Глава 27

НОА

Я бегу по холмистым улицам Милуоки, чтобы быстрее добраться до Мэтта. И чуть не загибаюсь. Твою мать. Мне нужен воздух. Срочно.

Я еле дотягиваю до гостиницы, где меня на ходу тормозит охрана. От интенсивной нагрузки грудь тяжело вздымается. Нафиг этот бег. Пытаясь отдышаться, я упираюсь ладонями в колени.

— Ваш гость... в отеле... — запыхаясь, выдавливаю я и показываю ключ-карту, которую дал Дэймон. — Я... спешу...

Охранник отступает, и я снова бегу. С другого конца вестибюля вижу, как закрываются двери лифта, и припускаю быстрее. Чувак в лифте видит, что я бегу, но ничего не делает, чтобы удержать двери открытыми. Урод.

Следующий лифт приходит, по ощущениям, где-то через два года. К тому времени, как я добираюсь до номера Мэтта, адреналин в крови зашкаливает. Я не утруждаю себя стуком и открываю дверь картой.

Вот он, со всеми своими шестью футами и тремя дюймами четко очерченных мускулов и сексуальной как грех задницей. При виде меня Мэтт застывает на полдороге между двумя кроватями.

— Ноа…

Сердце бешено колотится, и меня будто затягивает в мощное течение, несущее к Мэтту. Громкий щелчок захлопнувшейся за мной двери нарушает наступившую тишину в комнате. Все подозрения, ненависть и гнев трансформируются в похоть, желание и нужду. Если бы не отчаянная необходимость узнать, что натворил отец, я бы набросился на Мэтта и оставил все вопросы на потом.

— Что он сделал? — спрашиваю я.

Мэтт хмурит брови.

— Кто? Дэймон?

— Мой отец, — шиплю я сквозь зубы.

Замешательство на лице Мэтта сменяется удивлением, брови взлетают до линии волос. Он отворачивается, избегая моего взгляда.

— Ох. Хм-м. Ты про это... Дэймон сказал, он...

Я никак не могу восстановить дыхание, грудь тяжело вздымается.

— Единственное имя, которое назвал Дэймон — Рик Дуглас. А я сложил два и два.

— Неважно, что сделал или не сделал твой отец. Просто знай, что оставаться в Нью-Йорке был не вариант. Если бы имелся хоть шанс, я не колебался бы ни секунды. Так же, как если бы ты попросил меня остаться. — Мэтт пытается подойти ко мне, но я отступаю, пока не упираюсь спиной в дверь.

— Мне нужно знать, — говорю я.

— Зачем? Это тебя лишь разозлит.

— Ты отказался от миллионов долларов ради меня.

Мэтт пожимает плечами.

— Ты идиот, если хотя бы допускаешь мысль, что я мог согласиться. То, что я чувствую к тебе, стоит гораздо больше.

— Почему ты мне не сказал? — шепчу я.

— Если в двух словах, мне дали понять, что твой благотворительный фонд может накрыться.

Я моргаю. Этот парень... это он и есть. Он тот самый.

Он будет за меня бороться. Защищать. Оберегать. Он предпочтет меня всему остальному — даже футболу, если я позволю. Чего я не сделаю. Но дело не в этом. А в том, что я думал, никогда не встречу такого человека, как Мэтт. Который любил бы меня и весь мой дерьмовый багаж. Который смог встретиться один на один с моим отцом и принять мою сторону.

— Я не хотел, чтобы ты потерял то единственное, что тебя так воодушевляет, — после затянувшейся паузы говорит Мэтт. — Когда ты рассказываешь о «Радужных Койках», то просто светишься. Оживляешься, становишься страстным. Как-то ты сказал мне, что у тебя никогда такого не было. Ты не собирался просить меня остаться, и я решил, что не стоит ничего рассказывать. Я нарушил сделку, влюбившись в тебя.

