Больница находилась практически под землей, но освещение имитировало полуденный свет на Земле. Искусственные цветы в приемном покое пахли как настоящие. Безопасник с виноватым видом держался позади. Еще до того, как Кит подошел к стойке регистрации, к нему поспешил пожилой человек в докторском халате. Кита ждали.

— Мистер Камал, — сказал врач, указывая на двойные двери из светлого дерева. — Сюда, пожалуйста.

— Что случилось? — спросил Кит.

Вместо ответа врач повернулся к охраннику и сказал:

— Благодарю вас.

Вежливый приказ уйти. Кит понял, что разговор будет приватным. Может, такова политика компании. А может, дело в чем-то еще.

Они прошли в больничный коридор. Он был шире обычного, достаточно широкий, чтобы могли разминуться две каталки в сопровождении медиков. Цветочный запах приемного отделения сменился чем-то более резким.

— Ваш сын в стабильном состоянии, — сказал врач. — Из детского сада сообщили, что он ведет себя странно. На какое-то время он стал совершенно невосприимчивым.

— Не понимаю, что это значит, — сказал Кит.

— Полагаю, у него был какой-то припадок. Предварительное сканирование не выявило врожденных аномалий или опухолей, и это хорошо. Но... в островковой коре наблюдалась какая-то необычная активность.

— Но всё в порядке?

— Сейчас — да. Мы понаблюдаем за ним, и я бы хотел сделать несколько анализов. Просто чтобы исключить всё, что возможно.

— Но с ним все будет хорошо.

Кит не спрашивал. Он утверждал, как будто вселенная послушается его приказа.

Врач остановился, и Кит прошел еще пару шагов, а потом обернулся. На лице врача явно читался дискомфорт.

— У нас есть приказ лаконийского Директората по науке докладывать о любых проблемах и аномалиях, возникающих у людей с «Прайса».

— Из-за того, что произошло? — спросил Кит.

— В мире тысяча триста систем. У Лаконии даже нет официального представителя на Ниуэстаде, — продолжил врач. — Вдруг отчет доктору Очиде завалится у меня за тумбочку? Пройдут месяцы или годы, пока я замечу. Учитывая, кто ваш отец, я подумал...

Доктор наклонил голову набок. Его виски начали седеть, в уголках губ и глаз залегли глубокие морщины. По возрасту он вполне мог знать «Росинант» еще до создания Транспортного профсоюза. Он мог быть членом подполья Наоми Нагаты.

— Спасибо вам, — сказал Кит.

Улыбка доктора была спокойной и умиротворяющей. Он подвел Кита к стеклянной двери. Настройки конфиденциальности покрыли прозрачное стекло легким инеем. Кит проскользнул внутрь. Мягкий гул и щелканье медицинских сканеров напоминали ветер в лесу. Кровать была рассчитана на взрослого человека, Рохи лежала на боку, а Бакари прижался к ее груди. Его глаза были закрыты, а правый кулачок он подложил под подбородок, будто глубоко задумался. Голос Рохи был мягким и певучим. Она говорила так, когда убаюкивала ребенка.

— А Муравьед сказал: «Конечно, мы друзья. Почему бы нам не дружить?», и хитрый и умный маленький мальчик, похожий на Бакари, ответил: «Потому что ты ешь муравьев, а муравейник сделан из них».

Кит сел в изножье кровати и положил руку на лодыжку Рохи. Она улыбнулась и продолжила:

— «Ты тоже много из чего сделан, — сказал Муравьед. — Ты состоишь из кожи и волос, глаз и костей, крови и сильных мускулов. Разве ты ненавидишь доктора, когда он берет у тебя анализ крови, чтобы ты был здоров? Разве ты ненавидишь парикмахера, когда он стрижет твои волосы? Я люблю муравейник, потому что он помогает мне жить, а он любит меня, потому что я помогаю ему быть здоровым, забирая старых и больных муравьев. Если ты из чего-то сделан, это не значит, что это и есть ты». И умный маленький мальчик, похожий на Бакари, все понял. Вот и конец истории.

Рохи замолчала. Бакари тихонько вздохнул и зарылся поглубже в одеяло. Он выглядел хорошо. Он выглядел здоровым.

— Я не знаю эту сказку, — сказал Кит. — Откуда она?

— Эзоп? — предположила Рохи.

— Вряд ли.

— Может, я сама ее придумала. Я теперь уже не знаю.

«Кажется, был такой философ, — прошептал голос в глубине сознания Кита. — Не могу вспомнить его имя». Голос не принадлежал Киту. И никому из его знакомых, но Кит помнил оранжевую книгу со сложным рисунком на обложке и тонкими страницами из высококачественной бумаги. Он не читал эту книгу. Поначалу блуждающие воспоминания беспокоили его. Теперь они казались почти нормальными. То, чего нельзя избежать, нужно принять. Кто-то сказал ему это. Его бабушка. Кит никогда не видел свою бабушку. Комната вокруг него слегка кружилась, но лишь слегка.

— Можешь представить, каково это? — спросила Рохи. — Нам с тобой трудно, а мы уже знали себя. Я была собой несколько десятилетий. Представь себя таким же малышом, который еще только разбирается, где кончается его тело и начинается мир, и вынужден разбираться с... этим.

— Мы не знаем, что это оно.

— Мы не можем это доказать, но я знаю, — возразила Рохи. — А ты разве нет?

Кит свернулся калачиком, положив голову ей на бедро. Медицинский матрас шипел и шевелился, подстраиваясь под его вес. Тепло ее тела согревало щеку. Кит вспомнил, как во время беременности она всегда была горячая, как печка, даже зимой. Как бы ни было прохладно в спальне, она скидывала одеяло. Кит думал, что это была она. Что это был он. Но, возможно, это чужое воспоминание. Кого-то с «Прайса» или с другого корабля. Так трудно знать наверняка.

— Я так испугалась, когда мне сообщили, что забрали его сюда, — сказала Рохи. — Я все время боюсь.

— Знаю. Я тоже.

— Ты никогда не хотел сдаться? Я все думаю, каково это, стать муравейником и больше никогда не быть муравьем. Даже если я умру, скорее всего, мне будет все равно. Возможно, я даже не замечу.

— Я замечу.

— Не заметишь, если тоже там будешь.

— Я всегда буду беспокоиться о тебе, — сказал Кит. — Всегда буду беспокоиться о нем. Ничто и никогда этого не изменит. Не важно, сколько раз это случится. Это не сотрет меня и не сотрет то, как сильно я вас люблю.

Рохи тихо выдохнула и положила руку на голову Кита, нежно гладя его пальцами, потому что они оба знали — он лжет.