Глава 3

После того как мы покинули Центральный парк между нами повисло напряжение. По возвращению в номер Миллер решил скрыться в смежном с балконом кабинете, предоставив мне возможность самой себя развлекать. Ему нужно было поработать. Для него в порядке вещей потратить час-другой на звонки, но прошло уже четыре, а он не подает никаких признаков жизни.

Солнце согревает мое лицо, пока на балконе я лежу в шезлонге и мысленно желаю появления Миллера из кабинета. С момента прибытия в Нью-Йорк мы не проводили столько времени без физического контакта, и сейчас мне нужны прикосновения. После возвращения с прогулки мне ужасно хотелось разрядить обстановку. Когда он решил заняться делами, я испытала облегчение, но сейчас как никогда потеряна. Позвонила Нан и Грегори, но беседы вышли бессодержательные. Прочла половину книги по истории, которую вчера купил Миллер, но не могу вспомнить ни строчки.

Идет пятый час, а я извожу себя воспоминаниями разговора в Центральном парке и играю с кольцом. Вздыхаю, снимая его и возвращая на место, верчу пару раз и замираю, когда слышу шум за дверьми. Вижу, как двигается ручка, хватаю книгу, утыкаясь в нее носом, и надеюсь, что выгляжу увлеченной.

Двери скрипят, я отрываю взгляд от случайной страницы и нахожу стоящего на пороге и наблюдающего за мной Миллера. Босой, верхняя пуговица джинсов расстегнута, а рубашка сброшена. Копна темных волнистых волос растрепана, словно он проводил рукой по кудрям. Стоит только встретиться нашим взглядам, я сразу понимаю — именно этим он и занимался. Его глаза наполнены отчаянием. Потом он выдавливает из себя улыбку, и мое и без того разбитое сердце миллионами стрел пронзает чувство вины. Кладу книгу на стол, сажусь и подтягиваю колени к подбородку, обхватив ноги руками. Напряжение никуда не ушло, но когда этот мужчина вновь оказывается рядом, я обретаю утраченное умиротворение. Потрескивающие под кожей и устремляющиеся все глубже искры хорошо знакомы и действуют успокаивающе.

Облокотившись на дверной проем и небрежно засунув руки в карманы, он несколько мгновений стоит молча и размышляет. Затем вздыхает и, не говоря ни слова, подходит, устраивается позади меня на шезлонге. Я вынуждена подвинуться вперед, а он опускает руки мне на плечи и притягивает меня спиной к своей груди. Закрыв глаза, я словно вбираю его в себя: удары сердца и дыхание в моих волосах.

— Прощу прощения, — шепчет он, прижимаясь губами к моей шее, — я не хотел тебя расстраивать.

Начинаю выводить пальцем круги по ткани его джинсов.

— Все в порядке.

— Нет, это не так. Если бы я мог загадать одно желание, — начинает Миллер, медленно водя губами по моему уху, — мне бы хотелось стать для тебя идеальным. Ни для кого другого, только для тебя.

Я открываю глаза и поворачиваюсь к нему лицом.

— Твое желание сбылось.

Он тихо смеется и прикасается к моей щеке.

— Ты, должно быть, самый прекрасный человек, когда-либо созданный богом. Здесь. — Его взгляд блуждает по моему лицу. — И здесь. — Он кладет ладонь мне на грудь. Нежно целует в губы, затем нос и щеки, и наконец, в лоб. — Там кое-что лежит для тебя на столе.

Я бессознательно отстраняюсь.

— Что там?

— Иди, посмотри. — Он подталкивает меня, а сам ложится на спину и жестом указывает на дверь. — Да побыстрей.

Перевожу взгляд с Миллера на дверь и обратно, пока он многозначительно не поднимает бровь, что придает мне уверенности, и я осторожно двигаюсь. С опаской прохожу балкон, сгорая от любопытства, чувствуя на спине обжигающий взгляд синих глаз, и когда добираюсь до двери, оборачиваюсь посмотреть через плечо. На его идеальном лице появляется намек на улыбку.

— Иди, — произносит он одними губами, хватая книгу со стола и пролистывая ее.

Плотно сжав губы, я иду к величественному столу; как только устраиваюсь в зеленном кожаном кресле, делаю вдох. Сердце бешено бьется о грудную клетку, когда вижу конверт, идеально расположенный по центру с нижней кромкой, параллельной краю стола. Берусь за кольцо и начинаю его вращать, обеспокоенная, настороженная и заинтригованная. Перед глазами стоит другой конверт, оставленный на столе Миллера в «Айс», с письмом, которое он написал, когда бросил меня. Не уверена, что хочу читать, но это Миллер положил его туда. Чтобы там ни было, это написал он, сочетание этих двух факторов имеет непосредственное отношение к появлению одной очень любопытной Оливии Тейлор.

Подхватив конверт, вскрываю, отмечая, что клей еще не высох. Достаю бумагу и медленно ее разворачиваю. Делаю глубокий вдох, и готовлюсь прочитать написанное.

Моя сладкая девочка,

Я никогда не позволю себе что-то меньшее, чем поклонение тебе. Каждый раз касаясь тебя или твоей души, я буду оставлять неизгладимый след в этой прекрасной головке навсегда и навечно. Я говорил все это прежде. В мире нет слов, которыми можно выразить мои чувства к тебе. В их поиске я внимательно прочитал английский словарь, но тщетно. Когда я пытаюсь высказаться, ничто не кажется подходящим. Кроме того я знаю, насколько глубоки твои чувства ко мне. И с трудом верю своему счастью.

