын. Он посмотрел на Рифа с почти нескрываемой завистью, не в силах полностью признать темную свою сторону, желание, отчаянную потребность создать радиус поражения, в который, если в него не могут попасть те, кто этого заслуживает, может попасть он.

 Вебб не был профессором, он мог только упрямо повторять своим детям одни и те же старые уроки, указывать на одни и те же очевидные несправедливости, надеясь, что кто-то из них сможет пробиться, и просто продолжал свою работу, молча, невозмутимо, в одиночку, позволяя своему гневу копиться в форме эмоционально-психического стресса и готовясь к выполнению полезной работы. Если для этого нужен был динамит, так тому и быть, и если для этого нужно было стать незнакомцем для этих детей и выглядеть как какой-то комический дурак всякий раз, когда он будет появляться дома, пока однажды, рано или поздно, их не потеряет, их чистые юные глаза, их любовь и доверие, то, как непрекословно они произносят его имя, всё, что может разбить сердце отца, ладно, дети растут, и эту цену нужно будет заплатить, вместе с тюремным заключением, кутузками, избиениями и всем остальным. Так это бывает. Вебб должен будет отказаться от своих чувств, не сентиментальные детские вещи, а ужасное настоящее распухание пустоты в его теле, когда он остановился, чтобы подумать, что для него будет значить потерять их всех. Когда он смог остановиться. Хорошие дети тоже. Всё, что он знал — это всемирное разрушение, он был беспомощен и рисковал ими, думая, что делает это для их блага, он не рассчитывал, что Мэйва избавит его от этого, она тоже нередко была мишенью, но он не знал, как иначе рассказать им об этом. Впрочем, они и не поверили бы. Спустя столь короткое время, больше никогда.

  — Мы готовы?

Вейкко пожал плечами и протянул руку к рукоятке поршня преобразователя магнето.

— Давай сделаем это.

Четыре взрыва один за другим, трещины в ткани воздуха и времени, безжалостные, до хруста в костях. Дыхание не имело значения. Поднялись грязно-желтые облака, полные щепья, не было ветра, который унес бы его куда-то. Следы взрыва затухали в забитом пылью ручье.

 Вебб и Вейкко смотрели на луг живокоста и индейской кисти, со склона холма позади них бежала небольшая река.

  — Хуже видно, - спустя некоторое время кивнул Вебб.

  — Было красиво! Чего ты хочешь, конца света?

  — Достаточно для одного дня, — пожал плечами Вебб. — Всему свой черед.

   Вейкко разливал водку:

— Поздравляю с Четвертым июля, Вебб.

Многие годы спустя в Колорадо рассказывали о невероятной перевернувшей мир ночи накануне Четвертого июля 1899 года. На следующий день намечалось множество родео, марширующих ансамблей и взрывов динамита, но в ту ночь была рукотворная молния, кони обезумели и убежали на много миль в прерию, электричество разлилось по железу их подков, когда они наконец-то остановились и их спасли, чтобы ковбои могли использовать их для соревнований по метанию колец и важных турниров на пикниках от Фруиты до Шайенн-Уеллс, их подковы подлетали и приклеивались к клиньям в земле, или к чему-нибудь другому поблизости, что было сделано из железа или стали, а во время своего путешествия по воздуху они собирали сувениры — пистолеты вооруженных ковбоев выпадали из кобуры, ножи выпадали из-под штанин брюк, ключи от гостиничных номеров путешествующих леди и офисных сейфов, жетоны шахтеров, гвозди в заборах, шпильки для волос — всё притязало на магнитную память того давнего визита. Ветераны Восстания, которые решили пройтись парадом, не могли уснуть, потому что металлические элементы жужжали в их сосудах. Детей, которые пили молоко дойных коров, пасшихся поблизости, находили прислонившимися к телеграфным столбам, они слушали телеграммы, передаваемые по проводам над их головой или пошли работать в конторы биржевых маклеров, где, ассиметрично знакомые с ежедневным колебанием цен, могли сколотить состояние прежде, чем кто-то это заметит.

