Рука Перри сомкнулась вокруг стакана и медленно переместила его ко рту. Перри щелкнул зубами, и жидкость исчезла как в водостоке. Он попытался встать со стула, но безуспешно.

— Зачем они это сделали, тетя Мэдж? — спросил Энтони. — Зачем им это делать? И вообще, кто это?

Со следующей попытки Перри встал на ноги и подошел к шкафу в углу, где хранилась бутылка виски. Тетя Мэдж опустилась на стул, сняла пенсне и вытерла его. Когда она заговорила в следующий раз, ее голос стал тише. А глаза снова ожили.

— Плохое самочувствие не дает тебе права… Перри, не спиртное. Мы должны действовать. Нужно предпринять шаги… по восстановлению наших прав. Нужно увидеться с мистером Коудри. Нужно...

— Я говорил, что это произойдет! — Перри осушил стакан и искоса взглянул на мальчика. — Боже! Я говорил, что это произойдет. Все это время.

— Тебе нужно лечь в постель, Энтони, — сказала тетя Мэдж. — Ты должен... Да, расстроился, конечно. Иди спать. Лучше утром.

— Но что они делают? — потребовал он ответа.

Тетя Мэдж надела пенсне.

— Спор. Относительно… твоего дорогого дяди. У семьи Вил есть склеп в старом дворе… приходской церкви. Эта женщина, твоя тетя Луиза, хотела, чтобы он был похоронен там. Мы нет. Они подали в суд. Они действовали, пока мы... Мы должны что-то сделать. Утром нужно что-то сделать.

— Теперь мы ничего не можем сделать, — сказал Перри.

Пенсне тети Мэдж продолжало колыхаться, но она не согласилась с этим.

На следующее утро Энтони проснулся очень поздно. Он лег спать, почти ничего не сказав, но бесконечными часами вертелся и метался в темноте от бессонницы и одиночества. Он чувствовал себя потерянным и знал, что помочь некому.

Инстинктивно он почувствовал себя в положении, которое озадачило бы многих взрослых. Он был беспомощен перед ходом событий. Если бы он вдруг стал фаталистом, то мог бы хоть немного избавиться от ночных страхов; но ни фатализм, ни смирение не могли предотвратить лихорадочные переживания из-за того, что произошло.

Один раз, проворочавшись несколько часов, он выбрался из комнаты и спустился, чтобы посмотреть, который час; но свет под дверью гостиной и еще один огонек, отражающийся с первого этажа, показали, что никто, кроме него, спать не ложился.

Рассвет тем туманным декабрьским утром был поздним, и Энтони успел только осознать, что слышит крики чаек и видит, как серый свет вторгся в полосу ночи между занавесками; он собирался встать и задернуть шторы, но провалился в сон.

Его разбудил Перри.

— Вставай, парень. Скоро пробьет семь склянок на утренней вахте. Вставай; у нас для тебя хорошие новости.

Он отдернул шторы, и окно впустило луч зимнего солнца. Стало заметно, как недавно выбритое лицо Перри изо всех сил старается выглядеть дерзким и нахальным. Попытка не увенчалась успехом. С красными глазами и без воротника, Перри неубедительно улыбнулся. Уголки губ пытались приподняться, но морщины утянули их вниз.

Энтони быстро выскользнул из постели.

— Есть новости? Хорошие новости? О чем?

— Неважно, парень. Сначала спустись, тетя тебе расскажет.

Перри неуверенно вышел, оставив после себя резкий запах рома.

Энтони почти без задержки последовал за ним. Он обнаружил их обоих на кухне. Тетя Мэдж читала Книгу пророка Малахии. Ее маленькие губки складывали слова, пока она переходила от строчки к строчке. На ней было то же платье, что и вчера вечером, и Энтони подозревал, что она его не снимала; жесткий кружевной воротник и тяжелая парча спереди с клапанами и оборками выглядели сегодня утром неуместно. Она даже не сняла серьги и четыре нитки жемчуга.

— «Ибо вот, придет день, пылающий как печь», — произнесла она. — Новости. От твоего отца. Письмо пришло сегодня утром.

Дневной свет разрушил некоторые ужасы ночи. Эта новость внезапно отогнала остальные на расстояние, на котором их можно было терпеть.

— Что он пишет? Он...

— Ты уезжаешь. Утренним пароходом. Он прислал деньги. Оплатил проезд. И ты отправишься в путь и выйдешь и взыграешь, как тельцы упитанные.

Энтони восторженно вскрикнул.

— Письмо пришло утром? Когда я должен отправиться?

Тетя Мэдж перевернула страницу.

— Вот осталось... Я подумала. Проезд заказан из Бристоля. Отсюда нет регулярных рейсов. «Серый кот». Отходит сегодня в прилив. Зайдет в Бристоль. И он обратит сердца отцов к детям. Мы подумали... Твой дядя и я. Сэкономим на поезде. Бристоль послезавтра. Капитан Стивенс тебя знает. Он о тебе позаботится.

— Да, — согласился Энтони. — То есть, добираться в Бристоль морем. Мне нравится. Это будет здорово. На паруснике. Да, спасибо, тетя Мэдж. Это сегодня вечером?

— Сегодня вечером.

