Глава тридцать третья. Наоми

Наоми плавала в своей каюте, ее мысли кружились вокруг работы. Подполье было плохо управляемым и громоздким еще в дни, когда всем заправлял Саба, а она была лишь одним из его заместителей. После падения Лаконии подполье окончательно скатилось в хаос. Секретные верфи в системе Ларсон так долго не отзывались, и Наоми уже решила, что они обнаружены или случилась какая-то катастрофа. Потом в очереди сообщений появился доклад, начинавшийся с краткого и небрежного извинения, в таком тоне, как будто ничего не случилось.

Одна из ячеек подполья в системе Сол раскрыта и арестована, шесть других приступили к собственной контроперации, не интересуясь одобрением сверху. На Калипсо Тео Аммундсен, прежний директор земного Лувра, собрался учредить организацию для каталогизации и сбора инопланетных артефактов. А отчеты передавал неполные и нерегулярно. Артефакты вроде образца с Сан-Исидро выглядят активными... Стремление ячеек к самостоятельности тревожило Наоми больше, чем полученная информация.

То была ее сеть. Каждый день, когда Наоми отводила от нее взгляд, не засыпАла сообщениями, не продвигала лучших местных лидеров и не доказывала делом ценность централизации, ее сеть протиралась. Вероятно, этого невозможно избежать. У нее оставались только имя и репутация, и еще имя и репутация Джима. Слишком слабый рычаг, чтобы справиться с людьми, видевшими в поражении Лаконии вседозволенность, а не ответственность.

Она подготовила сообщения в те ячейки, которые, по ее мнению, были работоспособны: Грегору Шапиро на Ганимеде, проделавшему большую работу с нелокальными сигнальными протоколами; Эмилии Белл-Кават (она либо на три недели запаздывала с отчетностью, либо ее последние доклады пропали), тайному координатору подполья в системе Новая Греция и эксперту по ненасекомовидным суперорганизмам; Кахелу аль-Дину, работавшему над прямой связью мозга с могзом, прежде чем стать конструктором кораблей. Эти люди были соломинкой для Наоми, и она цеплялась за них. Ощущение, что она продвигается слишком медленно или с самого начала оказалась слишком далеко позади, делало для нее коллективный разум Дуарте почти привлекательным. Если бы она только могла задавать вопросы всей человеческой расе и получать ответы, быть вместе с людьми, которые далеко и так нужны...

— Слушай, — сказал Джим из дверного проема. — С Элви что-то случилось?

— В смысле, что-то кроме появления и исчезновения богоподобного императора в ее лаборатории?

Джим задумался.

— Я имел в виду кое-что другое, но в твоем изложении это, мне кажется, объясняет многие странности. Она просто слегка перенервничала.

— Из-за богоподобного императора.

— Я, вообще-то, про нас, — сказал Джим, вплывая в каюту. — Она собиралась прийти поужинать с нами на «Роси», но слиняла. И мне кажется, что-то в Амосе ее беспокоит.

— Ты ее не спрашивал?

— Видишь? Ты всегда даешь полезные и простые советы. Самому мне такого не придумать.

— Не прибедняйся.

Прислонившись к стене позади Наоми, он рассматривал через ее плечо упорядоченную структуру подполья.

— Что там у тебя?

— То, что было и прежде в этом ящике с инструментами, — сказала она. — У меня ощущение, что я шла готовить еду, а попала на конкурс поэтов. Все, что я построила, предназначалось для борьбы с той, прежней, простой Лаконией, против неуязвимых боевых кораблей и неофашистского авторитаризма. А теперь, когда это все какой-то непрерывный кошмар — как нам строить сопротивление и бороться?

— Это всегда и был сплошной кошмар, — сказал Джим, — Но я тебя понимаю. Плюс Сан-Эстебан. И не забывай про кипящих злобой темных богов, готовых уничтожить все живое, поскольку мы их раздражаем. У тебя есть хоть какие-то мысли?

— Выследить Дуарте и попытаться отговорить его, — сказала она. — Найти способ получить и использовать все возможные инструменты, созданные строителями, и при этом не допустить превращения человечества в расширенную версию гиппокампа Дуарте.

Джим кивнул и провел ладонью по шее и подбородку, что означало отсутствие убежденности. И это естественно. Она тоже уверена не была.

— У нас есть Тереза, — продолжала Наоми. — Лишь она небезразлична ему настолько, что способна повлиять на его сознание. Может быть, он изменится, если она попросит.

— Дети и родители, — согласился Джим. — Штука мощная. Но в вопросе выживания человеческой расы я на это бы не очень рассчитывал.

— Можно силой заставить его уступить позицию, что бы это ни значило. И найти кого-то другого, способного занять его место. Кару, Ксана или Амоса.

— Господи, ты серьезно?

— Вариант не лучший, но может быть.

Джим едва заметно вздохнул. Это было бы не так удручающе, если бы Наоми не услышала в его вздохе отчаяния.

— Детектив Миллер как-то сказал мне: «У нас нет правильного решения, только целая миска чуть менее неправильных».

— Да козел он был.

Джим засмеялся, потом потянулся к ней, обнял. Наоми прижалась к нему, ища поддержку и утешение в самом присутствии мужчины, которому доверяла.

