ГЛАВА ПЕРВАЯ

Утро имело серый цвет — цвет дымчатого гранита и разбитых иллюзий. Город ещё не потушил огни, и они слабо мерцали в тумане за окном — там, вдалеке, по другую сторону Темзы.

Дэниэл заметил, что серый цвет имело каждое утро и каждый день. Казалось, солнце никогда не выглядывает из марева, повисшего над городом, и порой он спрашивал себя: а есть ли вообще солнце, или оно приснилось ему, так же, как снились боль, радость, холодная сталь и чёрные глаза, различимые даже в темноте.

Дэниэл встал и миновал череду колонн, оставшихся от прежних владельцев — когда-то их с Джеком студия служила вовсе не студией и даже не общежитием, а доком в восточной части Лондона. Иногда Дэниэлу казалось, что здесь, в полуподземном помещении с огромными стрельчатыми окнами, всё ещё пахнет смолой и промокшим дубом, и эти запахи, чем-то неуловимо напоминавшие запахи из его снов, помогали ему мириться с тем, кто он есть.

Дэниэл скрылся за перегородкой, отделявшей ванную от жилой части подвала, и сунул голову под ледяную воду. Бойлер давно уже перестал работать, и о горячей оставалось только мечтать. У Джека не хватало денег на новый, а сам Дэниэл даже не представлял с чего начать — он вполне спокойно мог обходиться и так.

Дэниэл всё равно не чувствовал холода от ледяной воды. По крайней мере, не больше, чем холод, пронизывавший стены по ночам насквозь, когда хотелось только закутаться в одеяло поплотней и не просыпаться никогда.

Видеть сны. Не такие, какой явился ему этой ночью — такие сны Дэниэл не любил. Они оставляли чувство тяжести в голове на весь день и ирреальность происходящего виделась ещё отчётливей. Мир вокруг превращался в чёрно-белое немое кино, снятое на старую плёнку: пожухлую и покрытую трещинками.

В такие дни Дэниэл особенно хотел нарисовать цвет — розовый, бледно-оранжевый, голубой. Цвет, которого не было в этом мире, который жил только в другом, существовавшем лишь в его голове.

Но были и другие сны. Просыпаясь, Дэниэл будто выныривал из зелёной, ещё тёплой морской воды.

Эти сны пахли вереском и лошадиным потом, а может быть — чем-то ещё. И тогда с самого утра тело наполняла жизнь — как отголосок той, настоящей жизни, которую Дэниэл видел во сне. В такие дни он ехал в Дувр, бродил по отвесным скалам и смотрел на волны. И хотя у него не было по ту сторону пролива ни знакомых, ни друзей, Дэниэлу казалось, что он ждёт вестей из-за горизонта — и вести обязательно придут. С почтовыми птицами, а может — с белокрылым кораблём. Он ощущал себя изгнанником в чужой земле, но в эти краткие мгновения ему казалось, что там, за горизонтом, его дом. И, может быть, когда-нибудь он увидит этот дом опять.

Ледяная вода стекала по волосам и узким лопаткам. Дэниэл приник плечом к покрытой кафелем стене и замер, надеясь, что наваждение, накрывшее его во сне, вот-вот пройдёт. Закрыл глаза и тут же почувствовал, как со всех сторон снова подкрадываются липкие щупальца кошмара.

Он качнул головой и шагнул к зеркалу, на ходу выключая душ. Спутанные тёмно-русые пряди сосульками повисли на плечах. Джек будет ругаться — наверняка. Скажет, что он простудится, и что-нибудь ещё.

Дэниэл завернулся в полотенце — очень хотелось закутаться в него с головой. Не потому что было холодно, а потому что так было теплей. Он справился с этим несвоевременным приступом и вышел из ванной.

На кухне уже шкворчало масло.

— Овсянка или тосты? — Джек на него не смотрел. Готовка поглощала его целиком.

Дэниэл подошёл к соседу и, взяв в руки вскрытую коробку из-под овсянки, заглянул внутрь одним глазком.

— Тосты, — сказал он. Коробка была пуста.

— Угадал, — Джек подцепил лопаткой хрустящие хлебцы и сбросил их в тарелку — Дэниэл тут же поймал один и попытался засунуть в рот. Обжегся и бросил назад.

— Ты помнишь, что обещал помочь Алистеру с плакатом?

Дэниэл поморщился.

Плакаты рисовать он не любил. Во-первых, в них не было ничего из того, что он стал бы рисовать сам. Даже обложки к книгам и портреты на заказ приносили больше удовольствия, чем примитивные росчерки карандашом, которые просили сделать для колледжа. К тому же платили за плакаты отвратно, и если бы не Джек, который каким-то образом успел взять на себя роль его старшего брата — видимо, пока Дэниэл спал — Дэниэл не взялся бы за такую работу никогда.

— Может, лучше им стену расписать? — Дэниэл снова покусился на тост и на сей раз смог откусить малюсенький кусочек.

Дэниэл отложил тост и провёл в воздухе рукой:

— Колледж святого Марка! Наши корабли идут на восток!

— Почему на восток? — Джек подхватил сковородку, поднёс её поближе к столу и бросил Дэниэлу в тарелку ещё два тоста, а затем снова отвернулся, чтобы поставить её на огонь.

Дэниэл запнулся. Он не знал, почему на восток.

— Потому что на западе суша, — сказал он растерянно.

— А почему корабли?

Дэниэл окончательно стушевался и замолк.

