В Лидвилле, в тот год, когда внедрили газовое освещение, он встретил Мэйву Дэш, которая танцевала на барной стойке в салуне Пэпа Ваймана в высоких сапожках и в платье, расшитом черным стеклярусом, пока фрахтовщики, разнорабочие и странствующие горняки с жирными бородами орали при каждом взмахе ноги и повороте, даже доставая перед этим изо рта сигару.

 — Да, дети, звучит странно, но ваша мама была девочкой в салуне, когда мы познакомились.

— Ты создаешь у них неверное представление, — она притворилась, что возражает. — Я всегда работала на себя.

  — Но ты отдавала часть прибыли владельцу бара.

  — Мы все должны были.

  — Он воспринимал это так, словно вы работаете на него.

  — Он так тебе сказал?

  — Не Адольф. Другой кто-то, Эрнест?

  — С усами, похожими на сорняки, разговаривал, как иностранец?

  — Да, точно он.

— Ему просто было одиноко. Считал, что все мы должны быть его наложницами, по его словам, это была общепринятая практика в его стране, откуда бы он ни приехал.

 Город, лишь недавно основанный, уже весь почернел от окалины, каждый переулок по дороге к открытому плато, видневшемуся высоко в великих отравленных горах. Это было не то место, где можно ожидать возникновения романтических отношений, но в следующий момент они обнаружили, что женаты и живут на Ист-Фифз в Финнтауне среди отвалов породы. Однажды ночью, отдыхая после смены, Вебб услышал зверский шум в узком переулке, известном как Сент-Луис-Авеню, и это был Вейкко Раутаваара, который в одной руке осторожно держал графин с водкой, пока другой рукой дрался с несколькими охранниками вахтового поселка. В этих делах Вебб мог быть достаточно опасен, как для слабого хилого постояльца, но к тому времени, когда он ввязался в драку, большая часть тяжелой работы была выполнена, Вейкко истекал кровью, но твердо стоял на ногах, наемники лежали на мостовой или убегали, хромая. Когда Вебб привел его в дом, Мэйва удивленно подняла брови:

— Приятно видеть, что семейная жизнь не заставила тебя сбавить обороты, дорогой.

 Она продолжала работать у Пэпа Ваймана, пока не удостоверилась в скором появлении на свет Рифа. Все дети были младенцами с серебряным голосом, начали ходить, а затем и побежали, как раз когда пришло время Отмены.

— Собрался фулл-хаус, — любил говаривать Вебб. — Дамы и валеты, если не считать вашу маму как пикового туза.

 — Карта смерти, — ворчала она. — Большое спасибо.

 — Но дорогая, — с невиннейшим видом возражал Вебб, — я хотел сделать тебе комплимент!

 У них был год или два, когда всё было еще не очень безнадежно. Вебб отвез их всех в Денвер, купил Мэйве красивую трубку из корня вереска вместо побитой старой трубки из корня кукурузного початка, которую она обычно курила. Они ели мороженое у киоска с газированной водой. Они поехали в Колорадо-Спрингз и остановились в «Антлерс Хоутел», и поднялись на фуникулере на Щучий пик.

Хотя за нескольких лет посменной работы на железной дороге Вебб иногда видел лучи солнечного света, он всё равно в итоге снова оказывался в какой-нибудь дыре в какой-нибудь горе, отламывая породу, устанавливая деревянное крепление — выполняя любую работу, которую удалось получить. Лидвилл, считая себя бенефициаром Господа Бога, после того как в 92-м была заново открыта старая жила, довольно много успел сделать до Отмены, и Крид тоже, пока не выпал из обоймы после большого недельного буйства по случаю похорон Боба Форда. Города, через которые проходила железная дорога — Дуранго, Гранд-Джанкшн, Монтроз — в сравнении были довольно скучны, насколько Вебб помнил их при солнечном свете, Теллурид использовали для выхода в свет, как развратный увеселительный курорт, электрическое освещение которого ночью своей невыносимой безжалостной белизной создавало заветный серебряный край плутов, край непрерывной игры в покер, эротических удовольствий в публичных домах, китайского опиума в притонах, от которых большинству китайцев, проживавших в городе, хватало ума держаться подальше, безумных иностранцев, вопиющих на языках и склонных съезжать на лыжах с холмов в темноте, помышляя о разрушении.

