Сейчас я на два года старше, чем был тогда отец Томаш, и я думаю о том, что я мог бы сделать с людьми. О том, что я уже сделал.
Да, отец Томаш не плохой парень. Он просто случайно столкнулся с демонами. Чтобы выжить, нужно истекать кровью, и нужно заставлять истекать кровью других людей. В противном случае, ты закончишь как падаль.
— Нет, — говорю я ему, отказываясь от его предложения. — Я сам о себе позабочусь.
Ложь, конечно. Я приму обжигающе горячий душ и буду надеяться, что не подхвачу инфекцию. Но если заражусь? Что может быть лучше для продолжения моего наказания, чем близкий к смерти опыт и посещение больницы.
— Итак, откуда ты знаешь Натали? — это настолько тонкий вопрос, насколько я могу спросить ее, что, черт возьми, с ней не так. И сейчас, когда мы сидим за моим обеденным столом друг напротив друга, с макаронами в тарелках, мне кажется неуместным просто спросить об этом, как я сделал, когда мы собирались трахаться в лесу.
Она запихивает оранжевую лапшу в рот, не глядя на меня. Я не так уж голоден, потому что я не под кайфом. И спина горит, а боль подавляет аппетит. Я надел толстовку, чтобы она не видела, как раны кровоточат сквозь футболку, и от лишней ткани становится еще больнее.
Она не спросила об этом, хотя расцарапала меня до крови.
Не то чтобы я мог ей что-то рассказать.
Я смотрю на нее, пока она наконец не сглатывает, а затем поднимает на меня глаза.
— Из ковчега, — она возвращается к еде, ее глаза блуждают по столовой. Я тоже оглядываюсь, пытаясь увидеть все ее глазами. Я понятия не имею, где и как она живет, но по любым стандартам эта комната… роскошна. Черные стены. Камин с абстрактной черно-красной картиной над камином — подарок моей матери. Светло-золотой потолок. Темная древесина твердых пород и двойные двери, ведущие на кухню.
Шторы закрыты, потому что я так люблю.
— Как ты можешь позволить себе все это? — спрашивает она, размахивая вилкой.
Я вскидываю бровь, но она не замечает. Она все еще запихивает еду в рот.
Я бросаю вилку и сцепляю пальцы вместе.
— С деньгами. Как у большинства людей.
Она смотрит на меня с полным ртом, и по ее красивому лицу расползается ухмылка. Я замечаю красное пятно под ее глазом. Оно уже исчезает. Может, это был просто прыщ или что-то в этом роде. Следы, которые я оставил на ней в лесу, уже исчезли.
Мне это не очень нравится.
Она тяжело сглатывает, и я боюсь, что она подавится, но она просто вытирает рот тыльной стороной ладони и разражается детским смехом.
— Да, но откуда у тебя деньги?
Странная постановка вопроса. В любом случае, я не буду на него отвечать.
— Что такое — Ковчег? — спрашиваю я.
Она опускает взгляд на свою пустую тарелку, между ее бровями появляется небольшая складка, когда она понимает, что больше не может запихнуть лапшу в рот.
Я закатываю глаза и толкаю свою тарелку через стол к ней.
Она улыбается мне и берет мою вилку, чтобы продолжить есть. Она выглядит такой счастливой и такой… молодой.
Я думаю, что она не собирается отвечать мне, и мне хочется наброситься на нее, но она наконец говорит, жуя: — Это… школа.
Она запихивает в рот еще одну порцию лапши, не смущаясь тем, что ест так, как не ела уже несколько дней.
— Тебе девятнадцать. И в Александрии нет колледжа под названием — Ковчег.
Ее бледное лицо приобретает легкий оттенок розового. Она откладывает вилку и кладет руки на колени.
— Это не академическая школа.
Я ничего не говорю, ожидая, пока она закончит.
Она смотрит вниз на стол. Затем она вздыхает, качает головой и встречает мой взгляд. Я уже знаю, что прежде чем она откроет рот, она больше ничего мне не скажет.
— Не имеет значения. Все закончится, когда я уйду отсюда, верно?
Я даю ей легкую улыбку. То есть, наверное. Секс на одну ночь не совсем чужд мне, хотя я обычно не готовлю для них две порции еды, так что это что-то новенькое. Но опять же, тот вид секса, который ей нравится… мне он чертовски нравится. Не многие люди любят это. Если она любит, и я люблю, мы могли бы сделать это регулярным.
— Ты хочешь, чтобы это закончилось? — когда я задаю этот вопрос, мне интересно, сколько у нее было связей на одну ночь, но я не хочу этого знать, поэтому не спрашиваю.
Она пожимает плечами, смотрит на свою тарелку.
— Разве у тебя нет девушки или чего-то подобного?
Я не могу удержаться от смеха.
— Если бы у меня была девушка, зачем бы я тебя трахал?
Она хмурится, глядя на меня. Ее глаза не отрываются от моих. Я знаю, что она видела татуировку на моем лице, но она никогда не смотрит на нее. Мне это нравится.
— Может, вы поссорились. Всякое бывает.
— Боже, Элла, что за отношения у тебя были?
Она сужает глаза на меня.
— Так у тебя нет девушки?
— Нет.
Просто девушка, запертая в моем подвале.
Она кивает, как бы про себя.
— А у тебя? — я нажимаю. Если у нее есть парень, я просто сброшу его со скалы, чтобы продолжать трахать ее. — Ты часто изменяешь своему парню с незнакомыми мужчинами, которых встречаешь в лесу?
