Как мы могли уйти так далеко от того, что значило быть человеком? Я мог снять ее шлем, но это было бы жестоко. Я ухмыльнулся из-за иронии.

Я встал, забросил девушку на плечо. Она уже не казалась легкой, я словно тащил слона, и мои руки немели. Наконец, я заметил выступ острых камней, где нужно было повернуть. Тьма поглотила меня, я шел между густыми кустами и огромными деревьями. Три года назад оползни после страшного тайфуна дополнило сильное землетрясение, и снесло дома, дороги и чайные домики. Половина Янминьшаня сгорела. Выжившие сбежали, а из-за экономического кризиса и слухов, что гора проклята, никто не пытался здесь все отстроить.

Теперь место, что было красивым, было заброшенным, диким, и остались тут только мертвецы. И я. Если кто и жил в Янминьшане, я их не встречал.

Я считал шаги, ноги дрожали от усилий. Около четырехсотого шага я заметил первый фонарь, сияющий, как цветочный дух. Я установил их на последних пятидесяти шагах к дому. Каждый фонарь работал о солнца. Пот заливал глаза, но я был слишком близко, чтобы останавливаться. Тяжелая деревянная дверь лаборатории открылась по моему приказу, я прошел внутрь, уложил девушку на койку в маленьком кабинете, что служил мне спальней.

Я опустился на пол и обхватил руками колени, сидел так, переводя дыхание.

Оставив ее, я разделся и помылся в самодельном душе, желая, чтобы там была холодная вода, а не теплые брызги. Мышцы дрожали, пока я тер себя мылом, сох и одевал шорты. Входная дверь отзывалась на мой голос, но я не рисковал, нашел в зеленом столе ключ. Я запер нас, а потом повесил ключ на шнурок, а потом и себе на шею.

Я не посмотрел на ю-девушку еще раз, а рухнул на потрепанный диван в главной комнате и тут же провалился в утомленный сон.

Что-то заставило меня проснуться, и дело было не в свете дня. Мои глаза открылись, и я увидел, что ю-девушка смотрит на меня, ее шлем был в дюйме от моего носа. Я впервые разглядел ее лицо. Над ней не сильно поработали, насколько я видел: у нее были миндалевидные глаза, скругленный нос и полные губы. Ее глаза были светло-карими, как разбавленный кофе с фальшивыми сливками, какой я покупал. На ее ладони остался синяк там, где я вонзил иглу. Она отпрянула, увидев, что я проснулся. Я посмотрел вниз, вспомнил про ключ и пожалел, что не оделся лучше прошлой ночью.

— Это была просто предосторожность, — сказал я, голос хрипел. Я кашлянул и сел. — Ты бы не смогла уйти, даже если бы вышла.

Она стояла надо мной, в свете дня казалась еще тоньше, сплошные длинные линии и острые углы.

— Черный ход заблокирован, — сказала она на идеальном мандаринском китайском.

Ее голос удивил меня. Густой, как черный шоколад, более женственный, чем она выглядела.

— Оползень, — сказал я.

Она кивнула и вытащила руку из-за спины, показывая тупые ножницы, что я хранил в столе.

— Я могла убить тебя во сне.

— Тебе пришлось бы постараться, — я встал, потянулся к чистой рубашке, висящей на спинке деревянного стула. Она была черной, как почти вся моя одежда.

— Эти ножницы из другого века, — я надел рубашку, потом синие джинсы и провел рукой по окрашенным в светлый волосам, ощутив вдруг самоуверенность. Я снял ночью маску, решив, что проснусь раньше девушки. Теперь это было бессмысленно, но видеть друг друга лицом к лицу было странно. Мы стали обществом, что редко показывало лица незнакомцам.

Что теперь?

Мы долго смотрели друг на друга. Если бы она была кошкой, ее хвост подрагивал бы.

— Сколько ты хочешь? — спросила она.

Я потянулся за ножницами, она отдала их без возражений, но сказала:

— Их остроты хватило бы, чтобы пронзить твое горло.

Я замер, удивленный ее смелостью. Может, если бы я не проснулся вовремя, я бы сейчас истекал кровью на диване. И игра была бы окончена.

— Ты голодна? — спросил я.

Она прищурилась и покачала головой.

— Ты точно хочешь пить. Сон-чары такое делают, — я прошел по комнате к кухне в углу и открыл холодильник, схватил бутылку вычурной ю-воды, очищенной и обогащенной боги знают чем. Одна такая бутылка стоила больше недельной зарплаты большинства мэй.

Она села на деревянный стул, покрутила бутылку в руке, изучая ее.

— Она не запачкана, — сказал я. — И крышка нетронута.

Она подняла голову.

— Как мне это пить?

Ах.

— А ты не снимала…

— Нет. Никогда в ненастроенном помещении.

— Здесь воздух не загрязнен, — соврал я.

— Я не могу никого вызвать через шлем.

— Конечно, — я знал, что она попытается позвать на помощь, как только придет в себя. — Я заглушил сигнал.

Она моргнула несколько раз, ноздри раздувались.

Я отвел взгляд, подавляя сочувствие.

Девушка потянулась к воротнику и сняла шлем. Он отцепился с тихим шипением. Ее хвостик высвободился, черный, неокрашенный. Запахло клубникой, и я растерянно отпрянул. Я ожидал, что ю-девушки без запаха или пахнут как больница, как образец, который долго держали в банке.

Не как свежая сладкая клубника.

