Unbekannt
Мне было больно. Я лежал и я был боль. Боль не обволакивала, боль раздирала, а в образовавшиеся просветы прорывался не то сон, не то быль. Гай Юлий Цезарь в пространной речи выражал благодарность мерцам за оказанную мне помощь и жал одному из них щупальце. Клеопатра в это время вытирала пурпурным платком выступавшую на теле мерца соль. Это было сильно даже для бреда, я заворочался и мы очутились в предгорье, где было жарко и сухо, трава вполне годилась для гербария и нахальные кровожадные мухи стремились получить свой красножидкий налог. Похоже, у птиц не оставалось уже сил на певческое прославление природы. Мы зашли под оливу, ища тени, но олива весьма бережлива в одолжении тени другим и мы продолжали противно и липко потеть. Клеопатра вытирала пурпурным платком пот на челе Цезаря.
Вдруг мы услышали лязганье жести, как будто лёгкий танк времён подготовки к Отечественной войне пробирался по соседнему оврагу. Через нескольку минут на дорогу выполз источник шума. Судя по внешнему виду и моим остаточным знаниям из курса истории, это был средневековый рыцарь. Большая часть доспехов он снял, связал верёвкой и волочил за собой, что и являлось источником неприятных звуков. В другой руке он держал большую грязно-белую тряпку с грязно-красной полосой. Я понял, что это его форменный плащ. На рыцаре остались подбитые ватой штаны и такая же куртка. Уже издалека было видно, что всё это было полностью пропитано потом.
Цезарь и Клеопатра неодобрительно посмотрели на штаны рыцаря. Одно дело — штанишки из тонкой шерсти на Цезаре, да и то в прохладное время, а другое — эти подбитые ватой подштанники на варваре! Незнакомец приближался к нам и уже в десяти метрах от него мы почувствовали непереносимую вонь никогда в жизни не мытого тела, экскрементов, пота, гноящихся ран. Рыцарь, казалось, только теперь заметил нас. «Стой, кто такие?» - закричал он на ужасающей пародийной латыни и попытался вытащить длинный меч, явно не приспособленный для пешего боя. «Ты сам кто такой? Почему ты коверкаешь прекрасную латынь? Стой где стоишь, ты воняешь хуже германских варваров» - прокричал Цезарь с такой спесью, которой от него невозможно даже было ожидать.
Но на рыцаря эта спесь подействовала (Цезарь точно знал, как обходиться с «непростым» народом) и от этого возгласа он, казалось, опешил. Рыцарь остановился, слегка поклонился и заявил: «Я — Нуффо де Нуфре, магистр парижского отделения ордена Тамплиеров и я не коверкаю латынь, на которой ты так прекрасно излагаешь свои мысли, а говорю на великом французском языке. Что касается запаха, то, возможно ты и прав, но мы сейчас это дела исправим!» Нуффо де Нуфре вытащил, как фокусник, неизвестно откуда склянку и облил себя содержащейся в ней жидкостью с ног до головы. Это его действие имело потрясающий успех — Клеопатра лишь только вдохнула новые рыцарские ароматы, как сразу упала в обморок. Я был уже практически в нём. Держался только Цезарь. Одной рукой он подхватил Клеопатру, другой меня и переместился в наветренную сторону от рыцаря.
Глубоко вздохнув, он спросил его хриплым голосом: «Ты что сделал, несчастный? Ты едва не убил царицу египетскую!» Рыцарь упал на колени и плаксивым голосом сказал: «Молю о всемилостливейшем прощении, я так и думал, что это особа королевский кровей, ибо никто другой не отважился бы появляться в таком виде на людях. Но я ведь ничего не сделал, о повелитель, теперь я вижу, что и ты королевских кровей! Я просто полил себя духами, так все делают при дворе короля, если запах уж сильно донимает.»
«А выкупаться ты не пробовал?» - спросила слабым голосом приходящая в себя Клеопатра. Рыцарь перекрестился, сплюнул через левое плечо, поцеловал чётки, неизвестно откуда появившиеся у него в руках и молвил дрожащим голосом: «О, прекрасная царица! Никогда не произноси таких слов, а особенно в присутствии незнакомых людей, иначе ты закончишь свою жизнь на костре. Наша святая церковь не рекомендует слишком часто совершать омовения. Я, например, был обмыт во время крещения и буду ещё раз омыт во время захоронения. Этого вполне достаточно нормальному человеку. Во всех прочих случаях достаточно духов. Часто мыться — это серьёзный грех! Это прямое потакание дьяволу!» Тут он опять перекрестился, сплюнул через левое плечо и поцеловал чётки.
Клеопатра только возмущённо замычала в ответ, не находя от ярости слов. Цезарь же сказал: «Судя по твоему акценту, мы находимся в Галлии, а тот кошмар, который ты называешь французским языком, есть не что иное, как самая жуткая месть галлов римлянам. Это ж надо, так обгадить великий язык! Одно твоё произношение чего стоит!» Диктатор молчал некоторое время, потом спросил: «Магистр означает учитель, где же твои ученики?» Нуффо де Нуфре с сомнением посмотрел на Цезаря: «Ваше величество, я же Магистр ордена Тамплиеров, я руковожу рыцарями, какие же ещё ученики, не считая того, что все мы ученики бога.» Гай Юлий терпеливо продолжал допрос: «Хорошо, учеников нет. Есть рыцари и ты тоже рыцарь, то есть, я бы сказал — солдат. Где тогда твои подчинённые?»