— У меня нет парня. Я только переехала сюда несколько недель назад. И ты не был незнакомцем. Ты был другом Натали.
Это, наверное, самое большое количество слов, которое она сказала мне за один раз.
— Это уже перебор, — я скрещиваю руки и откидываюсь на спинку стула. — Мы с Натали не совсем друзья. Она встречается с моим братом.
Ее глаза расширяются.
— Атлас — твой брат?
О боже.
— Нет, нет. Не буквально. Я просто знаю его всю свою жизнь.
Она прикусила губу, глядя в стол, как будто размышляя.
— Откуда ты переехала? — спрашиваю я, чтобы вывести ее из задумчивости. Кажется, когда она исчезает там, она мало говорит, а я еще не закончил задавать ей вопросы.
Она немного корчится.
— Изначально? Западная Вирджиния. Я часто переезжаю.
— Трахаешься с парнями везде, куда переезжаешь?
— Бегаешь за девушками каждую ночь в лес?
— Может быть.
Она смеется, отталкивает свою тарелку.
— Иногда, — признается она, отвечая на мой вопрос.
Мне не нравится ответ, но я не знаю почему. Я говорю себе, что это потому, что она всего лишь ребенок. Ребенок, которого я бил, трахал и ставил синяки, но все же.
— Пойдём наверх, — я встаю на ноги, ножки стула скребут по полу позади меня.
Она сдвигается на своем месте.
— Мне нужно домой.
— На работу?
Она качает головой.
— Родители?
Еще одно невербальное — нет.
— Черт, ладно, тогда просто выкладывай.
— Я просто хочу побыть одна. Я не люблю разговаривать.
Я на мгновение ошеломлен молчанием. Не у многих людей хватило бы смелости сказать такое тому, кого они только что встретили, не говоря уже о том, кто только что приготовил для них еду, даже если это была лапша.
Я не совсем уверен, что она говорит мне правду. Больше похоже на то, что она хочет уйти от меня, но я ей нравлюсь.
Может быть, поэтому она хочет уйти. Я это понимаю.
Я улыбаюсь ей.
— Хорошо. С моим ремнем на твоем горле ты не сможешь говорить.
Ночь наступает слишком быстро.
Элла словно плывет по лестнице, как будто то, что я сделал с ней там, наверху, оставило у нее пружину в шаге, а не синяки на коже.
— Поторопи свою задницу, — огрызаюсь я, натягивая толстовку. — Мне нужно тебя подбросить, а я уже опаздываю, — я сказал ей, что встречаюсь со своими — братьями. И это правда.
Она спрыгивает с последних двух ступенек, ее зеленые глаза смотрят на меня, пока я провожу рукой по волосам. Она ничего не говорит — кажется, она никогда ничего не говорит — и просто не спеша надевает свои сапоги до бедер, садясь на нижнюю ступеньку моей лестницы.
Я вздыхаю, прислонившись головой к двери.
— Где ты вообще живешь?
Она фыркает.
Я наклоняю подбородок, чтобы посмотреть на нее. Она застегивает сапоги, встает на ноги и разглаживает платье. Оно помято. Ее губа распухла. Волосы в беспорядке на макушке.
Она выглядит чертовски потрясающе.
— Далеко отсюда, — она проводит рукой по беспорядочному пучку, завязанному резинкой, которую она заставила меня найти для нее, поскольку, очевидно, у меня нет резинок для волос. — Я найду попутку.
Она достает из лифчика телефон, о котором я даже не подозревал.
Мой рот раскрывается, когда она листает его, как будто она действительно думает, что я позволю ей подвезти ее. Ворота в этот район охраняются вооруженными людьми, в любом случае. И да, конечно, если бы она была просто нормальной женщиной, я бы, наверное, просто позвонил им и сказал, чтобы они пропустили такси.
Но она более чем в порядке.
Я выхватываю телефон из ее рук, и она смотрит на меня так, будто хочет дать мне пощечину, уже в четвертый раз.
Я прижимаю палец к ее губам.
— Я отвезу тебя домой, — я убираю телефон в карман, другая рука все еще на ее губах, и она пытается укусить меня за палец. Я выхватываю его прежде, чем она успевает. — Ты сумасшедшая сучка, ты знала об этом?
Она ничего не говорит, просто проходит мимо меня и поднимает средний палец, открывая дверь. Эта малышка полна гребаных сюрпризов.
Она действительно живет далеко, и живет в трейлерном парке. Не думаю, что я когда-либо в своей жизни был в трейлерном парке, но это очаровательно. Там грунтовая дорога, полная выбоин, которые мне приходится аккуратно объезжать — она смеется над этим — и там есть машины, которые стоят больше, чем сами гребаные трейлеры, что просто… не имеет смысла.
Моя машина — это небольшое дополнение. Но мой дом… он стоит в четыре раза больше, чем McLaren.
Неважно.
— Какой из них твой? — спрашиваю я ее.
Она не отвечает несколько секунд, пока я маневрирую, объезжая очередную гребаную выбоину, и мне хочется ее задушить. Если я проеду ее и мне придется повернуть назад, я буду в бешенстве. Я уже опоздал, моя спина горит, и я могу больше никогда не увидеть эту девушку, что, возможно, и к лучшему, но меня это иррационально раздражает.
— Последний, — наконец отвечает она мне.
Я поворачиваюсь, замечаю, что снаружи не горит свет, а на грязной подъездной дорожке нет машины. Входная дверь почти слетела с петель, а крыльцо выглядит так, будто может рухнуть в любую минуту.