Мендл интуитивно выпрямился. Выглядеть несчастным перед ними? Такого он подарить им не может.

Молча измерили глазами друг друга. Потом Борис сказал:

- Если ты ищешь своих, то Голда жива. Была у Гали Кажукало. Теперь не знаем - отправилась искать тебя. И еще. Лучше тебе на глаза Рудько не показываться. Обещал повесить тебя на первом же суку. Будь здоров, Мендл.

Борис подал знак Лене, и они двинулись вдоль улицы.

Некоторое время Мендл оставался стоять на месте. Он смотрел им вслед, ошеломленный полученным от них неожиданным известием.

В окнах света не было. Мендл подошел близко к двери. Он услышал еле различимые тихие голоса, плач. Знакомый голос перевернул ему душу. Он пошатнулся и ухватился за косяк двери. Не мог сдвинуться с места. Закричал:

- Голда, Голдочка, это ты?! Дорогая, ты жива!

Мендл ринулся к сестре. Обнявшись, они стояли долго и молчали.

От Голды Мендл узнал, что мама и Люся погибли на мосту.

Всю неделю Мендл с Голдой скрывались у Анны Ефимовны.

Мендл твердо решил уйти с Голдой к линии фронта и по возможности пересечь ее. Они тщательно готовились к этому. За это время Анна Ефимовна достала для них соли, спичек, сала, одежду, подробную карту Украины, по которой был определен маршрут. Предстояло пройти более восьмисот километров пешком.

В один из последних дней Анна Ефимовна вернулась из местечка сильно взволнованная.

- Что с вами, Анна Ефимовна? - забеспокоилась Голда. - Что-нибудь случилось?

Ответ последовал не сразу.

- Сегодня утром были развешаны обращения к жителям Ружина о том, что переводчик гебит-комиссариата Беридзе - по фамилии он, оказывается, грузин предал интересы великой Германии, стал на сторону бандитов-партизан, действующих в районе, и что за содеянное преступление он будет повешен завтра на базарной площади. Далее предлагается всем жителям прибыть на место казни в назначенное время. Вот так-то вот.

- А мы-то боялись говорить с ним, - сокрушалась Голда. - Он ведь нам раньше других рассказал о наступлении наших войск под Москвой, а мы не поверили ему.

- Говорят, - продолжала Анна Ефимовна, - Беридзе из военнопленных. Попал в лагерь. Эсесовцы приняли его за еврея и стали избивать. Чуть не убили. А он им на чистейшем немецком: снимите штаны и убедитесь, что не обманываю. Они его и взяли в переводчики.

- Анна Ефимовна, нам нужно как можно быстрее уйти из Ружина, а то еще накличем беду на вас, - забеспокоился Мендл.

- Слушай, Мендл. Завтра, надо ожидать, будет усиленное патрулирование, и вам нужно быть особенно осторожными. Если кто появится на дороге, уходите на чердак. Там угол завален барахлом. Спрячьтесь там. А я пойду на площадь.

Как рассказывала на следующий день вечером Анна Ефимовна, Беридзе, когда ему набросили петлю на шею, успел крикнуть: "Да здравствует советская родина! Да здравствует Сталин!"

Наступил день, когда нужно было прощаться. Анна Ефимовна подошла сначала к Менделю, обняла его, потом к Голде.

- Чувствует мое сердце, что вас ожидает удача. Счастья вам! Был бы Аврамович с нами, может быть, придумали бы что-нибудь другое для вас. Все еще надеюсь, что он жив. Все пороги НКВД обила в Киеве, Москве, - ничего мне, проклятые, не сказали.

Постояла Анна Ефимовна, подумала, махнула рукой, подошла к шкафу, открыла дверцу и вытащила какие-то бумаги.

- Возьмите - это Юрины и Тамарины справки о том, что они жители Ружина. Они вам пригодятся. У вас ведь нет никаких документов. Запомните - теперь вы Винничуки - Тамара, Юра. Я говорю вам: "До свидания".

В холодную дождливую ночь две нагруженные тяжелыми котомками фигуры уходили на восток.

За спиной, во мраке глубокой ночи, оставалось безлюдное, полностью уничтоженное местечко, на базарной площади которого при тусклом фонаре печально раскачивался на ветру повешенный человек, охраняемый часовым с черной свастикой на рукаве.

