— Ты отравила его! Так же как мою дорогую Рут! Сжечь ведьму! — прокричал староста, и толпа с готовностью подхватила клич, медленно, пока еще нерешительно, начав наступать.

Гермиона потянулась к магически расширенному карману платья, где хранила палочку, и похолодела: её там не было. Бросив взгляд на выступивших вперед старосту, кузнеца и еще нескольких самых крепких мужчин, она зашарила взглядом по траве под ногами, но палочки нигде не было видно.

— Не это ищешь? — вдруг раздался за спиной родной голос, и Гермиона застыла с заледеневшим от жуткого предчувствия сердцем. Обернувшись, она увидела возлюбленного со своей волшебной палочкой в руках.

— Дэмьен? — испуганно пролепетала Гермиона, и теперь её охватил настоящий ужас. Он выглядел совсем не так, как она привыкла его видеть. Вместо легкой кольчуги и плаща наемника на нем была серая мантия, подпоясанная простой бечевкой, а на груди сверкал серебром большой крест на толстой цепи.

— Я епископ Дэмьен Броуди, главный инквизитор Кентский и Эссекский, — хладнокровно глядя на Гермиону, сказал он.

— Что? — прошептала она, не веря своим ушам. Раненый наемник, которого она подобрала у дороги почти при смерти и выходила, оказался охотником на ведьм, втершимся к ней в доверие, чтобы убедиться, что она действительно умеет колдовать?

— Ты не это ищешь? — Дэмьен поднял ее волшебную палочку, а затем одним движением разломил пополам.

Гермиона вскрикнула: она всей кожей ощутила, как лопается древесина клена, обнажая свое сердце — перо сокола. Если обман возлюбленного причинил ей душевную боль, то потеря палочки отозвалась болью почти физической. В глазах помутилось, и она сперва не поняла, что кто-то схватил её за предплечье.

— Ведьма лишена своего дьявольского инструмента! Теперь она не сможет никого околдовать! — провозгласил Дэмьен, и Гермиону дернули куда-то в сторону, потащив за собой.

— Ты так долго ждал. Полгода, Дэмьен… мы прожили вместе полгода… — прошептала она вышагивающему рядом спокойному инквизитору, но кто-то отвесил ей пощечину, разбив губу, и она услышала полный ненависти голос Шелби:

— Заткнись, ведьма!

— Не волнуйся, Джон, — звучный голос Дэмьена легко перекрывал выкрики толпы. — Без палочки её слова ничто. Да, Оливия, ты оказалась не такой сговорчивой, как другие травницы, и я ждал целых полгода, пока ты явишь мне свою мерзкую дьявольскую сущность. Терпеливо ждал, пока ты решишься довериться мне…

— И всё это время не гнушался спать с ведьмой? — выкрикнула Гермиона, которую уже беззастенчиво хватала, пинала и рвала на ней одежду почуявшая вседозволенность толпа.

— Я принес свое тело в жертву во имя веры и благой цели! — рявкнул инквизитор. — На костер ведьму!

И тогда Гермиона увидела его — огромное кострище, сложенное на околице деревни. Прямо посередине был вкопан высокий столб, и при виде него Гермиона впервые ощутила настоящий страх. Она слышала от матери, научившей её всему, что некоторые волшебники умеют колдовать и без палочки, но сама она этого не умела.

Дэмьен лично привязал её к столбу под крики и улюлюканье толпы.

— Подлец! — прошипела она ему и плюнула в лицо. Броуди лишь ухмыльнулся, отерев щеку.

— Храбришься, ведьма? Если бы твоя мать не сглупила и все-таки отправила тебя в Хогвартс, тебя наверняка взяли бы на Гриффиндор, — прошептал он ей на ухо и дернул её за волосы цвета воронова крыла, заставив посмотреть на него. — Удивлена? Ты думала, я жалкий магл? О нет. Я представитель древнего магического рода…

— Ты сквиб! — выплюнула ему в лицо Гермиона и тут же получила еще одну пощечину. Лицо Дэмьена застыло непроницаемой маской, и она поняла, что права. Тогда, отвернувшись от Броуди, она обратилась к жителям деревни:

— Добрые люди! Я всегда помогала вам! Лечила! Отдавала свои снадобья, не прося взамен ничего! Так вы решили отплатить мне?

Толпа затихла, но никто не решился высказаться в защиту ведьмы, обвиняемой Святой инквизицией в порочной связи с нечистым и колдовстве. Тогда Гермиону охватили отчаяние и ярость:

— Будьте прокляты вы все и ты, Дэмьен! Вы сгорите точно так же, как и я! И будете пылать адским пламенем вечно!

— Хватит! — отрезал Броуди. — Оливия Джеймсон, ты обвиняешься в колдовстве и пособничестве дьяволу! Я, епископ Кентский и Эссекский, выношу тебе смертный приговор! Поджигайте!

Удар локтя инквизитора — и Гермиона потеряла сознание.

***

Боль.

