ГЛАВА ПЯТАЯ

«Данстан», — имя пришло к нему во сне.

Дэниэл не помнил, когда услышал его в первый раз — но помнил, что так его называли всегда. Это имя казалось более близким и более настоящим, чем-то, которым звали его здесь. «Дэниэл» всегда звучало немного издалека.

«Данстан» звучало так, будто обращались лично к нему.

И когда Грег назвал его «Дан», Дэниэл на секунду почти что поверил, что дальше прозвучит «Данстан» — тогда, наверное, он понял бы, что окончательно сошёл с ума. Но ничего не произошло, и он просто оставил «Дан».

«Данстан» — Дэниэл пробовал это имя на вкус и вместе с ним пробовал ещё одно — «Грегори». «Грег».

«Грег» ему не нравилось. Это звучало грубо. Но почему-то было чувство, что и это имя он слышит не в первый раз.

«Грег — это для чужих», — подумал он в один из одиноких вечеров, когда Грег уже уехал, и Дэниэлу внезапно снова пришлось ходить домой в одиночестве.

Это было странно. От одиночества он уже почти отвык и теперь чувствовал себя так, будто его лишили руки — той, которой обычно касался Грег.

«Нет, — поправил Дэниэл сам себя и невольно улыбнулся, — Гре-го-ри».

Так ему нравилось гораздо больше и, будто оправдывая самого себя, он добавил мысленно:

«Грегори — только для меня».

От этих мыслей в груди разливалось тепло. Чего нельзя было сказать об остальных, которые этой осенью роились в его голове.

Дэниэл был романтиком — и всё же до тех пор он отчётливо понимал, где сны и где явь. Одно дело было мечтать, сидя в сквере и разглядывая, как капли дождя падают на асфальт, о том, что его сны окажутся реальностью, и когда-нибудь он увидит их наяву. И совсем другое — увидеть в реальности осколок одного из таких снов.

Грег слишком подходил к тому, что до сих пор существовало только в его голове. Даже совпадением он мог бы назвать это с трудом. Мучительно хотелось рассказать кому-то о происходящем — но Дэниэл понял уже давно: такие вещи не сможет понять никто. «Разве что Грег», — подумал он и улыбнулся самому себе. Он не знал об этом человеке ничего, даже фамилии, но почему-то был уверен, что он — поймёт. Вот только Грег уехал, да и именно об этом с ним говорить Дэниэл не мог.

У Дэниэла было несколько идей, которые могли бы объяснить, что происходит с ним.

Первой — и самой очевидной — было то, что он начал сходить с ума.

Когда Грег уехал, и эта мысль впервые пришла ему в голову, Дэниэл стал осторожно задавать вопросы соседям по вернисажу — в самом ли деле этот мужчина встречал его по вечерам? Видели ли они его?

Грега не видел никто. И Дэниэла пробрал холодок.

Несколько дней он ходил сам не свой. Перестал рисовать замки и пропустил поездку в Дувр. Вместо этого остался дома и нарисовал лаванду — целиком, от и до. Получил за это в награду от Джека чашку чая с молоком, который терпеть не мог, и согласился вечером сесть за блог. Они ковырялись часа два, но Дэниэл наотрез отказывался ставить ценники к большей части своих картин — лаванду он оценил в двести фунтов, и, поскольку это был единственный лот, то Джек предложил поставить номер телефона и предложение рисовать на заказ.

Дэниэл, вопреки его ожиданиям, согласился довольно легко. Следом возникла мысль выставить фотографии и других картин, без ценников и предложений о продаже, просто как часть «портфолио» — и это тоже не вызвало возражений со стороны Дэниэла, который понял вдруг, что где-то в глубине души очень хочет, чтобы эти картины оценил кто-то, кроме него.

Спать ушли поздно, а наутро Дэниэл, вопреки расписанию, не пошёл на вернисаж, а отправился в галерею, где Рейзен проводил мастер-классы, и, выпросив у менеджера номер телефона художника, набрал его.

— Добрый день, мистер Рейзен… — он замешкался, — это один из ваших студентов, Дэниэл Фергюс… помните, замок Дан­но­тар?

Молчавший поначалу Рейзен немного оживился.

— Да, Дэниэл, привет.

— Это по поводу индивидуальных занятий, которые вы предложили мне… Я хотел бы уточнить детали.

— Да, минуту…

Рейзен, видимо, вышел из какого-то помещения, а затем уже продолжил:

— Да, Дэниэл, алло. Что ты хотел бы узнать?

Дэниэл задумчиво побарабанил пальцами по стене. Звонил он из лофта, потому что на мобильном денег не было, да и говорить отсюда было куда спокойней.

— Прежде всего я хотел бы узнать о цене и… сроках оплаты, скажем так.

Рейзен хмыкнул.

— У меня нет особой необходимости в деньгах, — сказал он.

Дэниэл поднял бровь.

— Но вы ведь вряд ли будете заниматься со мной просто так.

— Думаю, символическая плата всё же нужна, иначе мы оба будем чувствовать себя неловко. Но я не буду требовать её прямо сейчас. Мне было бы интересно узнать тебя… Разобраться в твоей манере письма. Так что в определённом смысле каждый из нас получит своё.

Дэниэл снова задумчиво побарабанил пальцами по камню. Людям он не очень-то доверял, но это был Рейзен, для него — почти что звезда. И уроки в самом деле были нужны, потому что многое, что он хотел сделать, не получалось у него до сих пор.

— Хорошо. А когда мы сможем начать?

Некоторое время в трубке царила тишина.

— Мои дни ты знаешь, — сказал Рейзен затем, — я имею в виду мастер-классы во вторник и четверг. В субботу и воскресенье я обычно уезжаю из Лондона, так что остаётся три дня. Выбирай.