Мне незачем представать перед священником в божьем доме, чтобы подтвердить чувства к тебе. Так или иначе, бог не задумывал нас, когда создавал любовь.

Ничего подобного никогда не существовало и вряд ли будет.

Если хочешь, это письмо станет официальным заверением того, что я никогда тебя не оставлю, и мы можем повесить его в рамке над кроватью. Если тебе угодно, я скажу эти слова вслух, стоя перед тобой на коленях.

Оливия Тейлор — ты моя душа. Свет. Причина, по которой я дышу. Никогда в этом не сомневайся.

Молю, будь навеки моей. Ибо обещаю, что я твой.

Не прекращай любить меня.

Навечно твой,

Миллер Харт,

целую.

Перечитываю письмо со стекающими по щекам слезами. Изящно подобранные слова поражают меня, заставляя по-настоящему понять любовь Миллера Харта. Поэтому читаю их снова и снова, каждый раз они задевают за живое, а мои чувства все усиливаются, пока я не превращаюсь в эмоциональную развалину, залившую слезами роскошный стол. Лицо болит и опухает от непрекращающихся рыданий. Миллер Харт идеально выражается. Мне известно, что он испытывает ко мне. Сейчас я ощущаю себя глупо и виновато за то, что засомневалась... и предала этому такое большое значение, даже если не сказала ничего вслух. Но он увидел мое внутреннее смятение. И принял во внимание.

— Оливия?

Резко поднимаю взгляд и вижу его в дверном проеме с печальным выражением лица.

— Я расстроил тебя?

Каждая ноющая мышца расслабляется, эмоционально истощенное тело опускается в кресло.

— Нет... я... просто... — поднимаю лист и размахиваю им, вытирая слезы, — не могу... — собираюсь с силами, чтобы произнести что-нибудь внятное и выговориться, — прости.

Встаю с кресла, стараясь удержать равновесие, и направляюсь к Миллеру. Слегка качаю головой, злясь на себя за то, что внушила ему, будто нуждаюсь в признании, хотя уже знаю о его чувствах.

Когда я уже в нескольких сантиметрах от него, Миллер протягивает руки, приглашая в свои объятия. Я буквально бросаюсь на него, ощущая, как ноги отрываются от пола, а он утыкается носом в любимое место.

— Не плачь, — успокаивает, крепче сжимая, — пожалуйста, не плачь.

Из-за эмоциональных переживаний не могу произнести ни слова, вместо этого отвечаю на неистовое объятие, наслаждаясь до боли знакомым телом. Мы стоим, сплетенные, целую вечность: я изо всех сил пытаюсь взять себя в руки, а Миллер терпеливо ждет. В конце концов он предпринимает попытку разъединить нас, и я позволяю ему это сделать. Затем падает на колени и утягивает меня вниз. Прекрасная улыбка встречает меня, его руки убирают мои волосы с лица, а большие пальцы собирают все еще бегущие из глаз слезы.

Он порывается заговорить, но вместо этого сжимает губы, и я вижу его душевные терзания при попытке озвучить желаемое. Поэтому говорю вместо него.

— Я никогда не сомневалась в твоей любви, и не имеет значения, каким образом ты это говоришь.

— Я рад.

— Мне не хотелось, чтобы ты чувствовал себя паршиво.

Его улыбка становиться шире, а глаза сияют.

— Я волновался.

— Почему?

— Потому что... — он опускает взгляд и вздыхает, — все мои клиентки замужем, Оливия. Благословенное кольцо и свидетельство, подписанное священником, ничего не значат для меня.

Меня не удивляет его признание. Я помню, как Уильям громко и ясно сказал, что у Миллера Харта нет моральных принципов. Пока не встретил меня, он считал вполне приемлемым спать с замужними женщинами за деньги. Я кладу кончики пальцев на его темный подбородок и поворачиваю его лицо к себе.

— Я люблю тебя, — заверяю, и он улыбается, одновременно грустно и радостно. Приветливо и угрюмо. — И я знаю, как ты мной очарован.

— Ты даже не представляешь насколько сильно.

— Позволю себе не согласиться, — шепчу, сунув его письмо между нами.

Миллер смотрит на него и на короткое мгновение наступает тишина. А потом он переводит взгляд на меня, и в нем плещется нежность.

— Я никогда не позволю себе что-то меньшее, чем поклонение тебе.

— Знаю.

— Каждый раз, касаясь тебя или твоей души, я буду оставлять неизгладимый след в этой прекрасной головке навсегда и навечно.

Я улыбаюсь.

— И это тоже.

Миллер хватает письмо и бросает его в сторону, затем берет меня за руки и смотрит в глаза.

— Я не могу поверить, что ты у меня есть.

Внезапно понимаю, что Миллер произносит написанные им же слова и делаю глубокий вдох, желая остановить его, сказать, что это совсем не обязательно, но замолкаю, когда он кончиками пальцев касается моих губ.

— Оливия Тейлор — ты моя душа. Свет. Причина, по которой я дышу. Никогда в этом не сомневайся. — Его челюсть напряжена, и хотя это сокращенная версия письма, слушая его признание, я еще сильней в нем убеждаюсь. — Молю, будь навеки моей. — Он достает из кармана маленькую коробочку. — Ибо обещаю, что я твой.