Изменить стиль страницы

Глава 59

Майкл

Кэл уехал в понедельник утром. Он направился в аэропорт Денвера, отказавшись от предложения подбросить его, и я поехал в свою квартиру. Впервые более чем за месяц мы были порознь, и договорились не отправлять друг другу смс, не звонить и не переписываться по электронной почте во время поездки, на случай, если его семья перехватит сообщение.

Так что я не знал, как идут дела, и нуждался ли Кэл во мне, а также не мог знать, вредит ли он себе, пока находится один.

Хотя, казалось, он был в хорошем расположении духа, когда уезжал. Его переполняла уверенность в себе, которая, как я думаю, рождалась из надежды на восстановление отношений. Мне нравилось видеть его таким уверенным.

Но мне не понравился тот факт, что он чувствовал необходимость подстричься перед поездкой. Когда Кэл вышел из парикмахерской, пытаясь выглядеть счастливым, и пробежал руками по коротким волосам, я окончательно возненавидел его семью.

Он должен был вернуться в пятницу. В тот день я постоянно проверял свой телефон. Его рейс прибыл вовремя, и я ждал сообщения или звонка из аэропорта, но так и не дождался. Я звонил ему на мобильный и на стационарный телефон – ответа не было. Спустя несколько часов я подъехал к его дому. Окна были темными. Нетронутый снег покрывал подъездную дорогу.

Тогда я попытался открыть входную дверь и обнаружил, что она не заперта, думаю, я тогда уже все понял, потому что побежал внутрь и стал громко звать его. Я проверил каждую ванную, каждый шкаф. Записка лежала на столе в его кабинете. Он напечатал мое имя на конверте.

Я прочел ее тогда, наверное. Трудно вспомнить. И набрал 911 (Прим. пер.: телефонный номер службы спасения США). Они нашли Кэла в охотничьей будке в двух милях от дома. Машина скорой помощи отвезла меня в отделение приемного покоя, и я лег на добровольное лечение в психиатрическое отделение. Кэл выстрелил себе в голову из пистолета, о существовании которого я не знал. Кэл не летал на восток. Он уехал, а потом вернулся, отправился к охотничьей будке, чтобы я не нашел его. И это было самое невыносимое: знать, что в конце своего пути он был один, замерзший, испуганный, одинокий; что ему, должно быть, было не по себе сидеть в промерзшей охотничьей будке без его прекрасных волос.