 Юный Кит Траверс случайно стал свидетелем эксперимента под высоким напряжением, который вызвал все эти последствия, фактически тем летом он работал в Колорадо-Спрингс на самого доктора Теслу. До сих пор Кит думал о себе как о Вектористе, придя к этому математическому убеждению не абстрактным путем, а, как большинство до того достопамятного события, благодаря Электричеству и его практическому введению в обиход в его детские годы, всё быстрее и активнее электричество проникало в жизни, прежде его не знавшие.

 В те дни он был бродячим электро-подмастерье:

— Зовите меня разъездным совместителем», — путешествовал из одной горной долины в другую, старался не спускаться в шахты, соглашался на любую работу на поверхности, если она была как-то связана с электричеством. Электричество тогда было последним криком моды в юго-западном Колорадо, почти все реки рано или поздно начинали использовать для работы какой-нибудь маленькой частной электростанции, обслуживающей шахту или фабрику, или освещающей города — как правило, это был турбогенератор, размещенный у водопада, благодаря здешним высотам его можно было поставить практически везде, куда бы вы ни взглянули. Кит был достаточно рослым для своего возраста, а бригадиры были согласны с ним работать, какой возраст он ни указал бы в анкете, если у них вообще была анкета.

 Что-то, какая-то преданность или потребность, которая в те дни среди менее квалифицированных рабочих находила выражение в приверженности профсоюзам, охватила студентов инженерных факультетов немного постарше, обычно с востока — Корнелл, Йель и так далее, они выручали Кита, одалживали ему книги, которые были ему нужны — Трактат Максвелла об электричестве и магнетизме 1873 года, более новая «Электромагнитная теория» Хевисайда (1893) и тому подобное. Кит быстро овладел искусством быстрых заметок и взял быка за рога.

 Это могла бы быть религия, поскольку он знал лишь одно — существует бог Тока, несущий свет, обещающий смерть тем, кто не соблюдает ритуалы культа, существует Священное Писание, заповеди и литургия, всё — на этом жреческом Векториальном языке, тексты на котором он должен был вбить себе в голову, когда они появлялись, он учился, когда должен был спать, при свете шахтерских свечей или керосиновой лампы, довольно часто это было излучение той тайны электричества, которую он изучал, он пытался понять бессистемно, во время своей ежедневной работы он жаждал просто увидеть — непосредственно, без уравнений, так, как, по устным преданиям, видел Фарадей, что происходило в электрических цепях, с которыми он должен был работать. Это казалось достаточно ясным. Спустя некоторое время он то и дело начал замечать, что это он теперь объясняет суть явления студентам-умникам — не всё, конечно, они знали всё, а, возможно, ту или иную деталь, манипулируя векторными символами, которые обозначали незримое, но их можно было легко, а иногда даже и с опасностью для жизни ощутить на себе — электрические явления становились рутинной работой, мало разнообразия было в размещении турбин у водопадов, их нивелировке и создании надежной опоры, корректировке формы их лезвий, закрытии затворов шлюза, приемных труб и ковшовых турбин и т.д., всё это — пот и язвы на мускулах, и ссоры с бригадирами, борьба с неровностями ландшафта в поисках точки опоры для установки подъемных блоков, не говоря уж о том, что при необходимости нужно было класть кирпич, плотничать, клепать и заниматься сваркой, без сна и под аккомпанемент криков бригадира, но во всем этом еще не было ничего таинственного, пока однажды ночью на западе от Рико ему не открылось окно в Невидимое, и голос, или что-то похожее на голос, не прошептал ему:

— Водопады и протекание тока — один поток становится другим, а потом превращается в свет. Так высота постоянно трансформируется в свет.

Что-то в этом духе, может быть, не совсем слова... Он понял, что всматривается в обычный слепящий свет нити накала, которая показалась ему необъяснимо искрящейся, словно свет проникал сквозь щель приоткрытой двери, приглашая его в дружелюбный дом.

 Интересовавший его поток с шумом падал с надменного склона в нескольких футах от него. Это был не сон, не какой-то специальный вид иллюминации, который, как он однажды прочел, Гамильтон наблюдал в Бруэм-Бридж, Ирландия, в 1845 году, это был скачок с одного места на другое, и кто знает, какой опасный Эфир открывался вокруг. Он видел его. Векторные выражения в учебниках, интегралы по поверхности и функции потенциала, и тому подобное — всё это отныне превратилось в неуклюжие копии истины, находившейся в его личном владении, бесспорной и незыблемой.