Это был год, когда злейшие, невежественные, тупые силы окончательно уничтожили неповторимую, своеобразную цивилизацию еврейских поселений, создавшей целый ряд непревзойденных ценностей для всех людей на земле.

К своим

Темные воды Днепра мощным потоком торопливо стремились к морю. Осталось совсем немного времени до зимних холодов, которые могут сковать реку. Яркая, полная луна щедро освещала широкую движущуюся стихию и высокий правый берег, рассеченный глубокими балками, обросший мелким кустарником. Дул восточный ветер, и волны, словно живые существа, одна за другой выныривали из водной пучины, вспыхивая отраженным лунным светом.

Хотя Днепр давно стал глубоким тылом, в каждом всплеске воды, шорохе кустов, порыве набегающего ветра чувствовалась еще дыхание опустошительной войны. Временами одиночные выстрелы патрулей и вспышки осветительных ракет нарушали привычный ночной ритм реки, напоминая о том, что мир на этой земле еще не скоро наступит. Песчаный берег завален обломками машин, повозок, остатками рваной солдатской одежды и обуви. Это следы недавних кровавых сражений.

На середине реки расположен длинный остров. Он похож на утонувший безлюдный корабль, севший на мель.

В глубоком ущелье, в густых зарослях покачивалась одинокая широкая лодка. Мендл с Голдой сидели в кустах на своих пожитках и обменивались коротким полушепотом.

- Боюсь, он не придет. Не нравится мне этот человек.

- Не трави душу, сестричка. Мы не первые и не последние у него. Он ведь зарабатывает на этом.

- Вот придет сейчас, пригрозит, и ты ему эти часы и отдашь. Останемся ни с чем.

- Пойми, у нас нет другой возможности перебраться на тот берег.

С противоположного берега высоко в небо взметнулась яркая ракета, повисла в воздухе и стала медленно спускаться вниз.

Мендл положил свою руку на плечи сестры, стараясь ее успокоить.

- Жаль, если все провалится, - продолжала шептать Голда. - Ведь до этого все шло так хорошо. Я даже не думала, что так получится. Сколько раз мы за эту неделю просились на ночлег? Восемь или десять раз. И никто не усомнился в том, что мы идем к тетке. - Помолчав немного, Голда тяжело вздохнула и продолжала: - А вдруг Воронеж еще советский? Если кто это знает, то может заподозрить, что мы рвемся к нашим и тогда...

- Таких, как мы с тобой блуждающих звезд, которых война раскидала по всей стране, - уйма. Кто там будет нас подозревать? Успокойся, пожалуйста.

- Как ты думаешь, Мендл, можно по моему акценту определить, кто я? Я стараюсь говорить мало, но люди-то ко мне обращаются, и я должна отвечать.

- Оставь ты эти мысли. Говоришь ты нормально. Не думай об этом.

- Уже половина четвертого, а его все нет. А через три часа - рассвет. Если не придет - нужно куда-то деваться.

- Не паникуй! Вернемся к нему, переночуем еще одну ночь в его сарае, и переправит он нас завтра. И потом, что ты завела одно и то же?! Он ведь сказал, что придет к четырем часам! Сиди и жди!

- Надо было перед тем, как уходить из сарая, разбудить его.

- Мы сделали так, как он нам велел, - быть здесь к четырем. Я ведь его спрашивал - будить его или нет. Он сказал, не нужно. Так что не тревожься.

- Сколько бы я отдала, чтобы где-то умыться. Все на мне чешется, сил нет. И ноги натерла до крови.

- Я ведь тебе говорил, что обувь не должна быть слишком свободной. Ты еще одни носки одела или нет?

- Да, одела.

- Нужно было это сделать сразу, когда вышли из Ружина.

Уже прошло восемь дней, как они в пути. Мендл тщательно изучил предстоящий маршрут по карте Украины, которую им дала Анна Ефимовна. С собой он, конечно, взять ее не мог - из соображений безопасности. Но запомнил все основные пункты, по которым им предстояло пройти.

Самыми тревожными были первые сутки. Нужно было незаметно выйти за пределы Ружина и района. Угроза Рудько расправиться с Менделем не была пустой фразой. За первый день они прошли около пятнадцати километров и по их расчетам вышли за пределы Ружинского района. Непривычная к таким длинным переходам Голда к концу дня буквально валилась с ног.