Энтони остановился и сказал себе, что, должно быть, свет исходит из какого-то дома за кладбищем. Он прошёл ещё несколько шагов и снова остановился. Свет горел на кладбище, недалеко от ворот. Не огонь фонаря, факела или свечи — просто белый блеск, пробивавшийся сквозь мрак. Смутное свечение в клубах тумана.

Он не мог понять, что это. Прошагал чуть дальше, снова остановился, прикусил кончик пальца. Ничего не сделаешь, остаётся бежать, постараться не смотреть в эту сторону. Может, это нечто, не имеющее права там быть, только не его это дело — выяснять.

Ясной ночью он мог бы верить глазам. Но расползшийся по земле туман даже обычные предметы превращал в чудовищные и пугающие.

Он уже подошёл к стене кладбища, обогнул её, приближаясь к углу наверху, где бок о бок похоронены дядя Джо и тётя Кристина. Здесь туман был гуще, чем где-либо. Но теперь Энтони оказался так близко к источнику света, что ничто уже не могло скрыть его расположение. Свет был рядом с воротами, шагах в двенадцати внутрь кладбища, и шёл из-за деревянной или холщовой ширмы, которая, по-видимому, стояла прямо там, на дорожке.

Мальчику вдруг пришло в голову возможное объяснение, и вздох облегчения смешался с густым туманом. Кто-то, видимо, умер, и, поскольку времени мало, сторож стал рыть могилу после наступления темноты. В подтверждение этой догадки Энтони, приблизившись, услышал стук лопаты и тяжёлые шлепки падающей земли.

Потом он услышал бормотание голосов.

Совершенно незачем было выяснять, что там происходит. Никто не мешал подняться по склону холма, отведя в сторону взгляд и думая о чём-нибудь другом. Но нечто более сильное, чем страх, заставило мальчика остановиться у ворот. Энтони оказался во власти какого-то непреодолимого влечения. Обойти неизвестных копателей оказалось невозможно.

Мальчик шёл вперёд и, когда кто-то показался в темноте, с колотящимся сердцем пригнулся в тень первого могильного камня. Тёмная и высокая фигура была в шляпе странной конструкции. Энтони увидел и холщовую ширму, а за ней ещё несколько человек, и, как он решил, по меньшей мере шесть фонарей. Человек, прошедший мимо, занял место возле входных ворот, отрезав путь к отступлению. Энтони безрассудно перелезал через камни, об один споткнулся, но за ширмой было шумно, и он смог подкрасться незамеченным.

Как в кошмаре, теперь он испытывал острую потребность узнать самое худшее. Промедление было так тяжело, что хотелось взять нож и разрезать холст, чтобы видеть, что там, за ним. Но в холсте уже имелась прореха длиною в дюйм, сквозь которую удалось заглянуть.

Энтони увидел там пять фонарей, семерых мужчин и несколько могильных камней. Фонари светили так ярко, что он разобрал надписи на двух и прочёл слова, которые знал наизусть. Один камень был положен совсем недавно. Двое мужчин в рубашках с закатанными рукавами почти по плечи скрылись в могильной яме, кроме того, их заслоняла куча вырытой жёлтой земли. Другая могила тоже была открыта. Рядом с ней, у ещё большей горы земли, находилось то, что Энтони уже видел прежде, и над ним склонились двое в масках и фартуках. В стороне от них стоял третий, в шёлковой шляпе. Дополняли эту компанию два полисмена.

Энтони развернулся и бросился прочь, к воротам. Он бежал, не заботясь о шуме и топоте, словно за ним гнались все черти ада. Его несли крылья страха, и на лице и руках выступил холодный пот. Он достиг ворот, прорвался сквозь них прежде, чем охранник успел обернуться и задержать, в безумном порыве слепо пронёсся вдоль стены кладбища, свернул у других ворот и помчался вверх по холму. Не кошмары теперь пугали его, не какие-то страшные сны. Он бежал от реальности. Из-за впечатлений той ночи ему приходилось делать то же самое всю жизнь.

Он поднялся на холм, пробежал через главную дорогу и спустился, а за ним клубился густой туман, и рука судьбы давила ему на плечи. Дважды он едва не упал, а на дикой обширной Пустоши, где ориентиры были едва различимы, чуть не сбился с пути.

Если бы он там и остановился, инстинктивные страхи и слёзы могли бы тоже притихнуть. Даже краткая пауза заставила бы задуматься. Но он как раз вовремя наткнулся на ведущую к дому узкую улочку и свернул туда. Вскоре он, хотя и едва дыша, уже стоял перед задней дверью заведения Вилов. Задыхаясь, он встал на коврик и тронул дверную ручку. Дверь открылась, и Энтони увидел на кухне свет. Прежде чем Энтони успел отступить, он попался на глаза тёте Мэдж. Правда, он и не был уверен, что хотел этого избежать. Он уже зашёл слишком далеко и не мог уклоняться и выжидать.

Шла уборка остатков вечернего пиршества.

— Энтони! — произнесла тётя Мэдж. — Я... В постели ты, мне казалось. Как ты...

Опустившись на ближайший стул, он перевёл дух. Здесь, в тепле, было мало воздуха. Пот под кепкой ещё оставался холодным, словно туман, а не часть его тела. Энтони опустил голову.

— Непослушание.