Бесконечная, безграничная боль. Она пропитала все естество и выплеснулась наружу, превратившись в неудержимую сокрушительную ярость. Порыв ураганного ветра размел костер с догорающими останками, и Гермиона где-то на краю сознания поняла, что изувеченное огнем тело, от которого уже мало что осталось, когда-то принадлежало ей. Но сейчас это уже было неважно. Теперь она была ветром, кинувшим в лицо своре убийц сноп огня, разметавшим угли, так что занялась сухая трава, позволив пламени дотянуться до дерева. Аккуратно сложенного и плотного подогнанного друг к другу дерева, из которого были сделаны жилища её убийц. Треск огня, грохот рушащихся балок и крики сгорающих заживо людей звучали песней, победной песней её мести за свою преданную любовь и обманутое доверие.

Песнь восторга слилась с завыванием ветра, и Гермиона промчалась над деревней, хохоча и плача. Но вдруг взгляд выхватил одинокую фигуру человека в серой мантии, спешно седлающего коня. Животное вставало на дыбы и не желало слушаться, страшась разбушевавшегося вокруг огня, и человек злобно хлестал его кнутом, цедя сквозь зубы ругательства. Восторг снова сменился яростью и жаждой мщения. Но просто сжечь предателя, предводителя своры убийц, Гермионе показалось мало. Страстно, до безумия захотелось снова жить, обрести плоть. И наблюдать, как мучитель медленно сходит с ума и угасает, а затем умирает, бесполезный и никому не нужный. Собаке собачья смерть.

Кровожадный огонь, убивший её, вдруг стал источником силы. В него вплелись крики жителей деревни, и их муки подпитали Гермиону. Она рванулась, с усилием преодолевая неведомое сопротивление, и вдруг её окутали твердость металла и человеческое тепло, нагревшее его. А затем сознание медленно угасло, будто этот рывок отнял последние силы, и Гермиона уснула. Чтобы проснуться несколько лет спустя внутри креста на теле епископа Дэмьена Броуди, главного инквизитора Кентского и Эссекского.

***

Гермиона открыла глаза и увидела свое отражение, которое смотрело на нее когда-то с неподвижной глади озерной воды. Длинные волосы цвета воронова крыла, бледная, почти прозрачная кожа, упрямо вздернутый носик и холодные бесчувственные глаза, которые в тот раз светились теплом и любовью. Вдруг откуда-то всплыло имя — Оливия. Так её зовут. Или нет?

Гермиона потерла раскалывающиеся от боли виски и снова подняла взгляд. Отражение не двигалось, и её охватил страх. Разве они не должны повторять каждое движение человека? А потом из самых глубин сознания появилось еще одно имя — Драко. Её возлюбленного зовут не Дэмьен, а Драко! И она сама вовсе не Оливия! А Гермиона! Её зовут Гермиона Грейнджер! Как она могла забыть!

— Зачем… — голос был хриплым, и пришлось прочистить горло, прежде чем снова попытаться заговорить: — Зачем ты показала мне всё это? Я словно прожила твою жизнь… и умерла твоей смертью… Зачем, Оливия?

— Это всё, что у меня осталось, — голос призрака был печальным, но очень красивым: звучным, переливчатым, как будто хрустальным. — Воспоминания о прошлом. Привидения сотканы из них. Каждая душа, не пожелавшая уйти на ту сторону и задержавшаяся здесь, — всего лишь воплощенные воспоминания и эмоции. Я показала тебе их, потому что хотела, чтобы ты знала. Чтобы ты поняла меня.

Глядя, как призрак сожженной волшебницы отплывает чуть дальше, к лежащему на полу без сознания Поллуксу, Гермиона почувствовала, как её мозг, одурманенный видениями прошлого, снова начинает работать с прежней быстротой.

— Что случилось с Дэмьеном? — спросила она, нервно запуская руку в и без того растрепанные волосы. Её охватило знакомое свербящее чувство, как бывает всегда, когда загадка, над которой долго бьешься, готова вот-вот решиться. Не хватало лишь одного маленького кусочка пазла для полной картины.

— Он умер, — отозвалась Оливия, и её красивое лицо исказилось гримасой злорадного удовлетворения. — Обезумел и сам шагнул с крыши своего собора. Самоубийца. Теперь он горит в адском пламени, как я и обещала.

— Сам шагнул? — Гермиона вспомнила то чувство сонного бессилия, которое охватило её… нет, Оливию, когда душа проникла в крест епископа Броуди. — И сколько тебе понадобилось времени, чтобы он сам шагнул с крыши?

Оливия улыбнулась, но её глаза оставались холодными, отчего улыбка была похожа на звериный оскал.

— Почти десять лет. Я была очень слаба поначалу, поэтому он с легкостью сбрасывал оковы моего влияния на него. Но я была терпелива и медленно, шаг за шагом подтачивала твердыню его разума, пока та не рухнула. Это отняло все мои с таким трудом накопленные силы, а ярость больше не подпитывала меня, ведь месть свершилась. После смерти Дэмьена я несколько веков спала, надежно укрывшись внутри его креста. Мне повезло: медальон сохранился, сменяя хозяев, и жернова истории не перемололи его вместе со мной. Пробудившись опять, я заново начала собирать силы, приглядываясь к происходящему вокруг, наблюдая и изучая изменившуюся за прошедшие века жизнь. И с каждым годом мне всё больше нравилось то, что я видела. Вдруг я ощутила, что это не конец, что я не сгорела когда-то давно на костре. Я почувствовала, что впервые со дня смерти Дэмьена у меня возникло какое-то желание, совсем не похожее на жажду мести, наполнявшую мое существование смыслом, а меня — силами. Я снова захотела жить.