Поздно вечером они вошли в деревню и стали гадать, в какой постучать дом. Долго колебались и, наконец, вспомнили, что на входе в деревню, справа от дороги - колхозный двор. Решили вернуться и забраться куда-нибудь в коровник. Они подошли вплотную к одному из строений. Из полуоткрытых дверей пробивался слабый свет. Мендл оставил Голду сзади, а сам решил туда заглянуть. Но в это время дверь со скрипом отворилась, и оттуда вышел человек, прихрамывающий на правую ногу. Увидев Менделя, он спросил:

- Зачем, парень пришел, или заблудился?

В ответ Мендл позвал Голду. Та вышла из темноты и присоединилась к ним.

Обняв сестру за плечи, Мендл начал:

- Мы с сестрой идем к тетке. За Днепром она живет. Жрать нечего в Ружине, а у нее хозяйство. Поможем старушке и сами прокормимся.

- А сюда зачем?

- Можно нам в коровнике переночевать?

- Гм, - задумался мужчина и через минуту добавил: - Что ж ты сестру-то не жалеешь? Там холодно. Пойдемте в мою сторожку. Меня Романом зовут, а вас?

- Юра и Тамара, - назвал Мендл новые их имена.

- Добро, пошли.

В сторожке Роман расстелил им на полу, на соломе, какие-то лохмотья и даже нашел, чем укрыть непрошеных пришельцев.

- Укладывайтесь! Утром разбужу, - сказал он деловито, а сам расположился на широкой лавке у окна.

Рано утром Роман их разбудил. На прощанье он задал неожиданный вопрос:

- А правда, что в Ружине расстреляли евреев?

Мендл растерялся. Как ответить? Неужели догадался, с кем имеет дело?

- Да, это правда. - По-другому ответить было бы более рискованно.

На прощанье поблагодарили Романа и быстрым шагом направились вдоль деревни. Вопрос, который был задан, несколько встревожил их. Успокоились они лишь тогда, когда деревня оказалась далеко позади.

Первый опыт несколько ободрил их. В последующие дни они выбирали дома победнее, где, как правило, проживали одинокие старики. Версия относительно тети оказалась действенной. Она вызывала сочувствие. Почти всюду в ответ они слышали рассказы о людях, которых война оставила без крова и хлеба, вынужденных искать место, где можно спастись от голода.

До Днепра ребята добрались без особых приключений.

Переправиться на левый берег оказалось делом непростым - нужно было найти человека, который бы согласился это сделать. Сейчас они его ждали на берегу и надеялись на него.

Прошло еще полчаса. Стрелки часов, которые Голда держала в руках, как будто застыли на месте. Вдали, со стороны поселка, громко залаяла собака, потом другая, третья. Появилась надежда. Но через некоторое время все затихло.

Где-то уже в начале пятого послышались шаги. Вдоль берега шел человек. Он направился прямо к ним. Это был хозяин лодки. Голда от холода и переживаний не вполне владела собой и, садясь в лодку, оступилась и замочила ногу.

К счастью, к этому времени луна скрылась за облаками. Лодка тихо отплыла от берега. Весла погружались в воду мерно, осторожно. Встречный ветер сильно затруднял движение. Лодку раскачивали набегающие волны.

Спустя некоторое время причалили к берегу острова. Посидели молча. Хозяин, видимо, решил немного отдохнуть и понаблюдать некоторое время за левым берегом.

Неожиданно, ниже по течению возник шум мотора. Постепенно он приближался и усиливался. Лодочник дал знак притаиться и не разговаривать. Появился патрульный катер и тут же на большой скорости исчез.

Минут через двадцать решено было двигаться дальше. Оставалось сделать последний бросок. Далее пришлось приложить немало усилий, чтобы добраться до противоположного берега.

Когда Мендл с Голдой вышли на берег, хозяин попросил, чтобы они побыстрее с ним рассчитались, так как ему нужно до рассвета вернуться домой. Голда вытащила серебряные часы - подарок матери от отца - и вручила их лодочнику.

Они достигли Левобережья и обрели некоторый полезный опыт перемещения по оккупированной территории. Однако самое трудное и опасное оставалось еще впереди.