Голос тёти Мэдж просочился сквозь стены страха и тошноты. Она принялась говорить, возмущаться, пережёвывать своё недовольство. Какое-то время её речь не доходила до Энтони, прорывались только одно-два слова, как немногие выжившие в атакующей армии. Но они удерживали его в этом мире, лишь они да крепкий стул. А здоровый мальчишеский ум изо всех сил старался вернуться к своим заботам — прочным и привычным, домашним. Запах свежего хлеба, игра в мяч на узенькой улице, прикосновение пальцев к мячу, и лимонный пудинг, и сон. Гребля в гавани, смех Пэт, голос матери — мысли, бывшие для него теплом и убежищем. Но пока он не мог в них укрыться, нет. Слишком близко он видел тот ужас, и он заслонял все остальное. Жизнь, казалось, прежней уже не будет — как могли исчезнуть то уродство и ужас? Безотрадное существование последних недель выглядело золотым временем по сравнению с возможным будущим.

Он услышал, как тётя кого-то зовёт, на пороге буфетной появился Перри, ещё с фартуком вокруг пояса.

Перри тронул кепку Энтони, убрал её, повернул его голову к свету.

— Адские гончие! Где ты был, парень? Плавал? У тебя волосы мокрые, как...

Энтони поднял взгляд, и голос к нему вернулся.

— Они их забирают! Я сам видел. Там полиция! Не понимаю!

— Кто «они»? Кого забирают? — изменившимся тоном спросил Перри.

— Дядю Джо. И тётю... Кристину. Я шёл мимо. Они копали. Оградили всё ширмой. Это... его достали. И сняли крышку... они...

Остальное потонуло в слезах. Около минуты слёзы рекой лились по щекам. Наконец, Перри убрал руку с его головы, отошел в сторону и сел на стул.

Долго сдерживаемые слезы дали выход накопившемуся ужасу. Энтони без конца утирал лицо рукавом и тыльной стороной ладоней. Когда слёзы почти иссякли, он нащупал платок и промокнул лицо. Тут он увидел пару капель рядом со стулом Перри и подумал, что дядя, должно быть, тоже расплакался. А потом заметил, что жидкость стекает с дядиного подбородка: тетя Мэдж только что подносила стакан к его губам, пытаясь вставить между крепко сжатыми зубами.

— Твой дядя, — проговорила миссис Вил. — Ему поплохело. Выпил... слишком много. Это волнение. Я никогда. Энтони, чем ты занимался? Хочу знать правду.

Даже в такой критический момент он понимал, что не в силах рассказать всей правды.

— Я... я тайком выбрался из дома, тётя Мэдж. Хотел... я хотел посмотреть, где ночуют лебеди. Джек рассказал... Джек сказал, что они не вьют гнёзд, как другие птицы...

— Да-да, ясно.

Тут он понял, что её не волнует конец истории. Пенсне подрагивало, как, бывает, колышется газета, когда где-то внизу стучит какой-то механизм. Маленькие глазки словно исчезли за пенсне, скрылись в отёчном лице. Энтони продолжил рассказ об увиденном. Пока он говорил, дядя Перри рыгнул, и по его подбородку потекла тонкая струйка слюны вкупе с толикой виски.

Внезапно тетя Мэдж поставила стакан и достала свой носовой платок.

— Зависть, злоба, ненависть, кругом жестокость, — визгливо выдавила она. — Моя жизнь... Всю свою жизнь. Меня преследуют. Сказал Господь, Савл, что ты гонишь меня? Всю жизнь. Люди. Злые языки. Мою дорогую мать. Мою дорогую сестру. Всегда одно и то же. — Дрожащей рукой она поднесла откуда-то взявшийся платок к курносому носу. — Люди, злобные люди, всё шепчутся. Сеют сомнения. Сколько же в мире творится зла. Моя мать — достойнейшая женщина. Я любила только своего дорогого супруга, его одного. А меня донимали злые языки. Всегда одно и то же. Одиночество — мой крест. А теперь вот. Оскверняют освящённую могилу. Грешные злобные языки. Знают прекрасно, что я совершенно одна. Несчастная вдова. Думают, им всё можно. Но они ошибаются. Я отдам их под суд. Заставлю их... ответить по закону. Бедный мой муж. Наветы...

Перри приподнял голову со спинки стула. Лицо его сейчас было такого же цвета, как и пирог тёти Мэдж, который вот-вот отправят в печку. Даже кожа такая же — толстая и дряблая, чуть рябоватая; лицо постоянно подёргивалось.

— Господи! Избавь душу мою от уст лживых, — сказала тетя Мэдж хрипло и быстро, — от языка лукавого... Изощренные стрелы сильного, с горящими углями дроковыми. Горе мне, что я пребываю у Мосоха, живу у шатров Кидарских. Помни, Энтони, когда вырастешь. Урок зла мира. Вспомни свою тетю. — Она махнула рукой. — Клевета — ее удел. Она держалась с христианской стойкостью. Когда твой враг ударит тебя по щеке... Вспомни хрупкую женщину, сломленную на колесе. Никогда не жалей, Энтони, ибо филистимляне выколют тебе глаза. Они не остановятся ни перед чем, раскапывая даже обратившиеся в прах кости. — Ее голос задрожал еще больше. — Вытаскивая их, говорю я, из... Змея держит их в своей власти. Они нечестивцы! Не дают даже мертвым, благословенным мертвым, покоиться с миром. Вмешиваются, вытаскивая их из сна. Гнусно, подло на твоих глазах! Свет нечестивых будет потушен!