Джек бросил на сковородку два куска хлеба и, взяв в руки полотенце, принялся вытирать испачканные в масле пальцы. Он повернулся, прислонился бедром к столешнице и теперь смотрел на Дэниэла в упор.

— Не знаю, — Дэниэл пожал плечами и отвернулся к окну, чтобы только не смотреть на него.

С Джеком было хорошо. Их соседство оказалось, пожалуй, самым уютным из всех возможных соседств. Джек не требовал с него оплаты за жильё, если у Дэниэла не было денег, кормил его завтраками за свой счёт — и вообще относился скорее как к родственнику, чем как к жильцу.

Но иногда Дэниэлу всё-таки не хватало одиночества.

— Тебе опять что-то снилось?

Голос Джека прозвучал словно бы издалека, и Дэниэл не был уверен, что услышал бы его, если бы жёсткие пальцы не легли на его обнажённое плечо.

Дэниэл дёрнулся. Он не любил прикосновений — даже таких. Или, вернее, особенно таких. Он мог выносить их в метро или в автобусе, но когда кто-то касался его кожа к коже, нарочно, пытаясь проникнуть в самую суть, Дэниэлу казалось, что чужие пальцы безжалостно потрошат его душу, заходят туда, куда не должны заходить.

— Может быть, — сказал он, сбросив руку с плеча, и поднялся. Так и не съеденные гренки остались лежать на столе. — Тебе звонил Август, — бросил он, не оборачиваясь. Дэниэл спиной чувствовал, что Джек смотрит на него, дожидаясь ответа, но ему было всё равно. Он сбросил полотенце и, подхватив с пола вчерашние джинсы, принялся натягивать их на голое тело. — Сказал, что вечером зайдёт.

— Хорошо.

Джек не отворачивался. Его взгляд щекотал спину между лопаток, пока Дэниэл натягивал футболку и одёргивал её. Всё так же, не оглядываясь, он подобрал сумку с красками и перекинул через плечо ремень от этюдника. Наверняка Джек поймёт, что он не собирается в колледж и не будет рисовать никакой плакат, но и это было всё равно — Дэниэл просто хотел уйти отсюда. Остаться в одиночестве. Может быть, наедине со свинцово-серым морем. Сегодня он хотел рисовать его.

Джек лишь вздохнул, когда за спиной у Дэниэла захлопнулась дверь, и, подхватив с тарелки гренку, принялся размеренно жевать.

Дэниэл вышел из дома и, ещё раз поправив этюдник, медленно побрёл вдоль набережной. Далеко на западе в сизом рассветном тумане виднелись контуры аббатства, которое так любил изображать в своих картинах. Дэниэл тоже любил его контуры — мрачные, тяжёлые, расплывчатые в этом сизом мареве полусна. Но на востоке прятались места, которые он любил куда больше. И будь его воля, Дэниэл давно бы уже переехал жить на побережье — но даже он понимал, что там ему не продать картин. Придётся ездить в город на вернисаж и на подработки, приобрести машину… Дэниэл не любил машин. Он любил лошадей. Но, как правило, на лошадей удавалось только смотреть издалека.

Вдали взвизгнули шины, и Дэниэл поднял руку — час с небольшим не-одиночества, чтобы на остаток дня погрузиться в вечность сизого океана.

Машина взвизгнула тормозами и остановилась рядом с ним. Дэниэл наклонился к окошку и замер, чувствуя, что сходит с ума. Оттуда, из полумрака салона, на него смотрели те самые чёрные глаза.

Дэниэл зажмурился, силясь вырваться из сна, который затягивал его теперь и наяву, и неожиданно чётко, близко-близко услышал:

— Тебе куда?

Голос у водителя был бархатистый, и Дэниэлу показалось на секунду, что он уже слышал его. Может быть там, во сне — но во снах не бывает звука, разве не так?

Дэниэл тряхнул головой, прогоняя наваждение. Водитель терпеливо ждал.

— В Дувр. Не в сам город…

— Садись.

От голоса незнакомца, мягкого и холодного одновременно, по позвоночнику пробежала дрожь.

— Можно, — Дэниэл облизнул губы, — можно вперёд?

Тот кивнул.

Дэниэл быстро залез в машину и, только оказавшись на пассажирском месте, вздохнул в облегчением. Водитель завёл мотор, и несколько секунд Дэниэл смотрел сквозь лобовое стекло, стараясь не выдать себя.

— Любишь замки? — спросил водитель, и Дэниэл вздрогнул. Обычно он не реагировал на людей так. Обычно ему было всё равно.

— Люблю их рисовать, — сказал он и чуть улыбнулся. Пользуясь случаем, Дэниэл повернулся и принялся внимательно разглядывать того, кто сидел рядом с ним.

У водителя было правильное лицо с чуть удлинённым носом и едва заметно опущенными уголками губ. Глаза обрамляли ресницы — слишком чёрные для мужчины, но безупречно подходившие к его чёрным волосам, собранными в низкий хвост.

«Цыганская кровь», — подумал Дэниэл, хотя на цыгана мужчина походил мало — слишком бледная кожа и тонкие черты.

Незнакомец молчал, и Дэниэлу вдруг показалось, что он упускает что-то важное. Может быть, время, которое можно было использовать с толком.

— Ты, наверное, занят сегодня? — спросил он.

Мужчина не ответил, и Дэниэл тут же пожалел, что задал вопрос. Среди его знакомых к отношениям между мужчинами относились легко, но этот человек мог оказаться другим. Он мог понять всё неправильно, и всё же Дэниэлу безумно, до боли не хотелось его отпускать.