— Я должен упаковать вещи. Не могу поверить... Уже почти двенадцать. В какое время они уходят? Капитан Стивенс знает?

Охваченный волнением, он снова поспешил наверх. Но за этим волнением, как за декоративным фасадом, скрывалось облегчение. Облегчение, что он покидает этот дом с его убогостью и истерией. Облегчение от мысли, что ужасная сцена прошлой ночи останется за три тысячи миль позади. Она так и осталась загадкой. Всё было необъяснимо. Внутреннее чутье подсказывало, что может наступить время, когда эти загадки и невыясненные отношения начнут его злить, когда он будет винить себя за то, что оставил все без оглядки. Этот побег был слабостью, которая оставит внутри червоточину самоуничижения, заросшую, но не побежденную, и однажды она отзовется болью. Но в этот момент он не стал долго раздумывать, а только ощутил нахлынувшее счастье от возможности все отбросить. Пусть о полисменах на кладбище беспокоится кто-то другой. Кто-то другой пусть оспаривает завещание. Кто-то другой пусть рассказывает Тому Харрису. Не он. Не он.

Единственное, что ему хотелось бы, так это попрощаться с Патрицией. Поскольку это было невозможно, он отправил ей короткую записку; у него был ее адрес, и он купил марку в ближайшем почтовом отделении.

День был ясным и мягким, свежий южный ветер унес остатки тумана. Солнце соответствовало его радостному настроению, и гавань выглядела такой же яркой и веселой, как летом. Времени оставалось мало, поскольку «Серый кот» снимался с якоря в семь. За несколько месяцев Энтони собрал всевозможные памятные предметы, которые очень хотел взять с собой, и их нужно было как-то уместить в единственную плетеную дорожную сумку.

Весь день тетя Мэдж и дядя Перри провели в молчании. Без сомнения, их беспокоили новости, которые он принес вчера вечером. Но никому из них, похоже, не хотелось идти советоваться с мистером Коудри, если только они не сходили до того, как Энтони проснулся. Странно, что они сидели в ожидании и ничего не делали. Тетя Мэдж сняла на кухне несколько липких лент от мух и кинула в печь. Перри снова вернулся к своему рому. Его тяжелый, задумчивый взгляд словно рассказывал собственную историю. Он всегда выглядел так, как будто собирался выдать какую-то великую мысль, но никогда этого не делал.

В эту ночь солнце село за городом, багровея среди сгустившихся черных туч. Еще полчаса после заката старая часть Фалмута оставалась хорошо видна в наступавших сумерках, словно навеки отпечаталась в мозгу мальчика: церковные шпили, серые здания, узкие пристани и взбирающиеся наверх домики, что смотрели на розовую воду гавани под ними.

Он все подготовил и на мгновение опустился на колени у окна своей спальни. Пара взмахов весла, и он уже окажется на трехмачтовой баркентине, на которой ему предстояло проделать первую часть своего долгого путешествия. Его не волновало, что дорога может оказаться утомительной и трудной. Он лишь хотел убраться отсюда.

Возможно, только в последние несколько часов Энтони начал понимать, насколько события в этом доме на него давили.

Словно человек, несущий за спиной груз, он не чувствовал сводящей плечи судороги и не обращал внимания на одышку, пока с него не сняли часть бремени и он остановился в ожидании полного освобождения. Самым обременительным для него, пожалуй, была необходимость самостоятельно судить о происходящем. Его тяготила не обязанность принимать решения, а то, что приходилось оценивать людей. Его выдернули из мира друзей и знакомых, где он невольно перенимал мнение матери, в новую жизнь, в которой уже ему самому приходится судить о совершенно незнакомых людях.

Поначалу на многое он смотрел глазами Пэт, но последние пару месяцев стал всё больше и больше полагаться на привычные детские представления о добре и зле, и эти устои трепало ветром в разные стороны подобно листочку. Порвать бы связи со здешними людьми, стереть все свои прошлые ошибки и начать с чистого листа — каким бы огромным облегчением это стало.

По мере того как сияние на небе блекло, его понемногу охватывал страх, что даже сейчас проблемы всё равно не исчезнут. В той или иной степени эти проблемы стали и его проблемами, придется их решить. Он бы с превеликой радостью забыл о том ужасном происшествии прошлой ночью. Но не выйдет. Это происшествие лишь временно вытеснили потрясающие новости сегодняшнего дня. А потом оно снова всплывёт в памяти. После такого зрелища уже никакие отговорки тёти Мэдж и дяди Перри не помогут. И это далеко не финал, предстоит ещё очень многое выяснить. Да, он юн, но не глуп. Да, он часто ошибается в оценке событий, но ведь не всегда. Маловразумительное объяснение тётушки Мэдж его не убедило. В этом участвовала полиция. Вот что его испугало. Что в этом участвовала полиция.

Как только на небе показался тонкий серп месяца, Энтони увидел маленькую лодку, черной стрелой рассекающую серебристую поверхность воды. За ним плыл капитан Стивенс.

Давно пора. Уже пробило пять. Вдали от этого дома он станет счастливее. Как только он окажется на судне, уверенность и хорошее настроение сегодняшнего дня вернутся. Ступив на палубу, он и вправду поверит, что путешествие началось. Но не раньше.