Глава седьмая. Джим

— Почему я слышу об этом только сейчас? — спросила Тереза.

Джим не мог сказать, вызвано ли напряжение гневом, страхом или чем-то иным, но оно покрывалом окутало плечи девочки. Пристальный остановившийся взгляд был сосредоточен где-то над его правым плечом. Со времен Лаконии Джим знал, что это ее способ внимательно вслушиваться.

Странно было думать, что именно Джим провел с ней больше времени, чем все остальные. Они оба прожили годы в Доме правительства — она как дочь Первого консула, он пленником. Или может быть, они оба были пленными, каждый в своем роде.

— Это я виноват, — сказал Джим. — Не хотел даже рассматривать то, что, возможно, не сложится.

В ее взгляде блеснул вопрос.

— И расстраивать тебя не хотел, — добавил он.

— Но сложилось же.

— Это школа-пансион в системе Новый Египет. Пресвитерианская академия Сохага...

— Меня не интересует религиозное образование, — перебила она.

— Оно не религиозное. То есть, там есть и службы, и уроки религии, но необязательные.

Тереза минуту раздумывала над этим, словно откусила кусочек и решала, не выплюнуть ли его.

— И кузина, — сказала она.

— Элизабет Финли. Она кузина твоей матери, а о твоем отце, наверное, была невысокого мнения. Это вроде как идеальный вариант. Она знает, кто ты, и позаботится о твоей безопасности. У нее нет личных причин преклоняться перед Лаконией, и поэтому нам незачем беспокоиться, что она тебя выдаст по сходной цене.

— Значит, вы ее проверяли?

— Подполье сделало все, что могло. Она кажется нам надежной.

И к тому же в Новом Египте нет серьезного присутствия ни Лаконии, ни подполья. Это тоже плюс.

Взгляд Терезы опять уплыл за его плечо — она думала.

Как и все каюты на «Роси», комнатка Терезы была рассчитана на марсианского военнослужащего тех времен, когда это еще что-то значило. Джим привык к спартанской обстановке для себя или для остальных. Но для девочки-подростка это было почти как тюрьма. Джим в пятнадцать учился на втором курсе Высшей школы Северного Френчтауна и ломал голову лишь над тем, как поспать утром лишних двадцать минут, как не выдать полное отсутствие интереса к урокам химии мистера Лорена и пойдет ли с ним на свидание Деливеранс Бенавидес. В те времена вся Монтана казалась ему слишком тесной. У Терезы было всего несколько квадратных метров.

— А что будет с Ондатрой?

— Финли говорит, что с ней не будет проблем. У них есть и другие студенты с питомцами. В основном, служебными, но это неважно.

— Ну, не знаю, — сказала она. — Мне здесь нравится. И Амос меня обучает. И еще здесь меньше неопределенности. Я же не знаю тех людей. И не думаю, что смогу довериться им.

— Понимаю, — ответил Джим. — Только это военный корабль. И мы на войне. И хотя ты вытащила нас из огня, мне неловко использовать тебя как щит.

— Я хороший щит.

— Согласен. Но я с этой игрой покончил.

— Почему? — спросила она. — Знаю, ты не хочешь, но ведь получилось. И дальше будет получаться, по крайней мере, несколько раз. Почему ты отказываешься от собственной защиты?

Джима удивила искренность ее тона.

— Щит берет удар на себя, — сказал Джим. — По щитам стреляют. Для того они и нужны. Однажды кто-нибудь решит вывести «Роси» из строя, пробив его двигатель. Или что стоит рискнуть и ударить пару раз из рельсовой пушки. В этом весь расчет — враг задумается, и да, с тобой меньше вероятность, что нас пристрелят. Но я не хочу, чтобы ты погибла ради меня. Мне такое не по душе.

Тереза наклонила голову, словно услышала незнакомый звук.

— Тебя это беспокоит.

— Ага. Вроде того.

Если Джим ожидал от нее излияния чувств — благодарности или восторга, или хоть уважения к его честности, то выбрал не ту девушку. Тереза изучала его как незнакомую разновидность бабочки. Это не было неуважением, но и уважением тоже не назовешь. Джим увидел, что она приняла решение, и ждал, пока она не произнесла его вслух.

— Если я поеду, и мне там не понравится, я смогу вернуться?

— Вероятно, нет, — сказал он. И спустя мгновение добавил: — Нет.

На ее лице отразилась печаль, недолгая, но глубокая. Джим чуть лучше понял, с какой потерей предлагал ей смириться.

— Я должна подумать, — сказала она. — Когда нужен ответ?

Придя к Джиму с новостью, Наоми попросила его сообщить об этом Терезе. Ни о чем не спрашивать и не торговаться с ней. Именно сообщить. И вот что у него получилось. Он почесал затылок.

— До начала семестра несколько недель. Я хотел бы доставить тебя туда пораньше, чтобы ты успела привыкнуть и познакомиться, но если нам придется лететь на тяге...

— Понимаю, — отозвалась она. — Я не буду долго тянуть.

Он по поручням выбрался из каюты и заскользил по коридору. Услышал, как за ним закрылась дверь. Корабль затих. Наоми ожидала в рубке. Джим собрался признаться ей, что пятнадцатилетняя девочка вынудила его предоставить ей выбор. ехать в школу или... или, как он предполагал, остаться на корабле. Что не входило в планы Наоми. Вряд ли это его вина, но он все же чувствовал, что не справился.

