Игры животных и людей тоже будто бы одной природы. Детёныши научаются в лёгкой «игровой» форме что-то делать. Сегодня котёнок ловит мячик, а завтра он будет мышь ловить. Сегодня девочка печёт пирожок из песка, а завтра она будет работать кулинаром. Суть игры — освоение будущих форм поведения. И это — в корне неправильно!
Итак, что же делает котёнок, если он не учится ловить мышку? Он учится не делать ничего, то есть ничего лишнего. Лучше всего посмотреть на детёнышей животных, которые способны сразу следовать за родителями. Недавно рождённый козлёнок прыгает, скачет, но как-то необычно, как-то странно. Как будто в каждом прыжке соединяются несколько прыжков, имеющих разную цель, разное значение в поведении. И это действительно так! Козлёнок, как и любое другое животное, учиться дифференцированно отвечать на определённые сигналы, а не выполнять множество врождённых инстинктов сразу. То есть игра животного, это обучению торможению, самообучение не делать многого, а делать только что-то определённое, адекватное ситуации. Ещё раз, в игре животное обучается не что-то делать, а что-то не делать!
Ребёнок проходит этап обучению что-то не делать на самом раннем этапе своего развития. Усваиваемая им речь убивает все (практически) его инстинкты и заменяет их новыми. Важнейшим новым инстинктом для него является принадлежность к группе людей, каковыми для него являются взрослые. Но именно взрослые и не дают присоединиться ему к их группе, они всё время создают дистанцию между собой и ребёнком. Они дают ему игрушки, отдаляющие его от их мира. Игра ребёнка — это попытка приблизиться к миру взрослых, стать частью его, а не научиться чему-либо новому. Об обучении заботятся взрослые. И ребёнок не учится устанавливать отношения с другими детьми, он это делает инстинктивно. Он может только ослабить или укрепить связи с другими. То есть, детская игра — это попытка проникнуть в мир взрослых, но не научиться чему-нибудь.
Возможно, это сложно для вас. Миль пардон!»
Кот сплюнул, махнул сердито хвостом и исчез вместе с золотистой тучкой.
Мы прошли ещё метров пятьсот, как вдруг из-за поворота навстречу нам выехали пять всадников в металлических одеждах с вёдрами на голове. Цезарь посмотрел на их красные кресты на плащах и сказал разочарованно: «Ну вот, опять христиане.» Первый из всадников подъехал к нам и прогудел что-то из ведра. «Не понимаю тебя, о неизвестный владелец ведра на голове, кто бы ты ни был и как бы тебя ни звали, хотя приличные люди сначала представляются и лишь потом надевают ведро на голову и начинают гудеть, как я уже без надежды предполагаю, на опять-таки жуткой пародии на латынь, называемой в этой местности бывшей прекрасной Галлии французским языком» - сказал, еле сдерживаясь, Цезарь.
Рыцарь застыл, рука его дёрнулась к мечу и остановилась. Замерев несколько секунд в неподвижности, он оставил в покое меч и снял двумя руками ведро с головы. Он объяснил нам, что ведро называется рыцарским шлемом. Под ведром оказался молодой человек неприятной наружности со смазанными чертами лица и жидкими, неопределённого цвета волосами. Он надменно выставил нижнюю губу, которая у него оказалась впечатляющего размера, очевидно, от постоянных упражнений, и сказал: «Я — Луи Сварливый, дофин Франции, Наварры, Шампани, Бри и ещё много чего. О Галлии никто ничего не слышал со времён Меровингов. Когда подданный говорит с королём, он должен стоять на коленях. Итак, немедленно на колени! Кто ты такой и где ты потерял свои штаны? Почему ты волочёшь с собой голую девку, наверняка ведьму, вместо того, чтобы накрыть её мешком и благочестиво сжечь? И откуда у тебя этот длинный кинжал? Простолюдины не имеют права носить оружие, равно как и цветное платье, ишь, красные полосы на холсте намалевал!»
Клеопатра встала, выставила вперёд ногу, подбоченилась и спросила диктатора едким голосом: «Цезя, кто этот млекососущий прыщ, еле слышно писающий там внизу? (Клеопатра стояла на пригорке метра полтора высотой.) Ты бы научил этого раба манерам, пристойным для рабов в присутствии их божественных господ!»
Цезарь встал, выставил вперёд ногу, подбоченился и сказал натренированным голосом оратора: «Клёпа, только держи себя в руках! Этот вонючий вшивый отрок утверждает, что он какой-то дуффин какой-то Бри с наваром. Скорей всего, маленький мелкий начальник какого-нибудь отряда местной стражи, охраняющий рабов или запасы пищи.» Он повернулся к Луи Сварливому: «Теперь к тебе, как справедливо указала царица египетская Клеопатра, млекососущий отрок. Я — Цезарь, пожизненный диктатор Рима и я никогда ни перед кем не стоял на коленях и не буду. И не проси. Теперь о штанах. Как ты только что доказал своей убогой речью, в штанах ходят только варвары, на знающие ни манер, ни уважения к достойным людям. Что касается гладиуса, то моли Йови, Венеру и Марса вместе взятых, чтобы тебе никогда не пробовать его действие на себе. Надевай своё ведро, бери своих слуг и исчезните с глаз моих долой, не портите мне здесь воздух!»