Рыцарь побледнел, ещё раз перекрестился и поцеловал чётки. «Я не хотел бы об этом говорить, разве что со своим духовником, но, похоже, с духовником у меня будут проблемы, то есть его у меня, возможно, вообще не будет. Поэтому я исповедуюсь прямо здесь перед вами.»
Клеопатре надоело заунывное носовое причитание Нуффо де Нуфре. Она капризно спросила Цезаря: «Цезя, что там несёт этот вонючка, я ничего не могу понять?» Император отвечал: «Я тоже, Клёпа. Но потерпи немного, он, кажется собирается нам всё объяснить.»
Рыцарь сделал вид, что не заметил переговоров царственных особ и продолжал: «Да будет вам известно, что я — великий грешник. Все люди грешны, но я — грешнее прочих, и это не гордыня. Я нарушил все главные обеты рыцарства. Самый мой страшный грех — я был в одной постели с женщиной, мало того, женой моего друга, мало того, моей госпожой, мало того, женой моего господина, моего короля, но и этого недостаточно, она ещё и беременна от меня! Скажите мне, о благородные правители неизвестных мне стран, это ли не грех всех грехов?»
Цезарь задумчиво чесал голову, но Клеопатру интересовал практический вопрос: «Скажи, Нуфло и Дупло, а когда ты сожительствовал с женой твоего друга, она не говорила тебе об ужасном исходящем от тебя запахе?» Рыцарь укоризненно посмотрел на фараоншу. «Между прочим, от неё иногда и похлеще пахло, но хороший пузырёк духов, как я уже говорил, снимал все проблемы!»
Гай Юлий перестал чесать голову и спросил: «А зачем ты поведал всему миру, что ты с ней спал?» Тут рыцарь залился слезами и сказал: «Я поведал об этом только моему лучшему другу, а он предал меня. Я исповедался моему священнику, а он донёс на меня епископу. А кроме того, мой ребёнок, он должен же знать своего настоящего отца!» Цезарь только пожал плечами: «Господи Йове, как тебя только допустили командовать людьми при таком наивитете? Это ж надо — поделился с другом и жрецом. Нуффо де Нуфре, тебе ещё рано иметь детей, ты сам ещё ребёнок!»
Рыцарь вдруг обиделся и закричал: «Это я то ребёнок? Да я этих сарацинов в Акко рубал пачками и ничего. И потом, кто такой этот Йове? У нас только один бог — Иисус Христос, вот! И что это ещё за жрецы?» Цезарь с сомнением спросил: «Один бог? Христос? Не знаю. Один бог — ты еврей, что ли?» Нуффо де Нуфре вдруг задрожал, изо рта у него пошла пена: «Я — еврей? Это вы — еретики! Называть правоверного католика евреем! Это худший из грехов! Проклятые идолопоклонники! И ещё ведьма голая!» Рыцарь бросил своё снаряжение, которое он всё ещё держал за верёвочку, поднял двумя руками меч и, прихрамывая, морщась от боли и завывая от ненависти, двинулся на Цезаря и Клеопатру. Диктатор чуть посторонился и хлопнул воина гладиусом по заду. Тот пошатнулся, упал, обиженно посмотрел на императора и приготовился к следующей атаке. Клеопатра послала Гаю Юлию воздушный поцелуй и попросила: «Цезя, выпусти ему, пожалуйста, кишочки! Я так люблю смотреть, как они потихоньку выползают из животика! Ну, пожалуйста!» И она запрыгала от предвкушения любимого зрелища. Цезарь отвечал: «И не проси, Клёпа. Мало ли какими болезнями этот упырь болеет. Вот я испачкаю гладиус, а потом заражусь от него всякой гадостью. Да и подходить я к нему боюсь, ещё наберусь каких-нибудь насекомых.» Клеопатра крикнула рыцарю: «Слушай, а насекомые у тебя есть?» Тот яростно гудел, но ответил: «Как у всякого честного христианина, вши, во всех местах, а вот блошек я извёл.» «Вот видишь,» - сказал Цезарь - «я же говорил!» Нуффо де Нуфре опять бросился в атаку. Гай Юлий шлёпнул его плоской частью гладиуса по голове и тот упал без сознания. «Пойдём отсюда» - продолжал он - «что-то мне эти христиане не нравятся.» Мы двинулись дальше по дороге, которая когда-то явно была римской дорогой, но почти полностью разрушилась ввиду полного отсутствия присмотра. «Варвары, варвары! Я всегда не любил галлов и был прав! Это ж надо, угробить такую дорогу!» - горевал Цезарь.
Внезапно на небе появилась золотистая тучка, на которой сидел лукоморский кот вымершей легендарной казанской породы, заевший в своё время до смерти татарина-перебежчика к Ивану Грозному Рюму Языкова. Кот махал лапой, как это делают керамические китайские коты-болванчики. Помахав лапой, кот внезапно заявил: «Я, наконец, понял, что меня так раздражало в детской психологии и этологии. За прошедшую сотню лет они так ничего и не поняли в играх животных и в играх детей. Им до сих пор кажется, что между играми первых и последних нет никаких различий! Ничего более глупого представить себе не возможно!
Причина этого лежит в том, что психологи, как и этологи, в принципе не видят различий в развитии молодых животных и детей. Они, может быть и не сознаются, но, в принципе, они не видят и различий между человеком и животным, разве что первый имеет более сложную систему сигналов, то бишь речь, но всё дело в количестве звуков. Если животное подучить, то и оно может успешно освоить речь, особенно пангиды. Но разница между языками животных и человека только количественная. Ха, ха, ха!