Глава сорок седьмая. Джим

— Не смотри, — сказал Джим. — Не смотри, малыш. Я с тобой. Не смотри.

Голова Терезы прижималась к его груди, девочка не поднимала взгляд. Даже с онемевшими руками Джим чувствовал, как тяжело она дышит. Труп ее отца, не только изуродованный, но и трансформированный, неспешно отплывал прочь. За ним, извиваясь, тянулась пленкой темная жидкость. Танака, залитая более традиционной кровью, тоже дрейфовала по воздуху. Оба тела медленно разделялись.

Джим попробовал представить, каково ему было бы видеть, как мама Элиза или папа Сесар, или кто-то другой из родителей умирает подобной смертью. Он попробовал представить на месте Дуарте Алекса или Наоми. И не смог. Невозможно вообразить, что в шестнадцать лет увидишь отца, центр своего мира и жизни, с которым был разлучен и едва не воссоединился, умирающим так ужасно.

— Все будет хорошо, — шептал он рыдающей девочке. — Все хорошо.

Миллер стащил шляпу и вытер воображаемый пот с несуществующего лба. Он выглядел изможденным.

— Его больше нет? — спросил Джим.

— Да, теперь мы здесь одни. Что неплохо. Я по тысяче раз в секунду отключал тех громил, а он снова переводил их в режим «убивай всё подряд».

Тереза поднесла к глазам сжатые кулаки. Миллер покачал головой.

— Ненавижу я эту часть. Кровь и трупы всегда отвратительны, но люди, которым приходится все расхлебывать... И особенно дети. Терпеть этого не могу.

— Что мне делать?

— Я обычно давал ребенку плюшевого мишку и вызывал социального работника. Даже не знаю. Как сказать кому-то, что всё игра, и на этот раз тебе не повезло?

Джим коснулся макушки девочки подбородком.

— Все еще наладится.

— Или можно им врать, — сказал Миллер. — Это тоже работает. Но у нас есть одна проблема. Как нам вытащить ее отсюда целой и невредимой?

— Мы сумеем отыскать путь, разве нет? Дуарте не изменяет станцию, так почему нам не выйти?

— Может быть, и выйдем. Похоже, на станции я служу универсальным пультом управления. Но куда ты собираешься ее поместить, когда выведешь?

Несмотря на жару, Джим похолодел.

— Почему не на «Роси»?

Миллер наклонил голову набок, будто вслушивался в незнакомый шум.

— Ты забыл, что привело нас сюда. Это усложняет проблемы. Когда Полковник Милашка разобралась с Дуарте, она выдернула его палец из дыры в дамбе. Здесь мы в безопасности. Это место уже приняло на себя всю тяжесть удара гадов и устояло. Но все остальные снаружи... Он покачал головой.

Холод в груди Джима на секунду вспыхнул болью, а потом угас. Он постарался перевести дыхание.

— Что мне делать? Как это остановить?

— Что остановить? — спросила Тереза.

— У нас тут мозг только один, — сказал Миллер. — Что знаю я, то знаешь и ты. Я говорил тебе в прошлый раз. Наличие тела дает тебе определенный статус.

— Дает доступ, — продолжил Джим.

— Тут удаленное соединение не устанавливают. Вот почему он был должен прийти сюда сам. Ему надо было находиться здесь.

Джим чувствовал напряжение и не был уверен, что станет легче. Теперь его руки онемели до плеч, а ноги по пояс. Дышалось неглубоко, и челюсть болела. Миллер пожал плечами.

— Входя сюда, ты знал, что уже не вернешься.

— Знал. Но надеялся. Может быть.

— Оптимизм — для придурков, — со смехом ответил Миллер.

— Что «может быть»? — спросила Тереза. — О чем ты?

Он взял ее за плечи. От слез глаза у нее опухли и покраснели, а губы не переставали дрожать. Он знал ее с тех времен, когда в оковах был отправлен на Лаконию. Тереза была ребенком, но и тогда не выглядела такой маленькой, как сейчас.

— Я должен кое-что сделать. Не знаю точно, что из этого выйдет, но послушай. Я не оставлю тебя здесь одну, поняла?

Она покачала головой. Джим понял, что Тереза его не слышит. Не понимает. Конечно, она растеряна. А кто не был бы? Ему хотелось бы сделать для нее что-то еще. Он неуклюже взял ее руки в свои. Пришлось наблюдать за своими пальцами, чтобы знать, где они.

— Я о тебе позабочусь, — сказал он. — Но я должен сделать это сейчас. Немедленно.

— Что сделать?

Джим отпустил ее руки и обернулся к паутине черных нитей. То место, где было тело Дуарте, оставалось пустым, не считая болтающихся черных волокон. Они извивались под легким ветром, которого Джим не чувствовал. И что-то в этих движениях напомнило подводных тварей, протягивающих щупальца за добычей. Его захлестнула волна тошноты.

Он вытянул руки, раздвинув пальцы, позволил щупальцам коснуться себя. По рукам пробежали и закружили в воздухе голубые огоньки. Он ощутил, как натягивающаяся паутина мягко коснулась плеч. В просторе и светящейся пустоте по воздуху беспорядочно скользили инертные стражи. Тела лаконийцев уплывали все дальше. А черные нити змеями, как будто на запах, устремились к Джиму, и, дотянувшись, вонзались ему в бока.

Тереза остолбенела, растерянно глядя на него широко открытыми от страха глазами. Он попытался придумать, что бы такое сказать — какую-то шутку, которая могла бы разрушить напряжение, заставить ее посмеяться над этим кошмаром. Не получилось.

