— Не собираешься возвращаться?

— Может, и нет, — вздохнул он, зевая, но все еще держа меня на мушке. — Я ничего пока не решил. В обозримом будущем планирую попутешествовать по Европе.

Я кивнул.

— Ты ведь не хочешь поехать со мной, не так ли?

— Нет, — ответил я мягко. — Как ты заметил, я только что вступил в брак, но ценю твое предложение.

— Я знаю, — вздохнул он и, наклонившись вперед, посмотрел на меня оценивающе. — Я мог бы настоять на том, чтобы ты поехал со мной.

— Да, но ты этого не сделаешь, — ответил я уверенно.

Он хмыкнул и откинулся на спинку.

— Ты прав, я не сделаю этого.

И тут до меня дошло, как сильно мы оба изменились.

В течение многих лет репортеры, сотрудники правоохранительных органов и даже тюремный персонал говорили мне, что между мной и Хартли кипели страсти. У нас было что-то такое, манера говорить, общаться, и люди находили это захватывающим, похожим на флирт, вероятно, потому что они не отдавали себе отчет в том, что иметь личные отношения с Крейгом Хартли означало отдать часть себя. В моем случае — буквально. Блестящий человек, даже просто отвечая на безобидные вопросы о себе, он так искусно умел разговорить собеседника, что тот не успевал и оглянуться, как стоял перед ним обнажив всю душу и вывернув себя наизнанку.

Я видел так много подобных людей — от его последователей и обожателей до крутых агентов ФБР, которые ломались, попав в поле его зрения. Но я всегда стоял особняком, с самого начала, потому что он был моим должником. Я спас ему жизнь. Своим телом я закрыл его от смерти, и когда я лежал на нем, истекая кровью, он прижал руку к ране, которую сам же и нанес, и прошептал мне на ухо тихие слова утешения. С тех пор мы были связаны друг с другом.

Но теперь, после нашего последнего столкновения… противостояния… контакта… все изменилось. Мы стали совсем другими. Мы больше не кружили друг вокруг друга, пытаясь разобраться в слабостях и отыскивая бреши в броне. Мы просто сидели рядом, не совсем друзья — ими мы никогда быть не сможем, — но что-то близкое к этому.

— Миро.

— Извини, — рассеянно ответил я, вновь поразившись тому, что позволил себе отвлечься в его присутствии. Не многие могут так поступить и остаться при этом в живых.

— Да нет, все нормально, даже мило, — произнес он с легкой улыбкой. — Но я хочу кое-что спросить.

— Что именно? — резко выдохнул я. Я и вправду был спокоен. Положив руки на колени и удобно устроившись, ехал в фургоне, пока он держал меня под прицелом. Когда же это успело стать… нормальным?

— Келсон пытался застрелить тебя вчера?

— Нет, — солгал я. — Зачем ему это?

— Потому что он, как и все мои знакомые, ревнует меня к тебе.

Все они были такими же сумасшедшими, как и он, потому что никто в здравом уме не хотел бы стать любимцем Хартли.

— Так я и узнал, что он пустышка.

— Серьезно?

Я понял, что проговорился, и чуть не поперхнулся. Я говорил не задумываясь, потому что за все время, проведенное в его присутствии, перестал его бояться. Так муха забывает о паутине, мангуст становится чересчур самоуверенным или голубь думает, что ястреб не может заметить его издалека.

Однажды я смотрел документальный фильм о косатках. О том, как они неделями играли с молодыми тюленями у самого берега, чтобы те почувствовали себя в безопасности и потеряли бдительность, а затем нападали на них, чтобы съесть. Это было ужасно. Киты никогда не считали тюленей своими друзьями, и я подумал, что кроме удивления тюлени, должно быть, чувствовали обиду, когда их поедали заживо.

Это было похоже на то.

Пока Хартли кружил вокруг меня как косатка, ожидающая добычу, я размышлял о том, какой же я дурак! Терять бдительность было просто идиотизмом. Как же мне удалось убедить себя довериться Хартли?

Мысленно я вернулся к тому последнему разу, когда видел его и, получается, все из-за моей собаки?

Страх исчез из-за Цыпы.

Он спас моего пса.

Как можно бояться того, кто спас твою собаку?

— Миро? — мягко окликнул он меня.

— Я… когда его босс сказал, что он знает тебя лучше всех… я заподозрил неладное.

— Это было подозрение или ревность?

— Ревность? — правильно ли я его расслышал?

— Ведь кто-то утверждал, что он мне ближе, чем ты.

— Но я уверен, что таких людей много.

— Я уже стольких пережил.

— Ну, он молол какую-то чепуху, — я глядел не на него, а на Келсона, когда произносил это.

— А вот и нет! — взревел тот, но Хартли вяло заткнул его.

Мгновенно воцарилась тишина.

Келсон отвернулся и уставился в окно прямо перед собой.

— То, что он пытался свалить всю вину на тебя, просто смешно, — продолжил я.

— Он сказал мне, что ты поверишь, но я знал, что это не так.

Я пожал плечами.

— Ты же знаешь, что я очень внимателен.

— Да, конечно, — почти промурлыкал он.

Я глубоко вздохнул.

— Ну и каков теперь план?

— Понятия не имею, — он улыбнулся с безмятежным, почти скучающим видом. Нет, все-таки скучающим.

