Глава сорок четвертая. Тереза

С того момента когда они вошли на станцию, Тереза наблюдала, как умирает Джеймс Холден.

Она поняла, что с ним происходит что-то не то, сразу же, как только они отправились искать ее отца. Тереза много лет провела с ним рядом, сначала в Доме правительства на Лаконии, где его считали опасным. Затем на его корабле, где он сразу стал выглядеть более мягким и хрупким, не таким грозным. Она разбиралась в его настроениях, видела, как он прикрывал юмором преследующих его демонов, его уязвимость и силу. Тереза была уверена, что Холден не знает того же про нее, ну и хорошо.

Однако он никогда не напоминал ей отца. До этого момента.

Сначала она не могла понять, в чем дело. Тереза боролась с собственными навязчивыми мыслями. Мальчик казалось, стоял прямо у нее за спиной и говорил на неизвестном языке, которого она не знала, но все равно понимала. Жутковатый хор, призывающий ее отбросить чувство собственного «я». Женщина, которая отдала ребенка на усыновление и теперь разрывалась между чувством вины и облегчением. А потом снова корейский мальчик, все еще оплакивающий сестру. Терезе стоило больших усилий не слушать, не включаться, оставаться самой собой, и поэтому она думала, что с Джимом происходит то же самое.

Уже несколько часов она шла за полковником Танакой, петляя по пещерам-лабиринтам станции, пока ее разум искрил и расплывался. Как будто она пытается не проснуться от ночного кошмара, положив на это все силы, и потому не замечает, что не так с Джимом. Как изменился цвет его кожи. Его глаза. А больше всего — чувство разъединенности, как будто он медленно отключается от ее представлений о реальности.

Один раз он забыл отключить микрофон, и в радиоэфир выплеснулась чепуха, которую он бормотал себе под нос: «Я и забыл, как меня доставали твои назидательные полицейские истории», «Я тебя услышал» и «И Дуарте делает то же самое. Он использует людей как кирпичики, чтобы выстроить желаемое».

А порой он выглядел совершенно нормально. Проверял, как у нее дела, как всегда делал на корабле. Разговаривал с Танакой о том, как использовать тепло, чтобы найти дорогу. В эти минуты он казался самим собой, как обычно. А потом они трогались в путь, и его снова начинало куда-то уносить.

Они нашли проход из того же сияющего голубым светом металла, что и корпус станции, и уже начали спускаться по нему, когда Танака открыла с ней приватный канал.

— Нам нужно кое о чем поговорить, — сказала полковник. — У капитана Холдена проблемы, на него нельзя полагаться.

— Мы все такие, — ответила Тереза.

— Я говорю не об этом. Он сделал себе инъекцию живой протомолекулы. Умники в лаборатории стабилизировали его состояние, насколько могли, но, по моим оценкам, его организм быстро выходит из строя.

Отвлекшись на шум в собственной голове, Тереза не особо обращала внимание на Джима. Но теперь обратила. Он был рядом, чуть позади, руки безвольно болтаются, на губах играет мечтательная улыбка. И тут она вспомнила, как была в комнате отца и держала его за руку, пытаясь объяснить, что доктор Кортасар хочет убить ее. То же расстояние, та же неопределенность.

— Он в норме, — сказала она, удивившись горячности своего тона.

— Я не просила твоего мнения, просто сообщаю о своем, — сказала Танака. — Сейчас я считаю Холдена полезным, чтобы найти и вытащить отсюда Первого консула, поэтому готова пойти на риск, связанный с его состоянием. Но ты должна понять, что мое желание может измениться.

— Мы его не бросим.

— Когда мы найдем твоего отца, тебе придется найти к нему подход. Убеди его прекратить то, что он делает с нашими сознаниями. Вот что от тебя требуется.

— Я знаю.

— Если после этого капитан Холден все равно будет угасать, я приму меры, которые считаю необходимыми, чтобы обеспечить защиту тебе и твоему отцу. Ты должна понять, что это может подразумевать, ведь если ты расстроишься, то и Первый консул может расстроиться.

Тереза немного помолчала. Осознать то, что пытается сказать Танака, оказалось сложнее, чем можно ожидать. «Мне она не нравится, — сказал мальчик, у которого пропала сестра. — Она ведет себя спокойно, но это ничего не меняет». Танака тряхнула головой, но мальчик никуда не делся. Мелькнуло неприятное воспоминание, что она Танака, обнаженная и под кайфом, сидит верхом на мужчине, прижав его к кровати. Тереза почувствовала, как хрустнули его запястья. Вспомнила, какое это удовольствие — причинять ему боль. Внушать страх. «И тебе очень не понравится та моя версия, с которой придется встретиться».

— Вы хотите сказать, что убьете его?

— Может дойти и до этого, да. Если я оценю его состояние как представляющее угрозу.

— Он никому не угрожает. И не будет.

— Ты должна понять, что это военная операция, и моя задача — сохранить жизнь тебе и твоему отцу. Для этой цели я сделаю всё, что потребуется. Твой долг — найти подход к отцу. А об остальном позабочусь я. Тебе понятно?

— Понятно.

— Хорошо.

Джим с рассеянным видом поднял руку и поскреб щиток шлема. Как будто не осознавал, что делает. На Терезу нахлынули воспоминания о долгих днях и месяцах, когда она наблюдала перемены в отце. Ужас, когда он изменился одним махом и ушел. Когда она его потеряла. «Я не расплачусь в скафандре, — решила она. — Не расплачусь в проклятом скафандре, мать его».

Она на мгновение включила маневровые двигатели скафандра, чтобы подплыть ближе к Джиму. Взяла его за руку. Секунду, он, похоже, этого не замечал, но потом его мутный взгляд медленно переместился на нее. С его глазами творилось что-то неладное. Белки сверкали, как никогда прежде. Это не его глаза.

— Не засыпай.

Джим заговорил, потерял нить и начал снова. На его лице появилось раздражение, и он вдруг без предупреждения откинул щиток шлема. Сделал большой глоток воздуха, еще один. Терезу тут же охватило желание сделать то же самое — частично, чтобы бросить вызов Танаке, частично из-за злости на всю вселенную, а частично из-за странного чувства верности старику, который однажды замышлял ее убить, а потом спас. Тереза сняла свой шлем и закрепила на бедре. Воздух в коридоре был удушающе жарким и странного вкуса.

Когда он заговорил, Тереза услышала слова не по радио, а через открытое, чужеродное пространство. «Обещаю». Она знала, что это неправда, даже если он считает по-другому.

Из радио Джима и динамиков Терезиного шлема тонюсеньким жужжанием донесся голос Танаки:

— Вы какого хрена творите?

— У меня возникла проблема с микрофоном, — сказал Джим. — И нос зачесался.

— Тереза, сейчас же надень шлем.

А если нет, то что? Тереза устала, что ее постоянно шпыняют люди, которые, по их словам, хотят ей помочь. Она устала быть лаконийкой. Тереза сделала вид, будто не разобрала слова Танаки, хотя все трое знали, что это не так. Танака злилась меньше, чем сама Тереза. Когда Танака открыла свой щиток, Тереза порадовалась маленькой победе.

— Будьте готовы опять надеть шлемы по моему приказу.

Они снова сосредоточились на пути, станции, охоте. Через несколько минут Джим вдруг сказал:

— Что за фокус?

Он не обращался ни к одной из них.

Танака пристально посмотрела на Терезу. Я же говорила, что у него проблемы, говорила, что он угасает, утверждал ее взгляд.

— Когда мы его обнаружим, ты найдешь к нему подход, — сказала Танака.

— Да, я помню.

— Обо всем остальном позабочусь я.

— Да, я помню.

— Папочка?

За эти месяцы он исхудал, но не отрастил бороду. Его щеки были гладко выбриты, словно утром над ними трудился Келли. Старые щербины остались от юношеских прыщей, которые досаждали ему еще до рождения Терезы. Он был одет так же, как в Доме правительства на Лаконии, и вещи не истрепались, но выглядели какими-то истонченными и хрупкими, как бумага, оставленная под дождем и солнцем.

Черные нити, закручивающиеся от стен огромного яркого зала, опутывали его руки и протыкали бока. По ним бежали крохотные вибрации, то сильнее, то меньше. Танцующие по черным нитям синие искорки, похоже, исчезали, если смотреть прямо на них. Когда он открыл глаза, радужка светилась тем же голубым, что и станция, и взгляд ни на чем не фокусировался, как у слепого.

— Папочка? — повторила она, теперь мягче.

Губы, которые целовали ее в детстве в макушку, изогнулись в улыбке.

— Тереза? Это ты?

— Я здесь. Прямо перед тобой.

— Все будет хорошо, — сказал он. — Раньше мои мечты были слишком мелкие. Теперь я это ясно вижу. Я думал, что спасу всех, собрав вместе, в одну организованную структуру, я в этом я был прав. Я был прав, детка. Только не понимал, как это сделать.

— Посмотри на себя, — сказала Тереза, указывая на то, как станция проткнула его тело насквозь. — Посмотри, что с тобой сотворили.

— Именно поэтому у меня все получится. Плоть, материя, наша грубая глина. Ее трудно убить. Те, кто пришли до нас, были гениями, но хрупкими гениями. Сделанными из тонкой бумаги, и потому их сдул хаос. Теперь мы воспользуемся лучшим от обеих рас...

Тереза подвинулась ближе. Отец, почувствовав это глазами, не смотрящими на нее, попытался ее обнять, но темные нити удерживали его руки. Тереза сама его обняла. Прижалась щекой к его обжигающе горячей коже.

— Нужно выдернуть его из гребаной паутины, — сказала Танака. — Он может освободиться? Спроси его.

— Папочка, — начала Тереза. Слезы застилали ей глаза, и все вокруг превратилось в пятна цвета и света. — Папочка, нужно уходить. И ты должен пойти с нами. Ты можешь пойти с нами?

— Нет-нет-нет, детка. Нет. Я должен быть здесь. Так предначертано. Ты скоро поймешь, обещаю.

— Первый консул Дуарте. Я полковник Алиана Танака. Адмирал Трехо наделил меня статусом «омега» и дал задание найти вас и вернуть.

— Мы были обречены, как только открылись врата, — сказал он, но Терезе, а не Танаке. — Если никто не взял бы дело в свои руки, мы так и плутали бы, пока не пришли те, другие, и не убили нас. Я это понял и делал то, что должен был. Не ради себя. Империя была лишь инструментом. Способ собрать всех воедино. Подготовиться к грядущей войне. Войне небес.