— Когда ты отправишь информацию... — начал Джим. И, словно извиняясь, продолжил: — Когда объяснишь ситуацию остальным в подполье, возникнут проблемы.

— Я знаю, — пробормотала она.

— И у тебя есть план?

— Да, есть.

— А мне он понравится?

— Нет, — сказала она, открыла глаза и встретилась с его нежным и ясным взглядом.

Джим смотрел на неё сверху вниз.

— Я так и думал, — произнес он.

Потом, возвращаясь на «Сокол», Наоми будет вспоминать этот взгляд. Они прошли долгий путь — и вместе, и порознь одновременно — с тех давних времен на «Кентербери», когда были совсем детьми. Легко поверить, что жизнь разбила весь их идеализм и способность радоваться. Наоми часто чувствовала себя на пределе. А Джим... он вроде бы и не выдохся, но словно исчерпал силы. Как будто его топливный бак опустел, а он все старался красиво дойти до финиша. Пусть так, но Наоми иногда видела, что Джим еще с ней. За этими потускневшими глазами с темными кругами, под этой сединой он тот же безрассудный святой глупец, с которым она познакомилась, когда его взял на борт капитан Макдауэлл. Да, время и жизнь изменили их, но не смогли изменить самую суть. И это несло ей счастье. Давало надежду.

Она нашла Элви в лаборатории, в одиночестве, среди аппаратуры, предназначавшейся для погружения — парных медицинских кресел, датчиков, сканеров. То здесь, то там по воздуху плавали отключенные кабели. А Элви перемещалась от одной консоли к другой, смотрела на логи и файлы данных и проверяла связь и уровни мощности. Из-за атрофии мышц она выглядела более хрупкой, чем представлялось Наоми. Измученный взгляд.

— Над чем работаешь? — спросила Наоми вместо приветствия.

— Да ничего конкретного... — сказала Элви. — Это как... когда-то, в университете, мой сосед по комнате вышивал. Не слишком искусно, но это занимало руки, пока он думал. Когда он сталкивался с проблемой и не мог найти выхода... — Она обвела рукой пустую лабораторию. И было что-то мрачное в этом жесте. — Я вышиваю. С тобой такое бывало — ты точно знаешь, что поступаешь неправильно, но говоришь себе, что в данном случае это оправданно? Что правила на это не распространяются, только на этот раз? А если даже и распространяются, есть важная причина считать, что все идет, как надо?

— Ты только что описала бо́льшую часть последнего десятилетия моей жизни, — сказала Наоми.

— Не знаю, как мне двигаться дальше с таким протоколом.

Вопрос «Что-то пошло не так?» застыл на губах Наоми. Смехотворная очевидность ответа изменила его на «Я закончила свои сообщения. Они готовы к рассылке».

— Хорошо, — ответила Элви. — Я дам тебе доступ к каналу связи.

— Не все так просто, — отозвалась Наоми. — Ты считаешь, что ретрансляторы безопасны. И я верю, но...

— Думаешь, сообщения попадут к Трехо?

— Не сомневаюсь. Сообщения пойдут по двадцати адресам, в шестнадцать систем. Им придется раскрыть свои сети. Это станет самой большой и важной утечкой, какую кто-либо видел. И случится она в ту минуту, когда я разошлю сообщения, а потом мне этого не остановить.

Элви поймала конец плавающего по воздуху провода, оглядела его и воткнула в разъем медицинского кресла — того, где сидел Амос. На мгновение Наоми почудилось, что их в лаборатории трое — Элви, она, и еще пустота, в которой затаился Уинстон Дуарте. Просто воздух, но в нем ей виделся смысл. Империя, подполье, и некто, возомнивший себя Богом. Три стороны монеты.

— Нам нужна помощь, — сказала Элви. — Я пыталась все сделать сама. И не могу. Просто больше не доверяю сама себе. План Дуарте затронет всех. И повсюду. Я не знаю даже, вправе ли возражать против отправки сообщений из соображений морали. Даже если это будет означать, что Трехо прикажет доктору Ли выстрелить мне в голову.

— Ну, это вряд ли.

— Это Лакония. Они постоянно так делают.

— Что ж, у меня есть другая идея, — сказала Наоми. — Но сначала я хотела переговорить с тобой.

— Адмирал Трехо, — заговорила она, намертво остановив взгляд на камере. — Я готова принять ваше предложение и амнистию, предложенную подполью. Копии вашего обращения, как и этот ответ, я пересылаю на Фригольд для распространения внутри нашей организации. Как только мои люди увидят, что силы Лаконии на местах держат данное вами слово, акции против лаконийского имущества и персонала будут прекращены, и мы сможем совместно начать работу над более насущными проблемами. В связи с этим я включаю в сообщение файлы отчетов и интервью относительно недавнего эксперимента. Полагаю, вы согласитесь, что это интересно и крайне тревожно.

Наоми остановилась. Она чувствовала, что могла бы сказать еще многое, и что это один из ключевых моментов истории. Речь, которая положит конец войне между Лаконией и остатками Транспортного профсоюза. Она намеревалась высказать еще многое, но сейчас, в текущий момент, это все показалось неестественным и нелепым.