— Это совсем просто: художественная гимнастика, плавание, бальные танцы, фитнес, лаун-теннис.

— Карьера еще… А жить когда?

— В процессе, — пожала она плечами, открытыми, красивыми, беззащитно-трогательными.

— Итак, что же, вот это всё, — она обвела пальцем свой блистательный образ, — ничего вам не говорит? Что, никаких ассоциаций?

— Да ассоциаций-то как раз навалом, — произнес я, уводя даму с танцпола на террасу.

— Значит, все нормально, — почему-то сказала она, доставая из сумочки телефон.

— Вам говорили, что ваша внешность оказывает такой эффект, — я почесал пальцем лоб, — ну, примерно, как наезд тяжелого грузовика. Присаживайтесь за наш стол, тут еды — на роту голодных новобранцев. Вот чистая тарелка, приборы, ешьте на здоровье, приятного аппетита.

— Очень кстати, я голодна, как…

— …Пантера, — ляпнул я первое, что пришло в голову, из числа тех самых ассоциаций.

— Ну да, примерно, — сказала она, набирая номер и слизывая из раковины устрицу. — Простите, один короткий звонок. — И в телефон: — Сестричка, привет, это я. У меня все нормально. Объект в порочащих связях не замечен. Можешь спать спокойно. Пока!

— Я бы не спешил с такого рода заявлениями, — пробубнил я, разглядывая появившихся на террасе Никиту с подружкой в драном вечернем наряде. — Все мы ходим по краю пропасти. Как правило.

— Ну ладно, поели, попили, потанцевали — пора домой, в люлю. — Сказал я, подзывая официанта. — Обернувшись к Сирене: — Вас подвезти?

— Спасибо, я тут с кавалером. Да вот он, — махнула она рукой в сторону красавчика в белом костюме.

И тут я узнал своего соседа из-под стеклянной крыши. Только что это — вместо «тихого скромного старичка» я увидел элегантного господина с голливудской улыбкой на сияющем лице без единой морщинки, похлопывающего по плечу приезжую оскароносную знаменитость из области элитного кинематографа. Ну, Лёха Черногорский, ты даешь!

— Ладно, коли так, — взмахнул я рукой на прощанье. — Никита, прощайся с дамой, тебе еще меня транспортировать.

Мы сели в наш бронированный джип и сквозь огни в черной ночи, под насмешливое мигание ярких звезд — запетляли по дорожному серпантину домой.

— Вот так, за номером сто ставим птичку — расчет закончен, — пробурчал я.

Мы новые

от покаяния и благочестивой жизни они

изменились и стали очень благообразными

прп. Силуан Афонский

Наверное, говорить о том, что мы привыкаем к чудесам, не совсем правильно. Каждое чудо Божие — уникально и восхитительно уже потому, что в миг его проявления чувствуешь своё недостоинство, собственное ничтожество перед всемогуществом Подателя. «Привычка к чудесам» выражается в том, что удивление не поглощает чувства, а рождает благодарность.

Как это часто бывает, я был предупрежден. С некоторых пор перед сном читаю или слушаю в аудиоверсии книгу «Старец Силуан Афонский» — это успокаивает и одновременно укрепляет. В тот вечер прочел вот что:

«Знал я одного мальчика. Вид его был ангельский; смиренный, совестливый, кроткий; личико белое с румянцем; глазки светлые, голубые, и добрые и спокойные. Но когда он подрос, то стал жить нечисто и потерял благодать Божию; и когда ему было лет тридцать, то стал он похож и на человека, и на беса, и на зверя, и на разбойника, и весь вид его был скаредный и страшный.

Знал я также одну девицу очень большой красоты, с лицом светлым и приятным, так что многие завидовали ее красоте. Но грехами потеряла она благодать, и стало скверно смотреть на нее.

Но видел я и другое. Видел я людей, которые пришли в монахи с лицами, искаженными от грехов и страстей, но от покаяния и благочестивой жизни они изменились и стали очень благообразными. Еще дал мне Господь увидеть на Старом Русике во время исповеди иеромонаха-духовника во образе Христа. Он стоял в исповедальне невыразимо сияющий, и хотя он был весь белый от седины, лицо его было прекрасным и юным, как у мальчика.

Подобным образом видел я одного епископа во время Литургии. Видел я также отца Иоанна Кронштадтского, который от природы был обыкновенный по виду человек, но от благодати Божией лицо его было благолепно, как у ангела, и хотелось на него смотреть. Так грех искажает человека, а благодать красит его».

Прочел и сразу мысленно улетел к испанской Инессе, моей русской Ирине. А следующим утром, после бритья, кофе, рынка и купания, вернулся домой и приступил к приготовлению праздничного обеда — и с этим справился на удивление вдохновенно и ловко. Стол в гостиной накрыл скатертью ручной работы, купленной у старой гречанки, видимо именно к такому случаю. Расставил блюда: курицу фаршированную грушами, салат Цезарь, запеченные на гриле перцы, помидоры, баклажаны; блюдо с зеленью, оплетенную бутыль домашнего золотистого вина.