— Нет. Мы нарушили сделку. Кажется, я полюбил тебя в ту минуту, как мы приземлились в Нью-Йорке, и ты недвусмысленно указал на мою избалованность. Это было так романтично.

— Как? Никаких нежных чувств к парню с круиза? — спрашивает Мэтт.

— К тому злюке, не вылезавшему из спортзала? Не особо.

— Эй, ты же понимаешь, что я все еще тот самый парень.

Я трясу головой.

— Ты гораздо больше.

— Могу я уже тебя поцеловать? Пожалуйста?

— Блядь, да.

Мы сталкиваемся ртами на полпути, слишком жадно, чтобы вовремя притормозить. Зубы громко клацают, и мы начинаем хохотать.

— Ух, — Мэтт хватается за челюсть.

— Упс.

— Кровит? — Он убирает руку и показывает зубы.

— Нет, все в порядке. — Я подхожу ближе. — Просто идеально.

На этот раз я двигаюсь медленно. Скольжу пальцами по волосам и мягко прижимаюсь губами к его губам.

Мэтт стонет и обхватывает своими огромными ладонями мою задницу.

— Я переезжаю в Чикаго.

Мэтт застывает.

— Ч-что? — Он откидывает голову, но по-прежнему прижимает меня к себе.

— Я не хочу без тебя жить, а ты не можешь бросить футбол ради меня. Ты и есть футбол. Ты готов был отказаться от всего. Сейчас моя очередь переступить через себя и сделать это на самом деле.

Надо признать, единственный раз, когда я бросил все ради парня, это обернулось против меня. Я остался получать степень политолога в спортивном колледже Нью-Джерси. Не будь я таким упрямым, перевелся бы в Гарвард, Йель или любой другой университет Лиги плюща, и отец заплатил бы любые деньги. А я остался в Ньюпорте ему назло.

Но Мэтт — не Натаниэль. Да и я уже не тот наивный восемнадцатилетка.

— Что меня там держит? — спрашиваю я. — Я люблю Нью-Йорк, но...

— А как же твой благотворительный проект?

— Уверен, в Чикаго тоже найдутся бездомные подростки-геи. Печально, что этот проект применим в любом городе, но в данном случае это нам на руку.

— У меня контракт всего на год. Если ты запустишь «Койки» здесь, а я не пройду отборочные тренировки...

— «Радужные Койки» еще очень далеки от запуска. Мы пока только на стадии планирования. А если проект останется в Нью-Йорке, мы что-нибудь придумаем. Я мог бы летать туда и обратно, когда ты в разъездах, да и сезон длится всего пять месяцев... даже меньше, если не попадете в плей-офф, хотя я в вас верю.

Мэтт отстраняется.

— Ты в курсе продолжительности футбольного сезона?

— Я прочитал.

Ага, я абсолютно без ума от этого парня. Я даже занимаюсь планированием всякого дерьма.

— Ладно, а как же твой отец? Он же вычеркнет тебя из завещания.

— Ой-ой, я так ужасно этого боюсь, — сухо бросаю я. — Пусть оставит свое состояние моим кузенам. Они все равно считают, что я не заслуживаю права на наследство Хантингтонов.

— Ты пожертвуешь ради меня миллионами долларов?

— Звучало бы более впечатляюще, если бы я не стоил больше, чем отец. Но, да, конечно, будем считать, что так.

Мэтт игриво меня пихает, но я хватаю его за руку и притягиваю к себе. Постоянно хочу до него дотрагиваться. Все время. Трудновато придется во время тренировок, но я серьезно настроен со всем справиться.

— Если тебе от этого станет легче, знай: будь я перед выбором между тобой и деньгами, я выбрал бы тебя. Всегда. Ты единственный человек, который понимает, почему я такой, какой есть, и я люблю тебя, тупица.

Улыбка, озарившая лицо Мэтта, окончательно рушит мои стены, и я понимаю, что поставил сердце на кон не зря.