После 1893 года, после того, как вся нация так или иначе была подвергнута утомительному моральному упражнению посредством отмены Закона о серебре, в результате чего Золотой стандарт восстановил свою прежнюю тиранию, на некоторое время наступило затишье, Вебб с семьей часто переезжал, в округ Уэрфано копать уголь, тогда Эд Фарр еще был шерифом, пока его не застрелили грабители поездов под Симарроном, Вебб возвращался домой с черным лицом, достаточно неузнаваем для того, чтобы дети покатывались со смеху или разбегались с криками ужаса. Позднее, в Монтрозе, они жили в маленькой полупалатке-полунавесе на участке за пансионом, который и сам по себе было сложно назвать чем-то, кроме хибары, Лейк помогал с повседневной работой по дому, Риф и Фрэнк приносили мешки картофеля из фургона, иногда в третью смену выполняя работу посудомоек, или, поскольку в лагерях золотодобытчиков начали собирать угольную пыль, из-за чего многие вернулись к разработке горных склонов, Риф, пока совсем не сбежал из дома, отрабатывал такую же смену, как и его отец, собирая рыхлую руду, загружая ее в вагонетки и толкая их к подъемнику, снова и снова. Он достаточно быстро возненавидел эту работу, и Вебб, понимая его точку зрения, никогда не упрекал его. Пока Вебб и мальчики работали посменно, у Мэйвы была круглосуточная работа, она пекла десятки корнуэльских пирожков, чтобы они могли взять их с собой на буровую — от корнуэльских жен в Джектауне она узнала, что можно класть ломтики яблок с мясом и картошкой. Потом еще горячее блюдо, чтобы накормить их снова, когда они возвращались, голоднее, чем медведи.

 К тому времени Вебб сделал карьеру от крановщика через углеруба до помощника бригадира, он был близко знаком с потаеннейшими тайнами динамита. Или действовал так, словно знаком. Даже в свое свободное время ему нравилось играть с этой жалкой материей, это доводило Мэйву до безумия, но никакие ее увещевания не имели успеха, он все время отсутствовал в каких-нибудь высокогорных лугах или породных отвалах, сидел на корточках за скалой с лисьим блеском в глазах, дрожа и ожидая одного из своих старых взрывов. Когда он решил, что дети уже достаточно повзрослели, он начал по очереди приводить их сюда, все воспринимали это по-разному. На глаз, конечно, нельзя было сказать, из кого может вырасти пристойный бомбист. На самом деле Вебб не был уверен, что хотел бы кому-нибудь из них такой судьбы.

 Риф был немногословен, но косился на них украдкой, так что когда вы замечали его взгляд, вы знали, что нужно быть осторожным. Фрэнк был более любопытен, как ребенок, интересующийся механизмами, он пытался взорвать любую форму горной породы, на взрыв которой ему удавалось уломать Вебба, просто чтобы посмотреть, существует ли для них общее правило. Когда пришла очередь маленького Кита, он уже имел представление о взрывах благодаря карнавальному шоу в Олате, где актер выскочил из эпицентра взрыва, как новенький, Кит решил, что человека можно взрывать снова и снова, и худшее, от чего он пострадает — это комичное неудобство, так что после одного урока он был настроен взрывать школьных учителей, десятников, лавочников, всех, кто обидел его за день, была необходима особая бдительность, чтобы не подпускать его к сараю с личными запасами гремучих смесей Вебба. Лейк, благослови Господь ее доброе сердце, не строила гримасы, не затыкала уши, не вздыхала от скуки и не делала ничего другого, что, по предположению мальчиков, она могла бы делать. Она сразу поняла суть процесса, когда осуществила точный высокорадиусный взрыв, благодаря которому были получены несколько тонн траппа...может быть, слегка улыбнулась про себя, с некоторых пор она начала так улыбаться.

 Вопрос того, где должны быть — а не «есть» — границы его родственных чувств, глодал Вебба большую часть его жизни после случая в биллиардном салоне Шорти в Криппле, и он никак не мог полностью этот вопрос решить. Если бы он обладал такой роскошью, как свободное время, чтобы не делать ничего, а положить ноги на деревянные перила крыльца, скрутить сигарету, смотреть на холмы, позволить бризу скользить по его волосам, конечно, но в реальности у него не было ни одной минуты, которая не принадлежала бы кому-то другому. Любая дискуссия на более глубокие темы, например, где продолжать работать молотком, что выбросить из головы, сколько кому он должен, проходила в спешке, с людьми, которые, как он надеялся, не будут считать его предателем.

 — Я не очень в этом уверен, но иногда, кажется, мне было бы лучше без всех этих семейных обязательств, — однажды признался он преподобному Моссу, который, хотя у него не было полномочий отпустить грехи его стае динамитчиков, всегда был готов с бездонным аппетитом слушать жалобы.

— Просто работать соло, — пробормотал Вебб. — Комната, в которую можно уйти.

 — Вероятно, нет.

И Преподобный рассказал о своей теории и практике сопротивления власти:

— Ты живешь жизнью конспиратора, и они собираются прийти за тобой. Они ненавидят одиночек. Они чуют их по запаху. Лучшая маскировка — отсутствие маскировки. Ты должен принадлежать этому повседневному миру — быть в нем, быть его частью. Мужчину вроде тебя, с женой и детьми, они заподозрят в последнюю очередь, у него есть что терять, он не может быть непримиримым, по их мнению, никто не захочет рисковать потерять всё это.

 — Ну, они правы, я не хочу.

 Он пожал плечами:

— Тогда лучше будь не более чем тем, кем ты кажешься.

 — Но я не могу просто...

Преподобный, который вряд ли когда-нибудь улыбался, сейчас был близок к этому: