Чья-то рука тронула ее за плечо и мягко оттянула назад. Рука Джима. На его лице была написана скорбь.

— Идем отсюда. Идем.

— Это же он. По-прежнему он.

— И да, и нет, — сказал Джим странным голосом, как будто принадлежащим кому-то другому. — Я видел такое прежде. Станция уже внутри него. Чего хочет она, и чего хочет он? Теперь уже не отличить. Уже нет.

— Вы видели такое прежде? — спросила Танака. — Где?

— На «Эросе», — ответил Джим. — Такой стала Жюли. Она не изменилась так сильно, но всё к тому шло. — Потом он обернулся к Терезе. — Мне жаль, малыш. Мне жаль.

Тереза сморгнула покров слез, как сумела. Искаженный их пеленой, Джим выглядел странно. Форма его лица как будто изменилась, оно изогнулось от постоянной усталости и улыбки. Она снова моргнула, и он стал прежним.

Танака металась из стороны в сторону, ее маневровые постоянно шипели, пока она огибала готическую статую, в которую превратился отец Терезы.

— Я должна поговорить с ним. Он должен это прекратить. Ты должна остановить его.

— Полковник, я здесь и слышу вас, — сказал отец Терезы. Он повернул голову к Танаке, но глаза были по-прежнему пусты. — И помню вас. Вы были из первых, кто полетел вместе со мной. Вы видели, что Марс умирает, и вместе с остальными воссоздавали его в империи. Все это — лишь продолжение того же курса. Вот за что мы все сражались. Мы спасем человечество, сделав его единым и неделимым.

— Сэр, — сказала Танака, — мы можем с этим справиться, и не залезая никому в мозг. Можем сражаться, оставшись людьми.

— Вы не понимаете, полковник. Но поймете.

Тереза стряхнула руку Джима.

— Тебе не нужно этого делать. Вернись.

Но она услышала отчаяние в собственном голосе.

Отец блаженно улыбнулся.

— Не стоит сопротивляться. Сопротивление принесет лишь боль и усталость. Не сопротивляйся.

Тереза окунулась в волну небытия, пустоту на том месте, где должна быть ее личность, и закричала. Закричала без слов, без угрозы или предупреждения. Это вопила ее душа, потому что ничего больше нельзя было сделать. Тереза включила маневровые двигатели скафандра и врезалась в черную паутину, удерживающую отца, начала рвать ее. Схватила несколько темных спиралевидных нитей и дернула. Обжигающий свет заполнился запахом озона, словно в знойный день надвигалась гроза. Отец закричал и попытался ее оттолкнуть, но его удерживали путы.

Голос Джима донесся как будто издалека:

— Тереза! Уходим отсюда! Не повреди станцию!

Ее вселенная съежилась до размеров тела, скафандра, испорченной плоти отца и пожирающей его чужой сущности. Пока Тереза пыталась его освободить, он извивался от боли и кричал, чтобы она перестала.

Какая-то сила схватила ее и оттащила, будто огромной невидимой рукой. Миллионы крохотных несуществующих иголок впились в ее кожу и начали рвать ее на части. «Ох, — подумала она, — отец хочет меня убить».

И вдруг боль отступила. Рядом стоял Джим, и на мгновение рядом оказался кто-то еще, только невидимый. Сияние в глазах Джима стало ярче, кожа приобрела восковой оттенок, со странным свечением изнутри. Он обнажил зубы в нечеловеческом усилии.

— Его больше нет, — едва слышно пробормотал Джим. — Больше нет. Если кто-то и хочет тебя убить, то уже не он. Его больше нет.

Нити по-прежнему удерживали ее отца, точнее, существо, которое когда-то было ее отцом. Он открыл рот из-за боли и ярости, но оттуда не вырвалось ни звука. Вдоль оторванных нитей плясали голубые огоньки, словно муравьи, бегающие по разрушенному муравейнику.

— Холден, — сказала Танака. — У нас проблема.

Танака стояла к ним спиной. Обширное яркое пространство за ней было заполнено фигурами. Из каждого прохода и коридора словно дым стекались инопланетные стражи.