Мэтт касается лбом моего.

— Я тебя тоже люблю, идиот.

— Сколько нежности в твоих словах.

— Ты первый начал, — шепчет Мэтт.

И я же это заканчиваю, хватая его за рубашку и пятясь к кровати. Я разворачиваюсь и толкаю его вниз, но Мэтт снова вскакивает.

— Это койка Тэлона. Вряд ли он оценит, если мы на ней трахнемся.

— Мы собираемся трахаться? Разве теперь, когда у нас серьезные отношения, секс не должен прекратиться?

— Если, по-твоему, в этом заключаются отношения, я тебя бросаю. Сейчас же.

Я притягиваю Мэтта к себе и вдыхаю его запах.

— Кажется, лишив тебя девственности, я сотворил монстра.

— Во-первых, ты меня девственности не лишал. А во-вторых, мои тренеры обвинят тебя в отсутствии у меня концентрации, потому что на поле я только и буду делать, что думать о твоей очковой зоне.

— М-м-м, продолжай говорить на футбольном сленге. Ох, да, и со своим южным акцентом.

Губы Мэтта обхватывают мочку моего уха, затем скользят вниз по шее.

— А может, я тебя так трахну, что забудешь, сколько у тебя бабла в банке? Только и сможешь, что выкрикивать мое имя, смекаешь?

Я стону.

— Знаю, сейчас речь не о том, но я и так понятия не имею, сколько у меня денег. Если только «куча» не считается числом.

— В постель, — рычит Мэтт.

Ему не нужно повторять дважды. Я оказываюсь на спине быстрее, чем девственник на проститутке. Мы сбрасываем рубашки, ботинки и носки, Мэтт стягивает штаны и боксеры, а я вожусь со своими дурацкими джинсами.

Никогда не носите дизайнерские джинсы. Идиотские пуговицы вместо молнии.

— У тебя есть все, что нужно? — спрашивает Мэтт.

Я резко замираю.

— Нет. А у тебя? Ты же у нас тот, кто переехал.

— Но не в Милуоки же. Кого мне было трахать на сборах?

— А кого здесь было трахать мне, учитывая, что мы вроде как расстались? — Я откидываюсь на спину. — У тебя даже для дрочки ничего нет? После Арона я проверялся, и ни с кем потом...

— Н-н-гррх. — Мэтт кусает костяшки. — Больше всего на свете хочу трахнуть тебя без резинки, но смазки нет. Сборы, опять же. Не думал, что будет время шкурку гонять.

— Как насчет халявного гостиничного лосьона? — Я уже откровенно скулю.

— Фу, и близко не подпущу эту дешевую дрянь к своему хозяйству.

— О, простите, Ваше Высочество. Я и не подозревал, что вы такой тонкий знаток лосьонов для рук.

Вместо того чтобы ответить мне колкостью, Мэтт тянется к моим джинсам и окончательно их снимает.

— Ну, есть же еще рот. И руки. А когда съедемся, я тебя трахну. — Мэтт забирается на край постели.

Его голова опускается, губы так близки к моему изнывающему, набухшему члену. Но я хватаю Мэтта за волосы и оттягиваю назад.

— Ты хочешь, чтобы я жил с тобой?

— Разве ты не это имел в виду, сказав, что переедешь в Чикаго?

— Ох... нет. Так далеко вперед я не заглядывал. Просто понял, что хочу быть вместе. Но я серьезно хочу с тобой жить. Да, я хочу к тебе переехать.

На этот раз, когда Мэтт приближается к моему члену, я его не останавливаю. Он заглатывает меня своим талантливым ртом, но, как бы я ни обожал это ощущение, мне нужно больше.

— Мэтт. — Я тяну его вверх, и его тело скользит по моему.

Слюна и предэякулят смешиваются, и наши члены легко трутся друг о друга. Мэтт двигает бедрами и мои глаза закатываются.