Прошла еще одна неделя. Наступили холода. Выпал первый снег. Ребята продолжали свой путь. Холод, голод и еще вдобавок вши одолевали их. С каждым днем становилось все меньше сил. За день им удавалось продвинуться лишь на 20-25 километров. А предстояла еще долгая дорога. По их расчетам, пройдена половина намеченного расстояния, если, конечно, слухи о том, что фронт у Воронежа, верны.

Не всегда удавалось упросить хозяев переночевать в доме. Приходилось спать в сарае, на сене или соломе. Иногда они заходили в дом днем, чтобы погреться. Их угощали нехитрым обедом и при этом приговаривали:

- Откушайте наш суп. Он у нас с солью.

В войну это считалось деликатесом.

Где-то на подходе к городу Сумы, в одной из многочисленных деревень, зашли они в хату и попросились на ночлег. Хозяйка, худощавая женщина средних лет, пристально посмотрела на стоящих у порога жалких, грязных пришельцев и, узнав цель их прихода, вдруг заплакала, приложив край передника к лицу.

- Родненькие, сердечные вы мои! Небось, замерзли, голодные. Проходите, я сейчас.

Она выбежала в сени, принесла дров, затопила печку.

- Сейчас я вас накормлю. Потерпите немного.

И опять выбежала в сени. Вернулась с большим чугунным котлом, поставила его на конфорку, залила водой и подбросила дров.

Они сидели на лавке за столом, озадаченные столь искренним вниманием и сочувствием. Хозяйка все сновала по хате и приговаривала:

- Скоро, скоро, я сейчас.

Она непрерывно пробовала пальцем воду и приговаривала:

- Еще минуточку, и я устрою вам баню. Белье у меня найдется.

Наконец, она велела им раздеваться.

- Снимайте с себя все! Боже, у вас ведь вши! Быстрее раздевайтесь и не стесняйтесь.

Они встали с лавки, стали раздеваться и выбрасывать рваное, грязное белье в полуоткрытую дверь, в сени.

Только они разделись, как со двора раздался стук в дверь.

- Оксана, открой дверь! Это я, Степан. - Голос был явно хмельной. Хозяйка застыла на месте.

- Сидите тихо, - и в дверь: - Что тебе Степан?

- Пусти, хочу потолковать с тобой.

- Сейчас не могу. Приходи завтра.

- Завтра? Это не пойдет! Я сейчас поговорить хочу.

- Иди-ка ты, сатана, к черту! Сказала завтра, значит завтра. У меня сегодня стирка и баня, понял?

- Баня, говоришь? Так давай я тебе спинку потру!

Долго еще шла перебранка Степана и Оксаны. Мендл с Голдой стояли полураздетые и основательно продрогли.

Степан еще долго безуспешно добивался своего и, в конце концов, вынужден был смириться.

- Ну, хорошо, приду завтра. Но я тебе это припомню!

Оксана выглянула в окно и, убедившись, что Степан ушел, сказала:

- Вы готовы? Вот вам тазы. Я выйду в сени, а вы умывайтесь. Полотенце висит на веревке. Этот Степан, холера ему в душу, - распоследняя подлюка и прихвостень. Сколько он тут у нас народу выдал и погубил! Он меня совсем замордовал. Говорит, знаю, у тебя муж в лесу, и пугает, подлец. Добивается, сатана, любви, угрожает.

Оксана опять заплакала.

- Где он, как он там - живой или погиб, ничего не знаю. Уходил когда, сказал: или погибну, или всем этим скотам горло перегрызу.

Когда ребята помылись, хозяйка вытащила из старого комода поношенное, не по размеру, чистое белье и предложила им одеть.

Сели за стол. Хлеб, соленые огурцы, капуста, картошка показались заоблачным раем.

Оксана посмотрела на ребят прямо и сказала:

- Не бойтесь меня, я знаю, кто вы. А эти полицаи и их прихвостни - это же гады, живодеры, мерзавцы! Людоеды они! Милые вы мои, кушайте и полезайте на печку. Спите до утра. А там удачи вам. Идите! Может, доберетесь до фронта. Говорят, большая битва разгорелась у Сталинграда. Эти супостаты еще получат по заслугам! Никто еще не смог Россию завоевать! Их ждет могила! Да-да - могила, смерть, гибель!

Она говорила так, как будто выносила беспощадный приговор. Голубые украинские ее глаза горели священным огнем. Густые черные брови с каждым словом взлетали высоко вверх.