8

Владимир Николаевич Львов входил в состав первого Временного правительства под началом его однофамильца Георгия Евгеньевича Львова. Он занимал должность обер-прокурора Святейшего синода, так как был известен как крупный специалист по делам Русской церкви. Свою работу на этом поприще он быстро превратил в ад для архиереев русской церкви. Больше мешал, чем помогал в работе Предсоборного совета.

Владимир Николаевич был человеком не далёкого ума, но сам себя считал прозорливым и хитрым. Он никогда не доводил начатое дело до конца. Начал одно, потом увлекался другим, бросив первое. Окружающие считали его человеком безобидным, но страшным путаником. Всё, что можно перепутать, а за одно, что и нельзя, он обязательно перепутает.

В новое Временное правительство в июле 1917 года Керенский его не включил. Львов не то, что бы обиделся, а впал в бешенство. Он всем и каждому, на каждом углу кричал:

- Керенский теперь мой смертельный враг!

Многим он казался не вменяемым и действительно «одержим дьяволом», как утверждали архиереи церкви.

Но через некоторое время настроение у него переменилась на противоположенное. Теперь он опять на каждом углу всем и каждому доказывал, что министр-председатель его друг, и даже больше: его старший друг, хотя Керенский был его младше на девять лет.

В результате о нём не забыли и пригласили на Московское совещание.

Иногда складывается впечатление, что высшие силы ведут человека по определённому маршруту к цели, известной только им.

Надо же было так случиться, что в Москве, в гостинице «Националь» Львов встретил своего знакомого некого Добрынского, такого же пустобрёха.

- А вы знаете, Владимир Николаевич, - сказал он Львову, - только что вернулся из Могилёва. Из Ставки.

Добрынский многозначительно посмотрел на Львова и продолжил:

- С одного совещания на другое. Но там секретное. Да, секретное.

Добрынский действительно был в Могилёве по своим делам. По дороге он познакомился с Аладьиным. И каково же было удивление, что Аладьина встречали и препроводили в Ставку. Добрынский страшно завидовал: «За что людям такое счастье?» Его никуда не приглашали, с ним никто не советовался, но так хотелось. Ведь время царедворцев кончилось. Не так ли? Демократия! А разве он, Добрынский не народ?

- Вам, милейший Владимир Николаевич, я могу рассказать, но под большим секретом, потому что вы человек честный и порядочный. Поклянитесь, что вы никому не расскажите.

- Клянусь. Даю честное слово дворянина.

- Решили, там… - Добрынинский перешёл на шёпот, - объявить Корнилова диктатором. Над Россией нависла большевистская угроза. А за большевиками знаете, кто стоит? Немцы! И ваш Керенский ничего сделать не может! Или не хочет! В Ставке его все ненавидят!

Добрынский вспомнил, как в ресторане, в Могилёве, где он обедал, подвыпившие офицеры костерили Керенского. Понятное дело: что у пьяного на языке, то у трезвого …

- Его хотят убить. Да, Владимир Николаевич, убить, как не печально это звучит. Пригласят в Могилёв и убьют. В лучшем случаи – арестуют. Но я, правда, упросил Корнилова повременить с этим. Я, знаете ли, имею кое-какое влияние. Но, я здесь, а плохие советчики у Корнилова там, в Могилёве. Тот же Аладьин. Он же английский шпион. Это все знают, – доверительно сообщил Добрынский, - а иначе зачем он носит английский мундир?

Львов побледнел, лихорадочно теребил бороду. Что же делать?

- Что же делать? – спросил Львов.

- Ждать, - снисходительно сказал Добрынский. – А Керенскому я бы посоветовал взять, в конце концов, власть в свои руки и самому стать диктатором! Окружить себя надёжными советниками, нас с вами, на пример. Вы же ему плохого не насоветуете?

- Разумеется.

- Ну вот.

В голове у Львова сразу же закружились различные планы и проекты. Как хорошо бы было стать советником при диктаторе Керенском. И тут же пришло решение: ехать в Петроград.

И вот 22 августа Львов в Зимнем дворце на приёме у Керенского. Министр-председатель ещё не отошёл полностью от шока, вызванным Московским совещанием, министров-то не очень и принимал, а Львова почему-то принял. Возможно, ему захотелось услышать лесть в свой адрес и немного отойти от впечатлений Московского совещания.

После взаимных приветствий Львов сразу перешёл к делу, Керенский заметил, что он очень волнуется и насторожился.

- Я к вам, милейший Александр Фёдорович, по поручению.

- От кого? – недоверчиво, но с интересом спросил Керенский.

- Этого я не могу вам сказать. Пока. Но я же ваш друг, Александр Фёдорович, неужели вы мне не доверяете? Если я пришёл, значить всё серьёзно. Просто так не пришёл бы, поверте. Я не решился бы отрывать от государственных дел такого великого человека, как вы, Александр Фёдорович.

«Кто, интересно, прислал этого дурака?» - подумал Керенский, а вслух сказал:

- Что ж, я вас слушаю, Владимир Николаевич.

- На кого вы намерены опрется в своей борьбе, Александр Фёдорович? Петроградский Совет против вас. Он насквозь большевицкий, и все его постановления против вас.