— Срань господня! — выпалил я. То, что, как мне казалось, я слышу и вижу, на самом деле оказалось чистой правдой. Он вздохнул, как раздраженный подросток, которому нечем заняться субботним вечером. За эти годы я видел сотни эмоций на его лице, но эта была совершенно новой, и я был потрясен. Как же так может произойти, что серийный убийца, просыпаясь однажды утром, обнаруживает, что на него наваливается скука? Как такое вообще возможно?

Он вздрогнул.

— Что?

— Тебе скучно, — произнес я сухо. — Господи Иисусе!

Он пренебрежительно махнул рукой.

— Так и есть. Вот почему ты уезжаешь. Вот почему ты никого не убивал уже… сколько времени прошло?

Он задумался.

— Ну, с тех пор как кто-то отрубился у тебя в доме. Как там его?

— Ты убил его лишь затем, чтобы доказать свою правоту.

— Так и есть, — он зевнул. — Верно.

— Знаешь, ты бы позволил ФБР, ради забавы, поймать тебя. Тогда сможешь вдоволь поиздеваться над профайлерами и запудрить им мозги.

Он тяжело вздохнул.

— Вообще-то я размышлял об этом, но, когда тебя задерживают, всегда так много жестокости, а люди такие грубые. Я просто хочу, чтобы со мной вежливо разговаривали, обращались как с джентльменом, а не как с обычным преступником.

Он и вправду был сумасшедшим.

— А в той тюрьме строгого режима было так скучно, ты даже себе не представляешь.

— Ты же понимаешь, что они специально так устроены.

Он согласился, пробурчав что-то невнятное.

— А что, если я буду с тобой все время, пока тебя не посадят, и если это будет не тюрьма строгого режима?

— Ну, во-первых, тебе рано или поздно придется вернуться домой, а во-вторых, ты не можешь точно сказать, куда меня отправят. А теперь еще и этот Райерсон думает, что я лично ему насолил, и это не очень…

— Я могу это исправить, — заявил я, наблюдая за ним. — Я сказал ему, что это не ты, и могу доказать, что это Келсон забрал его сына.

Он недовольно поморщился.

— Твой послужной список говорит сам за себя. Ты бы никогда не выбрал целью кого-то из правоохранительных органов, на тебя это не похоже.

— Кроме тебя.

— Это от того, что я спас твою жизнь, а не потому, что я был копом, а сейчас маршал.

— Это правда.

— Поверь мне, я смогу объяснить им, что произошло.

— И ты сделаешь это для меня?

— Так и есть, — сказал я, стараясь не попасть в ловушку.

Через плечо он указал на Келсона.

— Ну, единственное, чего я когда-либо хотел, это получить доступ к ФБР, который мне предоставил сначала Войно, а потом и Келсон.

— Точно.

— Однако мои интересы изменились. — Он сказал это не просто так, бросил на меня взгляд светло-голубых глаз, задержавшись на мгновение, а затем опустил их. Лишь по одному этому действию я понял, сколько осталось жить Келсону. Он был в одном шаге от могилы.

Но Хартли никогда не убьет его в фургоне. Он бы не хотел забрызгать здесь все.

— Значит, ты летишь в Европу? — Я хотел кое-что уточнить.

— Да, — снисходительно улыбнулся мне он, поняв мой вопрос и ответив так, как я и предполагал. Он собирался путешествовать в одиночку. Я не видел лица водителя, но кем бы он ни был, водил хорошо, потому что фургон ни разу не замедлил ход с тех пор, как я сел в него. Конечно же, Штиглер просчиталась, им удалось довольно быстро вывезти меня из безопасной зоны, которую она организовала.

— Знаешь, — сказал он спустя несколько мгновений, — полагаю, ты единственный человек, который мне поистине дорог.

— Что правда, то правда, — поддразнил я его мягко. Не очень-то умно играть с огнем.

— Верно, — сказал он, ласково улыбнувшись, прежде чем повернуться и через плечо посмотреть в окно.

Я мог бы кинуться на него, сделать что-нибудь, но между нами возникло странное доверие, и не хотелось его разрушать. Даже думать было невыносимо о том времени, когда я боялся того, что он мог бы со мной сделать. В моей нынешней жизни он перестал быть каждодневной заботой. И я не хотел ничего менять. Мне не хотелось, чтобы все повторилось снова. Однако нужно было кое-что проверить.

— Я не хочу идти против тебя, но и не могу допустить, чтобы ты причинил боль кому-то, потому что тогда это тоже будет на моей совести.

— С чего бы? — спросил он, снова поворачиваясь ко мне.

— Я в ответе за то, что ты делаешь.

— Почему? Потому что ты не променяешь свою жизнь на то, чтобы остановить меня?

— Ты не убьешь меня.

— Если выбор будет между мной и тобой, ты знаешь, что убью. Я не делаю этого только потому, что ты подыгрываешь мне.

— Будто «ты держишь меня на прицеле, но я знаю, что ты не выстрелишь».

— Если, конечно, ты не набросишься на меня с намерением убить.

— У меня были такие мысли, — признался я и, не сдержавшись, ухмыльнулся.

— Да, — согласился он, не в силах сдержать ответной улыбки. — Но ты же знаешь правила, и мы оба по ним играем.

Что есть, то есть. Я не нарушал их, и он не представлял для меня никакой реальной опасности.

— Но пойми, я не могу допустить, чтобы ты снова убивал людей.

Он подумал, прежде чем ответить:

— В данный момент я не собираюсь никого убивать. Думаю, это была какая-то фаза, и она уже прошла, но я заключу с тобой сделку.