- Напрасно, дядя Игнат, ругаешься. Верю вам. А чего не верить!?

Но Игнат тупо повторял свое. Он стучал кулаком по столу так, что бутыль с самогоном чуть было не упала.

- Стреляли другие! Но... - пьяная отрыжка на некоторое время прервала его речь, - но порядок наводил! Что правда, то правда. Погонял сукиных сынов, бывших правителей. Дед-то мой, какой хозяин был!? Сгноили, гады, в Сибири!

- Что ж мучиться-то? - посочувствовал ему Мендл. - Кровь за кровь.

- Это ты верно говоришь. За это хвалю. Но народ меня здесь ох как не любит. Стороной обходят. А знаешь, почему? Угоняли тут молодежь в Германию. Вот тут-то я и отличился. Родители все плакали, просили, а мы молодых девчат, парней... Только в Маховатке старосте удалось защитить своих. Там такой добряк староста. Сумел, черт его возьми, обмануть немцев, не дать своих в Германию. Доказывал - иначе колхоз немцев-фронтовиков кормить не сможет. Хитрая бестия! А так... Но куда мне было деваться? Я был под ружьем. Согласен ты со мной?

- Так им там может и лучше будет! - схитрил Мендл.

- Лучше, говоришь!? А сам-то в Германию чего не поехал?

И тут же:

- Да черт с тобой, допрашивать не стану. Мне вот что нужно у тебя узнать...

Игнат замолчал, вспоминая тот главный для себя вопрос, который он хотел задать.

- Что же я хотел спросить? Ах, да. Парень ты, видать, грамотный. Скажи мне вот что. Как ты думаешь, если красные придут, повесят меня или нет? А?

Рот его раскрылся и долго оставался в таком положении. Игнат ждал ответа.

- Боишься, гад, сказать правду? - тяжелый кулак опять с грохотом опустился на стол.

Мендл не находил, что сказать. Надо было придумать естественный ответ. На фальшь Игнат мог прореагировать непредсказуемым образом.

- Если по правде, то конечно...

- Что конечно?! - грубо перебил его Игнат и подался всем телом вперед. - Говори!

- Ясно, не пощадят, - интуитивно решился на такой ответ Мендл.

- То-то же! - довольно громко сказал Игнат, и голова его упала на грудь.

Неожиданно для самого себя Мендл сумел смягчить обстановку.

- Но, дядя Игнат, они ведь уже не возвратятся. Разве вам не известно, что Москва взята, скоро падет Сталинград? Немцы, бесспорно, выиграют войну. Не сегодня, так завтра Советы окончательно рухнут!

- Ха, рухнут!? - Игнат выпрямился. - Эх, брат ты мой, не знаешь ты ничего! Эти зеленожопые... - "Хайль!" да "Хайль!". Весь мир будет наш... Всех научим, как надо жить!.. А сейчас забегали, как крысы с тонущего корабля.

Кылына принесла соломы, разложила ее у печки и накрыла ее мешковиной.

Резким движением правой руки Игнат сдвинул посуду в сторону, положил голову на руки и тут же уснул.

Видимо, каждая попойка в доме кончалась одинаково. Хозяйка это хорошо знала. Увидев уснувшего за столом хозяина, она дала понять ребятам, что пора и им ложиться спать.

После того, как ребята улеглись, Кылына стала тащить пьяного Игната в постель. Видно было, что это она делала не впервые. Она ловко занесла его руку на свое плечо и поволокла к кровати. Там она его и уложила, не раздевая.

Всю ночь спалось тревожно. Игнат сильно храпел. Мендл перебирал в памяти все то, что удалось узнать у Игната, и придумывал возможные варианты их дальнейших действий.

Хозяйка проснулась еще затемно, и Мендл тут же разбудил Голду. Пока хозяин спал, нужно было уходить. Лучше ему трезвому на глаза больше не показываться, - решил Мендл.

Не наводя лишнего шума, они быстро собрались, распрощались с хозяйкой и отправились в дальнейший путь.

На следующий день, в яркую, солнечную, морозную погоду ребята достигли Маховатки. Надо было сделать попытку остаться на некоторое время в этой деревне. Если учесть слова Игната, староста этой деревни мужик отзывчивый.