Луи Сварливый задохнулся, потом покраснел, как индюк, потом побелел, как размороженная курица: «Еретики! Идолопоклонники! Какие ещё боги? Нет бога кроме Иисуса и папа представитель его на Земле! Штаны! … Варвары! … Голая! ... Ты у меня на коленях будешь большой палец у меня на ноге сосать!» С этим грозным обещанием он поднял меч и ринулся на Цезаря. Его слуги ещё не успели за ним последовать, как он достиг диктатора, который ловко уклонился от меча, пропустил Луи, ухватил его за стремя и сбросил с лошади. Шум был такой, как будто в скобяной лавке рухнул штапель жестяных тазиков. Цезарь подошёл к лежащему рыцарю, приподнял ногой латы у него на седалище и нанёс достаточно солидный удар. У дофина явно останется основательный шрам, которым ему, к большому сожалению, никогда не удастся похвастаться.
Прискакали дофиновы слуги. Не говоря не слова, они подняли наследника престола, положили его поперёк лошади и ускакали. Луи Сварливый оскорблённо молчал и даже не простился. «Эти варвары такие неучтивые» - сказала укоризненно Клеопатра. «Надо же, даже "До Свидания" не сказал, тоже мне дофин!» Царица египетская ухватилась за диктатора и они двинулись по пересохшей дороге, поднимая небольшое облако пыли и не оглядываясь на меня. Клеопатра говорила: «Цезя, а что, если у нас будут девочки? Как мы их назовём?» На что Цезарь отвечал: «Как? У них уже есть имена. Согласно римскому обычаю они все будут носить моё фамильное имя. Если будет одна девочка, то она станет Юлией. Если будут две девочки, то старшая станет Юлией Майор, а младшая — Юлией Минор. Если будут три девочки, то старшая останется Юлией Майор, средняя будет Юлия Секунда, а младшая теперь станет Юлия Минор, и так далее с каждой новой дочкой. Так что не напрягай свою красивую головку, римские законодатели давно всё за тебя решили. » Клеопатра обидчиво надула губы: «Ну, вот! Я, царица, не могу по своему произволу назвать своих собственных дочерей!»
А я не мог идти. Я стоял и проваливался. Проваливался в дымную темноту. Мягкую и душную. И мне было всё равно…
У каждого есть «своя» песня. У некоторых это песня, которую мать пела ребёнку, качая его в колыбели. Это очень красивая история, которая никогда не была правдой. А теперь уже и исчезли колыбели и вместо матери поёт какое-нибудь электронное устройство.
У других эта свадебная песня, под которую счастливая пара танцует в свадебную ночь. Поскольку большая часть счастливых пар очень скоро расходятся, а те, кому не хватает смелости это сделать, живут просто ненавидя друг друга, свадебная песня как «своя» песня тоже принадлежит к мифам и легендам. При ближайшем рассмотрении оказывается, что так называемая «своя» песня — это просто сказка, в которую верят только очень легковерные люди.
Однако имеются на Земле существа, у которых действительно есть «своя» песня. Это — кошки. У каждой кошки есть своя собственная песня, которую она поёт. Но поёт не всякому разному, а исключительно птичкам. Кошки знают, что просто так птичку поймать нельзя. Птичку нужно сначала соблазнить. Соблазнить, как Орфей соблазнил Эвридику. Кошачья песня лишает птичку обычной настороженности, расслабляет её и делает лёгкой добычей кошки. Если охота на птичку не удаётся, то это значит, что песня была исполнена без вдохновения, то есть просто так, как обязанность. Ну, а у птички нет никакой обязанности перед кошкой быть пойманной!
Костя на полусогнутых ногах, вытянувшись стрелой, устремив влюблённый взгляд на птичку, вдохновенно пел её свою собственную песню любви к птичкам. Для человеческого уха его песня звучала как нечто похожее на «ня-ня-ня», но слабое человеческое ухо не годится для кошачьего языка. Хорошо, что птички не особенно сильны в кошачьих диалектах и не понимают куплета, в котором воспевается вкус свежих птичек. Костя пел и потихоньку приближался к объекту своего вожделения. Синица, полуприкрыв глаза, сидела на нижней ветке вишни. Ещё шесть шагов, ещё один куплет, Костя весь подобрался и пружинисто прыгнул, сбивая синицу левой лапой. И вот она уже трепещет в его пасти. Костя допел куплет, как полагается, хотя с полной пастью это и затруднительно, прикусил птичку и пошёл походкой удачливого охотника на задний двор ощипывать добычу. Эту часть охоты Костя не любил, но что можно сделать супротив инстинкта, к тому же пение, как таковое, ему нравилось. Он съел синицу, думая при этом, что Людмила кормит его гораздо лучше. Но инстинкт есть инстинкт.
Костя слышал птичьи песни других котов и всегда поражался их разнообразию. Он давно предлагал Леонтию, да и другим котам тоже, устроить что-нибудь вроде фестиваля птичьих песен, но его идея не находила поддержки. Все говорили о «сакральном» значении птичьей песни. Что они при этом подразумевали, Костя так никогда и не мог понять, равно как и то, что такое «тривия». Однако в этом мире должно быть место и непонятному…