— Как бы то ни было, он это уже делал, — сказал Миллер, теперь совсем рядом с ним. — И если нужны какие-то настройки или координация, Дуарте уже их выполнил до того, как проделал трюк с возвращением «Прайса». Нужно только немножко отладить.

— Как найти настройки? — сказал Джим. — Я не понимаю, как это работает. И не знаю, что делать, кроме как включиться в цепь и надеяться.

— Как говорила док, эта штука сама хочет делать то, что должна. Ты здесь только для того, чтобы дать ей такую возможность. Ты не конструируешь пушку, ты просто жмешь на спусковой крючок.

— Думаешь, эти разглагольствования мне как-то помогли? — сказал Джим.

Внутри у него что-то сдвинулось, и сердце яростно дернулось, совсем не как сердце, и он уже оказался в другом месте. В каком-то прохладном. Он снова чувствовал свои руки и ноги, и боль ушла. А если сосредоточиться, он снова видел ярко освещенный зал с плывущими по воздуху стражами. Джим все еще чувствовал свое тело, которое раздирали черные нити и изменяла протомолекула. Как будто на грани яви и сна он видел сон, в то же время сознавая, что спит.

Миллер откашлялся.

— Процесс пошел. Тебе стоит поторопиться.

— И как, по-твоему, мне это сделать?

Лицо Миллера приобрело виноватое выражение.

— Теперь ты — станция. Это твой «Эрос», а ты стал тем, чем была Жюли. Расслабься и дай показать тебе то, что ты хочешь знать.

«Наоми, — подумал Джим. — Хочу опять увидеть Наоми».

Неуклюже, как ребенок, делающий первые в жизни шаги, его сознание начало расширяться. Это было не зрение и не интеллектуальное восприятие, а какая-то смесь того и другого. Он почувствовал Наоми, сидящую в кресле на командной палубе, ощутил ее боль. А когда нечто обрушилось на нее и как пыль на ветру рассеяло молекулы и атомы корабля, Джим впервые ясно увидел врага.

Он инстинктивно дотянулся туда и оттолкнул темноту. Нечто черное из другой реальности визжало, сопротивлялось и давило на него. Джим пытался руками сдержать этот напор, но теперь очень странно ощущал свое тело. Все же почувствовал, как черная сущность пробивает себе путь, словно против течения подплывает к Наоми.

— Тебе нужно мыслить немного шире, — сказал Миллер, и горизонт восприятия Джима расширился.

Он увидел, как взрываются врата и пространство колец. И не только физическое пространство и разбросанные по нему корабли, на которых огоньками свечей мерцают человеческие сознания. Разрывались невидимые структуры: тонкие силовые линии, соединяющие врата и станцию, извивались, росли, расходились и снова объединялись в сложный геометрический узор. С такой точки зрения враг, идущий на «Росинант» и прочие корабли, казался единым целым. Деформацией силовых линий, которые удерживали пространство колец, не давали разрушиться и оставить после себя прежний вакуум.

Джим отталкивал врага, пытаясь вернуть к норме природу медленной зоны, но напор противника был непреодолим. Он был вездесущим, и там, где Джим ему противостоял, его обходили.

— Миллер?

— Да, я здесь.

— Не получается. Я не могу это остановить.

— Значит, у нас проблема.

— Миллер! Они же умрут!

Враг теснил его — Джим, казалось, пытался поднять одеяло с помощью зубочистки. Он был слишком мал, а давление и деформация со всех сторон давили. И он чувствовал, как гаснут живые свечи на тысяче кораблей. Он задергался, начиная паниковать. Еще несколько мерцающих огоньков погасло. Один корабль из единого целого с ярким ядром энергии внутри превратился в тысячи мелких частичек. Враг уничтожил его, и по инерции остатки корабля вынесло за пределы пространства кольца.

— Как мне это остановить?

— Ты сам знаешь, — ответил Миллер. — Я тебе говорил. Остановишь тем же способом, что и он.

Джим тянулся к огонькам сознаний, проникал в них, каждый раз ощущая, как становится все обширнее. Частью Джима стал мужчина с Земли — он родился после бомбардировки метеоритами и присоединился к подполью, потому что был зол на отца, капитулировавшего перед Лаконией. Женщина, мать которой умирает в медицинском центре на Обероне, может быть, уже умерла. Кто-то, тайно влюбленный в пилота своего корабля. Кто-то, думавший о самоубийстве. Джим пронесся сквозь сознание каждого в пространстве колец — и Наоми, и Амоса, и Алекса. И тогда невозможное стало возможным.

— Это всё, — сказал Миллер, но уже не вслух, — это всё было создано одним видом живых существ. Существ, созданных из света, чей единый общий мозг простирался на тысячи систем. Если хочешь воспользоваться их оружием, у тебя должны быть руки той же формы, что и у них.

— Руки? — попробовал спросить Джим, но он стал теперь так огромен, так широк и ярок, и полон, что не мог понять, справился ли.

— Это метафора, — сказал Миллер. — Не зацикливайся на ней.

Джим отталкивал врага, и на этот раз получилось надавить везде сразу. Напор был жутким. Враг был сильнее его, сильнее них, но структура врат — и пространство, и тонкие силовые линии, как строительный мех умножали силу и защищали его. Медленно, с трудом, он продвигался вперед. Сокрушительное давление снаружи пространства колец было топкой, двигателем, источником невообразимой энергии. Станция как мастер дзюдо принимала на себя сокрушительную силу вселенной, разворачивала и направляла в противоположную сторону. Та, другая, древняя вселенная снаружи пространства колец окружала Джима, и он чувствовал боль, которую ей причиняет. Ощущал ее ненависть. Ощущал, что был раной в ее плоти.