Проходя мимо каюты Алекса, он услышал плывущий из-за двери знакомый голос: «Но теперь из-за этого тебе будет сложнее навестить нас. А я знаю, что ты хотел бы повидать внука, ведь Рохи беременна». Алекс часто улыбался с тех пор, как пришло это сообщение, но Джим знал, что тут было что-то еще. Он хотел порадоваться за друга и считал, что неплохо это изображает. Он похлопывал Алекса по спине и шутил про деда, отчего его друг улыбался.

Сказать по правде, Джима поражал оптимизм Кита. А на самом деле «поражал» подразумевало ужас. Пока Алекс болтал о внуке и гадал, не родился ли тот еще и насколько будет крупным, и придумывал имена, которые могли бы выбрать Кит с женой, Джим видел лишь еще одно тело в общей груде, когда наступит конец. Еще один младенец, чье дыхание остановится, когда затаившийся враг разрешит головоломку. Еще одна смерть.

Может, это было неправильно, ведь «последние времена» много раз наступали и прежде — и чума, и ядерная война, и коллапс поставок продовольствия, и перемещение «Эроса». У каждого поколения свой апокалипсис. Если бы люди из-за этого перестали влюбляться и рожать детей, перестали мечтать и праздновать, перестали жить тем, что им отведено — все уже давно бы закончилось.

Но на этот раз все иначе. Им теперь не выжить, не справиться. И кроме него это понимал только Амос. Значит, Амос — единственный, с кем он мог поговорить.

Джим направился вниз, к реактору и двигателю. В воздухе ощущался сладковатый запах силиконовой смазки. Тихий лай Ондатры привлек его на инженерную палубу. Собака кольцом кружила в воздухе, нос на несколько сантиметров не доставал до хвоста. Пасть была разинута в широкой собачьей улыбке.

— А сосиски так и нет, — сказал Джим, и собака негромко тявкнула.

— Ей на самом деле это неважно, — заметил Амос. — Она просто рада, что ты пришел.

Джим одной рукой придержал собаку, а другой погладил.

— Знаешь, я сказал бы, что завести собаку на корабле — это очень плохая затея, но мне нравится, что она здесь. В смысле, сейчас, когда мы под тягой, даже больше.

Амос, в сдвинутых на лоб темных очках и с газовой горелкой в руке, поднялся от рабочей станции. В ней остался зажатый гидравлический клапан с полосой подпалины на керамике, где еще не остыл металлогерметик.

— Она очень смущается, когда мне приходится отводить ее к космическому столбику.

— Куда-куда?

— Фраза такая, означает «туда, где собаки писают», — сказал Амос. — Это не я придумал. Просто подписан на группы в сети.

— Потому что на кораблях много щенков, — сказал Джим Ондатре. — Ты не одна такая.

— А еще они лучше нас справляются с атрофией, — сказал Амос, снял очки и убрал в чемодан с инструментами. — Это как-то связано с тем, что они стоят на земле на всех четырех, я так думаю.

— Может быть. Когда она нас покинет, я буду скучать, — сказал Джим, а потом кивнул в сторону клапана. — Проблемы с подачей воды?

— Никаких. И не будет. Минерализация действует на герметик. Можно подождать, пока станет совсем плохо и возникнет небольшая эрозия, можно новый наложить, понимаешь?

— Доверяю авторитетному мнению. Мне достаточно.

Амос убрал на место газовую горелку и достал из кармана тряпку для полировки.

— Нужно убираться из медленной зоны. У меня мурашки по черепу от того, что мы здесь болтаемся.

— Да. Как только Наоми разберется с полученными данными, она решит, куда нам идти, — сказал Джим. — Я беспокоюсь за девочку.

— Да. Я тоже.

— Понимаешь, мне легко забыть, как много она потеряла. Прежде чем она оказалась у нас, каждый ее шаг контролировался до миллиметра. Всего несколько месяцев здесь — только чтобы привыкнуть и твердо встать на ноги — и опять глобальное изменение. Это много. Ей же пятнадцать. Можешь представить, каково столкнуться со всем этим в пятнадцать?

Амос посмотрел на него так, словно услышал что-то смешное.

— Переживаешь за Кроху? С ней все будет в порядке.

— Думаешь? То есть... что вообще нам известно о той школе, куда ее отправляем?

— Мы знаем, что в нее стреляют реже, чем в нас.

— А кроме этого?

Пока они разговаривали, Амос намотал тряпку на большой палец, крепко сжал клапан и начал стирать подпалины.

— Кроха старается понять, кто она. Черт, какая она. Она думала об этом и на Лаконии. И здесь. В этом смысле ничего не изменится, когда она уедет в ту школу. Вопрос в том, где она больше узнает о мире — в закрытой школе хрен знает где или под ракетным обстрелом, вместе с кучкой трухлявых революционеров.

— Вряд ли мы такие уж революционеры.

— И гложет тебя вовсе не это, — продолжил Амос, повышая голос, чтобы не дать Джиму сменить тему. — Мы оба это знаем.

Не успел Джим ответить, как по всему кораблю зазвучал голос Алекса.

— Привет всем. Я надеялся... я хочу устроить небольшое собрание. На камбузе. Если вы сможете. Э-э-э... спасибо.

Амос удовлетворенно оглядел клапан, повернул так и этак, прежде чем в последний раз провести по нему тряпкой и снова вставил его в зажим.