Ее глаза слезились, она впервые в жизни вдохнула загрязненный воздух. Она согнулась и закашлялась. Я схватил ее бутылку и открыл крышку.

— Пей.

Она так и сделала, глотала воду, словно та могла спасти ей жизнь. Наконец, она вытерла рот платком, что был в ее рукаве, прижала его к глазам.

— Как вы дышите этим каждый день? — спросила она ослабевшим голосом.

— Потому мы и живем недолго, — ответил я.

Она уронила платок и посмотрела на меня покрасневшими глазами.

— Не смешно, — сказала она.

Я улыбнулся.

— Я этого и не добивался, — я сел на старый диван, чтобы между нами было расстояние. Она была красивой, я к такому не привык. Она была не как большинство ю-девушек, гонящихся за последними трендами красоты, внедряющих в тело модификации, меняющие им нос, губы, бедра, зад, зависело от тренда. Ю-парни улучшали себе мышцы и покупали точеную челюсть. Но мода менялась, и ю меняли себе внешность почти каждый месяц. Мэй не могли такого себе позволить, им оставалось наносить макияж, использовать татуировки, что держались долго, и красить волосы.

Молодежь Тайпея стала хамелеонами. Мы не могли изменить смог, что окутывал наш город, но могли управлять своей внешностью, и каждый облик был ярче и круче предыдущего.

Она допила воду и с опаской посмотрела на меня.

— Как тебя зовут?

— Серьезно? — рассмеялся я.

Она подняла плечи.

— Думаю, ты на год старше меня. Восемнадцать. Родился в год лошади, — она кивнула на темную одежду, висящую на некоторой мебели в комнате. — Я буду звать тебя Темным конем.

Я чуть не улыбнулся, но вместо этого вытащил свой нож-бабочку и начал кружить его между пальцами и в ладони. Это помогало мне думать. Она напряглась, впилась руками в ноги. Она боялась, что я использую свое преимущество. Нет, и мне пришлось побороть желание успокоить ее и объяснить.

— Зачем все это, Ро? — ее голос прервал мои мысли.

Зачем все это, Ромео?

Она не говорила так в романтическом смысле, она говорила о трагедии.

Я оглядел комнату ее глазами. Я жил в заброшенной лаборатории, что принадлежала университету Янминьшань, экспериментальный «дом» был на пополняемой энергии. Когда-то люди думали, что планету можно сохранить такими способами. Можно, но мало людей это заботило. Богатые были слишком богатыми, бедные — слишком бедными, а средний класс, будем честными, был теми же бедняками, но с домами побольше, машинами получше. Теперь большая часть не доживала до сорока, и это заботило нас еще меньше.

В моем доме было только три комнаты: кабинет, ванная и эта главная комната, где была и маленькая кухня. Здесь был большой круглый обеденный стол с парой разных стульев, потрепанный желто-бирюзовый диван, которому было не меньше сорока лет, металлический стол и деревянный стул, на котором сидела она. Большие окна на южной стене выходили на густые заросли снаружи.

Я трижды подбросил нож, наслаждаясь щелканьем лезвия и рукоятей, а потом пожал плечами.

— Похищать в черном проще.

Плохая шутка. Ее глаза загорелись.

Я вскочил, схватил свой древний МакПлюс со стола и открыл его.

— Надевай шлем, — сказал я.

— Зачем?

— Ты звонишь своей семье.

Она послушалась, закрепила шлем, глубоко вдохнула, и ее грудь стала заметнее в ее костюме. Я притворился, что не увидел этого.

— У тебя одна минута, — я ввел нужные команды на ноутбуке и кивнул ей.

Мы ждали в напряженной тишине, но ответа не было.

— Отец не отвечает, — сказала она.

Как? Его дочь похитили.

— Звони маме, — приказал я.

Ее мать тут же ответила. Слава богам.

— Ма! — ее голос изменился, стал звучать юно и беспомощно.

Хотя ее шлем чуть потемнел, я заметил слезы в ее глазах, видел на стекле лицо ее матери.

Я мог понять разговор по ее ответам.

— Mei you, Mei you. Wo mei shi, — нет, он не пытал и не насиловал меня.

Она сцепила ладони перед лицом, ее пальцы дрожали, словно она могла задержать там изображение ее матери.

— Скажи ей, что я хочу триста миллионов долларов, — сказал я.

Ее зрачки уменьшились, она вздрогнула и посмотрела на меня.

— Ну же!

— Ta yao san yi, — прошептала она.

— На этот счет, — я дал ей номер кредитки со специальным счетом, она прочитала его. — У вас два часа.

— You liang ge xiao shi, — повторила она.

Ее мама начала задавать безумные вопросы.

Кто он?

— Wo bu zhi dao.

Где ты?

— Bu zhi dao!

Я ввел команду и прервал ей связь.

Она отклонилась, растерявшись, чуть не упала со стула, а потом сняла шлем, бросила его на землю. Он отскочил от бамбукового покрытия и покружился, я подхватил его.

— Черт!

Она притянула ноги к груди на стуле и уткнулась лицом в колени. Ее плечи опустились. Когда она подняла голову, бледное лицо было в пятнах.

— А если бы ты его сломала? — я осторожно поставил ее шлем на обеденный стол.

— Триста миллионов? Ты серьезно?

Она была сильной. Я восхитился бы этим, если бы ее слова не разозлили меня.

— Что? Тебя ждет намного больше в фонде доверия, — у ю всегда были запасные пара миллиардов.

— Зачем тебе эти деньги? — спросила она, скрестив руки, оценивая меня взглядом.