И действительно, разговор с ним оказался на удивление удачным и совершенно неожиданным. Выслушал, лишних вопросов не задавал и тут же поручил секретарше поместить ребят в одном наполовину пустующем доме и договориться с местным председателем колхоза насчет работы.

Мендл с Голдой вышли от старосты с таким чувством, как будто они, наконец, добрались до своей родной советской власти. Трудно было поверить в случившееся. Заходили они к старосте робко, неуверенно, опасаясь, что тот сразу догадается, кто они есть и в лучшем случае откажет, не пожелав идти на риск. Можно было предположить и худшее. Они готовились к тому, что староста будет досконально их допрашивать. Но все сложилось как нельзя лучше. К концу дня они получили комнату в небольшом доме и были определены на работу в колхоз. В другой комнате проживала женщина с десятилетним сыном.

В доме были заготовлены дрова. Можно было топить печку, готовить еду. На первое время в колхозе выдали продукты. После многодневных голодных, холодных мытарств и опасностей все это казалось раем.

Работали Мендл с Голдой в зернохранилище, в большом амбаре, в основном на веялке. Готовили семена к весеннему севу. Домой они возвращались усталые, запыленные и грязные. Каждый день в мороз, после работы они таскали воду из колодца, грели ее на плите и умывались в завешенном тряпкой уголке за печкой. В январе стояли сильные морозы, но в доме было тепло. Так они жили день за днем и ловили каждое слово о войне, о положении на фронтах. Фронт стоял совсем недалеко, - километров в тридцати-сорока. При восточном ветре можно было расслышать звук далекой канонады. Голда, которая знала украинский, говорила на плохом русском языке, да еще с сильным еврейским акцентом, но никто на этот счет не проявлял какого-либо любопытства. Мендл неоднократно задумывался над этой загадкой и полагал, что в этих краях евреев никогда не было и местные жители их никогда и не видели. Селянам было все равно - человек трудится, зарабатывает себе на хлеб насущный, никому не мешает - пусть себе живет. Тем более, что работников в колхозе не хватало. В довоенные годы это был колхоз-миллионер. Люди здесь работали исправно и жили хорошо. Эта традиция частично сохранилась при немцах.

Соседка с сыном, Галя, пришла в Маховатку из голодного Харькова. Пробиралась она куда-то на Волгу к родственникам мужа. Она была уверена в непобедимости немецких войск, симпатизировала им, хвалила их за аккуратность и умение работать. Советскую власть поносила, как только могла, и нисколько не сомневалась в том, что лето сорок второго будет для нее последним.

Деревня в эти дни жила в напряженном ожидании возможных перемен. Земля полна была слухами о наступлении Красной армии в районе Сталинграда. Заметна была усиливающаяся нервозность немцев. Чаще, чем прежде, наезжали высокопоставленные чины. Усилена была охрана комендатуры и местной полиции. На дорогах увеличился поток фронтовых частей.

Жители понимали, что власть может перемениться в любое время, и тогда новая волна злобы, доносительства и мести неизбежны.

Однажды Голда пришла с улицы взволнованная, бледная.

- Что с тобой, сестра? Что случилось? - забеспокоился Мендл.

- Не суждено, видно, нам спастись, Мендл. Не суждено! Вроде радоваться нужно, что немцы бегут. А тут такое дело!

- Какое дело?

- Слышала разговор о том, что немцы, отступая, угоняют на запад боеспособных мужчин и вообще молодежь. Ты понимаешь, чем это может для нас закончиться?

- Пока не знаю и не нужно об этом. Подождем несколько дней. А то, что бегут, - это здорово.

Утром, когда они собирались на работу, появилась Галя.

- Слышали, немцы, говорят, отступают от Сталинграда?

- Слышали, слышали, - буркнул Мендл, одеваясь на ходу.

- Так вот что я вам скажу. Это все из-за зимних холодов. Временное явление! Красная армия ни на что серьезное уже не способна. Как только станет теплее, немцы опять пойдут в наступление. Вот увидите!

- Очень даже возможно, - сказал Мендл и скрылся за входной дверью.

Слухи об угоне молодежи обретали реальную почву - называли конкретные имена населенных пунктов, где это уже произошло. Мендл стал беспокоиться за сестру. Постоянное нервное напряжение, бессонные ночи давали о себе знать.