Переоделся во всё чистое, белое — и вышел во двор открывать калитку. И да! — как говорится, предчувствие меня не обмануло — из-за угла с кипарисом вышла она и легкой походкой, едва касаясь босыми ступнями камней, подошла ко мне. Мы замерли, мы не узнавали друг друга, мы смотрели и дивились — вот оно чудо из чудес, о котором предупреждал блаженный Силуан — да, да, мы стали другими.

В те мгновения перед нами пронеслись дни нашей дружбы. Как на утёс накатывали на нас бурные волны обид, измен, гордости житейской, злобной агрессии — обрушились, обмыли и откатились в прошлое. То, что испытывал я, то, что отразилось на её лице, было столь чисто и прозрачно, высоко и блаженно — как в детстве, как на земле не бывает, а лишь в сказке или в самых потаенных мечтах. И пусть это будет лишь несколько мгновений, но пусть будет!

Инесса, моя Ирина — стала настолько красивой, словно всё самое лучшее, что отразилось в лицах Испании, в ликах Святой Руси — впитало ее существо и осияло это юное лицо с огромными синими глазами, стройную фигурку, нежную улыбку на девичьих губах — и стала она родной и близкой.

— Не прогонишь? — прошептала она, потупив очи.

— И не надейся…

Я бережно взял ее за руку и провел в гостиную, принес хрустальную вазу с водой, в гранях которой отражался солнечной желтизной кружок лимона, она по-восточному омочила пальцы в воде, помяла колесико лимона, промокнула руки полотенцем. Я прочел «Отче наш», и мы приступили к торжественной трапезе. Молча. Не хотелось говорить, мы проживали каждое мгновение с такой невероятной бережливостью, словно вот сейчас всё закончится, и мы вернемся в обычную жизнь, где так мало добра и света. Но счастье продолжалось, даже когда мы незаметно для самих себя съели, всё что было на столе, опустошили плетеную бутыль золотистого вина и, чтобы не осоловеть от обильного обеда, вышли на прогулку, запетляв по горячим камням в сторону моря. Голубая волна в мириадах ослепительных блесток приняла наши тела, окутав серебристой пушистой пеной, закачала прохладой, позвала на глубину. Я знакомил Ирину с живностью, мы пересекали зеленоватые лучи солнца, пронизывающие стеклянистую голубую толщу воды, выбирались на поверхность, брызгались, плескались, снова и снова удивляя обновленными помолодевшими лицами друг друга.

Разговорились только ближе к ночи. Тут она и проговорилась. Оказывается, Ирине пришлось провести три месяца в тюрьме. Правда, она сразу пожалела, что призналась, даже ладошкой рот прикрыла, глянув на меня искоса с явным сожалением.

— Твоя работа? — спросил я мысленно своего воинственного ангела. Встал из кресла у камина, конспиративно, чтобы скрыть возмущение, подложил поленья в огонь.

— Не только, — отозвался Георгий. — В той операции принимал участие целый совет, как из бесплотных сил, так и плотских силовиков.

— И Юра тоже? — чуть не вскрикнул я.

— Ты на результат обрати внимание! Неужели оно того не стоило?

— Да, ты прав, такого преображения я не ожидал.

— Пользуйся! — хмыкнул ангел. — Сочтемся по итогам операции.

Как всегда, мысленный разговор с ангелом меня успокоил и примирил. Я повернулся к Ирине и опять погрузился в созерцание чудесной красоты. Загадочно улыбнувшись, она встала рядом с зеркалом, и я впервые обратил внимание на своё отражение — на меня из серебра амальгамы, из отблесков пламени в камине, из сумрака наступающего вечера выглянуло моложавое загорелое лицо без морщин, сияющее влюбленными глазами юноши. Ирина смущенно опустила очи, прижалась ко мне и тихонько всхлипнула: «Какие же мы с тобой счастливые!»

Разумеется, наши дети, родившиеся по благословению епископа, в любви, красоте внутренней и внешней, — наши близнецы Сашка и Машка, похожие на парочку золотистых одуванчиков — стали источником родительской радости. Тому же способствовали и наши редкие встречи, ведь Ирина чаще всего жила у родителей, в то время как мне приходилось выезжать то в одну страну, то в другую, разумеется, соблюдая все меры предосторожности. Также и каждая моя встреча с семьей обставлялась как секретная операция, в которой участвовали десятки секретных сотрудников — миллиарды, отнятые у государственных воров, направленные на мирные цели, не давали покоя большим людям у власти.

Пока мы подобно Святому семейству сохранялись от невзгод в центре Ока тайфуна, наш двуглавый Ирод откусил сам себе обе головы и самоуничтожился. Нет, за границами зоны относительного покоя не гремели взрывы, не грохотали выстрелы, не пылал огонь масштабных боевых действий — тактика нынешней войны была подобна мягкой силе крадущегося дракона, тем не менее, смертельно опасной для нашего неприятеля. Обе преступные группировки исчезли следом за лидерами, одного из них нашли повешенным в недоброй ветхой Британии, другого сначала посадили в тюрьму, после чего скомпрометировали на весь мир, оставив без гроша. Тихо-мирно отошли от дел чины пожиже, под натиском лавины лживой информации пресса интерес к миллиардам, выведенным заграницу, потеряла, свидетелей преступления не осталось.