- Мы игнорируем все эти постановления. Мы народное правительство, мы опираемся на народ.

- Да, негодование на Совет растёт и может выразиться в резне.

- Ну и отлично! – обрадовался Керенский, вскочил с кресла и заходил по кабинету. – Народный гнев! Мы тогда снимем с себя всякую ответственность!- Керенский правой рукой изобразил красивый жест. - Наша вина будет лишь в том, что мы не смогли сдержать общественное негодование. Если нашему народу надоела это двоевластие, то мы умываем руки!

- Но первая кровь может быть ваша, Александр Фёдорович.

Керенский остановился и заметно побледнел:

- Моя? Что вы имеете в виду, Владимир Николаевич?

- Во всём, что происходит в стране, обвиняют вас. Стране нужен порядок. И вся надежда только на вас, милейший Александр Фёдорович. Но, к сожалению, не все так считают.

«Они, что предлагают мне стать диктатором?» - думал Керенский. – «От кого, всё-таки, он послан?»

- И что вы мне предлагаете, Владимир Николаевич?

- Порвите с Советом!

- Вы хотите, что бы я предал революцию?

- Нет. Я желаю, что бы вы подумали о России. Мы желаем!

- И кто же это мы? – улыбнулся Керенский. – Союз георгиевских кавалеров?

- Патриоты России, общественные деятели.

- Общественные деятели бывают разными.

- Это, во-первых, конституционно-демократическая партия, во-вторых, торгово-промышленники, в-третьих, это казачество, в-четвёртых, армия, верная вам, и, наконец, союз офицеров и многие другие.

- Я не могу понять, Владимир Николаевич, кого вы представляете и что вы от меня хотите?

- Протяните руку тем, которых вы от себя отталкиваете.

- Я не совсем понимаю вашу мысль.

- Могу ли я начать переговоры от вашего имени с теми, с кем сочту необходимым?

- Я не знаю, от кого вы посланы. Они вам, наверное, делегировали некие полномочия.

- Разумеется.

- Вот в рамках этих полномочий и действуйте. А я вам ничего поручить не смогу.

- При следующей встрече, я вам сообщу, от кого я послан.

- До свидания, Владимир Николаевич.

- До встречи, милейший Александр Фёдорович.

Львов этим же вечером уехал в Москву, где встретился со своим старшим братом.

- Коля, - заявил он ему, - меня вызывал к себе Керенский. Я только что из Петербурга. Из Петрограда. Александр Фёдорович решил, что для борьбы с большевиками нужно опереться на общественных деятелей правого толка. И создать новый кабинет правительства он поручил мне. Я надеюсь на твою помощь, на твои связи и твой вес в торгово-промышленных кругах. Всё-таки ты входишь в руководство Торгово-промышленного союза.

Львов-старший решил, что кто-то из двоих сошёл с ума: или Керенский или его несчастный младший брат. Скорее всего, младший брат.

Вечером в гостиницу, где проживал Львов, зашли Добрынский и Аладьин. Владимир Николаевич встретил их в приподнятом настроении духа.

- Ну-с, друзья мои, всё складывается как нельзя лучше. Моя миссия у Керенского прошла успешно. Александр Фёдорович согласен изменить состав правительства. И, при необходимости, даже уступить своё место министра-председателя тому же Корнилову.

- Ну, слава Богу, - вздохнул Аладьин, - мы можем избежать крови.

Аладьин недавно вернулся из-за границы и толком не знал, что представляет собой Владимир Николаевич Львов.

- Да, и всё благодаря мне, а вы не верили.

- Хорошо, что Керенский уступит своё место, - сказал Добрынский, - и, может быть, его не убьют.

- Это вы к чему? – спросил Львов.

- В Ставке склоняются к военной диктатуре и многие настаивают пустить Керенского в расход, а может быть, ещё и Савинкова.

- Откуда такие сведения? – насторожился Аладьин.

- Из надёжных источников, Алексей Фёдорович, из надёжных, - сказал Добрынский и победоносно посмотрел на своих собеседников.

- Я немедленно еду в Могилёв, - сказал Владимир Николаевич.

- Я с вами, - поспешно сообщил Добрынский.

На следующий день, 24 августа, генерал-майор Половцев, командующий войсками Петроградского военного округа, видел Львова и Добрынского на перроне в Могилёве, но не предал этому ни какого значения: мало ли зачем люди приезжают сюда. Могилёв фактически стал второй столицей России.

С вокзала приятели направились в гостиницу «Париж», где их ждал писатель и журналист, донской дворянин, есаул Родионов Иван Александрович.

Беседа разгорелась довольно таки бурная. Пятидесятилетний есаул сразу же стал обвинять правительство вообще и Керенского в частности.

- Царя слабого, безвольного свергли. Нет, правительство получили себе такое же во главе с болтуном всея России! За что России такое наказание? Он дождётся: его большевики пристрелят. Они ребята серьёзные, они болтать не будут! Ленин у них фанатик, он своего добьётся. Умный, расчётливый и твёрдый как кремень, этот Ленин.