Дэниэл прикусил губу. Это было логично, но означало, что придётся убрать или сократить какой-то из привычных дней — поездки в Дувр или вернисаж.

— Я бы предложил понедельник, — сказал он наконец.

— Лучше хотя бы два дня, потому что иначе я не смогу контролировать результат, за неделю ты будешь уходить обратно на свою волну.

Дэниэл вздохнул.

— Если ты не хочешь, то я не…

— Нет-нет, простите, мистер Рейзен. Я хочу. Понедельник и среду мы можем назначить?

— Хорошо, понедельник и среда во второй половине дня. Приезжай завтра, я сейчас продиктую адрес. Попробуем начать.

Дэниэл приехал к трём часам — адрес оказался домашним. На самой окраине города у Рейзена был небольшой особняк, и хотя Дэниэл знал, что рисует Дэвид очень хорошо, его немало удивило то, что тот и зарабатывает весьма неплохо.

— Не ожидал, — честно сказал он, разглядывая студию, под которую был отведён почти что целый этаж. — Простите, мистер Рейзен…

— Дэвид, — тот улыбнулся, — надо уметь себя продавать.

Дэниэл промолчал. Одна эта фраза неприятно проскребла по душе. «Продавать себя» он категорически не хотел.

— Много рисуете на продажу? — спросил он.

Рейзен пожал плечами.

— Я так не разделяю.

Дэниэл поднял бровь.

— Разве у вас нет проблемы с тем, чтобы продать то, что нарисовано для души?

Рейзен покачал головой.

— Я люблю корабли.

— Вам повезло, — Дэниэл улыбнулся.

Рейзен фыркнул.

— Нет. Я просто умею увидеть то, что люблю, в том, что любят другие.

— Не понимаю, — Дэниэл присел на краешек стола, где были разложены какие-то чертежи.

— Я люблю корабли. Но не те, которые вешают в кабинетах, — сказал Рейзен. — Я не романтик. Люди обычно любят паруса, ощущение свободы. А мне… мне интересно изображать дерево. Крепкое. Надёжное. Его текстуру и плотность. Его прошлое и его будущее.

Дэниэл снова поднял бровь.

— Тогда вы должны бы рисовать абстракцию, разве нет?

— Должен? — Рейзен снова усмехнулся, — не люблю, когда мне об этом говорят. Я не должен ничего и никому. Я хочу, чтобы мои картины нравились людям. В этом нет ничего плохого. А абстракцию покупают только те, кто не понимает в картинах ничего. Не из любви к ней, а только для того, чтобы показать свою рафинированность гостям. Но дерево — основа всего. Начало начал. Сельский дом, натюрморт на дубовом столе, лесная опушка, корабль у пристани или бегущий на солнце — всё это дерево. И я могу выбирать то, которое буду рисовать.

Дэниэл отвернулся.

— Я понимаю вас, — сказал он, — но мне труднее. То, что я вижу — не основа. Это цельные картины. Они движутся, пахнут, я почти могу их коснуться. Они нужны мне такие, какие есть — я не могу просто так их изменить.

Рейзен молчал, и, снова повернувшись к нему, Дэниэл произнёс:

— Вы, наверное, скажете, что так бывает у начинающих, да?

Рейзен покачал головой.

— Нет. Вернее — да, у начинающих тоже бывает так. Но я готов принять твой стиль как факт. Твоя картина… была интересной. Ты занимался где-то?

— Только мастер-классы. В основном я рисую сам.

— Значит, ты многое чувствуешь интуитивно. Но это не значит, что тебе не нужно развивать талант.

— Я хочу его развивать, — Дэниэл улыбнулся краешком губ, — я ведь потому к вам и хожу.

— Почему не поступишь в колледж?

Дэниэл пожал плечами. Причину он тоже чувствовал скорее интуитивно.

— Там… поток, — задумчиво произнёс он. — Понимаете, все как все? Мне проще учиться самому и брать у тех, кем я восхищаюсь, то, что они могут мне дать.

Рейзен тоже улыбнулся.

— Надеюсь, я — один из них.

Дэниэл быстро кивнул.

— Да. Ваши картины… Я с детства смотрел на них. У матери была одна… Залив Солуэй-Ферт. Он был как настоящий. Нет, не так. Я был там в детстве. Но залив на вашей картине был более настоящим, чем-то, что я видел, когда был там. Не могу объяснить… — Дэниэл снова улыбнулся и покачал головой, и Рейзен улыбнулся в ответ.

Они поговорили ещё о картинах и о том, кто и что хотел бы рисовать. К холсту в тот день Дэниэл даже не подошёл, но уехал неожиданно довольным и… живым. Дэниэл не помнил, когда он в последний раз чувствовал себя настолько живым и настолько близким к тому миру, в котором ему приходилось жить.

На некоторое время он почти перестал думать о том, что случилось с ним в сентябре. Он сам не заметил, что больше не видит снов — зато просыпался теперь каждый день свежим и бодрым.

Изначально, согласившись на индивидуальные занятия, Дэниэл планировал всё-таки оставить для себя некоторые поездки в Дувр, а на продажу картин выходить теперь через раз — то два, то три дня в неделю; но вскоре понял, что в Дувр его не тянет совсем — если уж отказываться от времени на берегу реки, то он предпочёл бы лишний раз позаниматься с Рейзеном. Даже мастер-классы теперь проходили иначе — Рейзен вроде бы и уделял всем одинаковое количество времени, но, подходя к нему, всегда точно определял ошибки — возможно, потому, что знал теперь его манеру письма лучше других и не пытался больше ставить его в дурной пример.