10.30 вечера.

Только что вернулась с примерки. Платье удалось. Великолепное платье из легкого белого шелка. Подол заткан серебряными лилиями, глубокий вырез, а на груди букетик серебристых цветов. В волосы я то­же вколю несколько таких цветов. Мама говорит, что выпускной бал бывает только раз, поэтому нужно сделать так, чтобы он запомнился на всю жизнь!

Там же на примерке со мной произошел странный случай. Я крути­лась перед большим зеркалом и всматривалась в свое отражение. Ма­мин голос, который что-то обсуждал с закройщицей, все отдалялся, от­далялся, и наконец я осталась один на один с Зеркалом. И вдруг я увидела, что оно отражало не меня. Какая-то другая девушка, пожа­луй, она ниже меня ростом. И волосы темнее. Такая красивая... На кого-то похожа. Господи, да это же бабушка! Совсем молодая, как на том большом портрете. Но почему в моем платье? Как странно... Кажется, она что-то говорит мне, улыбается, протягивает руку... Тут врывается мамин голос — и все исчезает.

Интересно, если бы мама не помешала, сказала бы она что-нибудь или нет? Ой, какие глупости лезут в голову! Ну как может говорить со мною бабушка, которая умерла до моего рождения? А вдруг... Пойду-ка спать. Нет, вначале почитаю «Лезвие бритвы» Ивана Ефремова. Ужасно умная книга! В главного героя просто невозможно не влюбиться.

27 июня.

Вчера состоялся выпускной бал, и домой я вернулась только утром. Разделась и сразу бухнулась в постель, даже не умылась! Проспала до четырех часов дня и спала бы еще, если бы не позвонила Иринка. Сей­час уже вечер. Я закрылась в своей комнате и решила записать все, что помню из вчерашнего. На столе передо мной развалился Тимофей. Ле­жит и ухом не ведет, нахал несчастный! Нет, нужно по порядку.

Вчера, то есть двадцать шестого, я проснулась поздно, потому что полночи читала «Лезвие бритвы». Не могла оторваться — и только! До­читала, закрыла книгу и отправилась в кухню. Там тихонько закрутила волосы на бигуди и пошла спать.

Разбудило меня солнце, которое светило прямо в лицо. Забыла за­дернуть теневые шторы! Ну, я покрутилась туда-сюда, попыталась за­рыться головой в подушку — безрезультатно. Солнечные лучи настойчи­во лезли сквозь сжатые веки. Тогда я закрылась с головой, но в это время пришел братец и стянул с меня одеяло. У него сейчас экзамены, и он целыми днями бьет баклуши. Пришлось подниматься. Пока то да се — часы пробили два. С ума сойти, как бежит время! Ведь нужно еще глаза накрасить, платье подгладить, прическу сделать. В общем, кошмар! Я поняла, что тихо гибну. Но в 3 пришла мама, и я воспрянула духом. Она сделала мне шикарную прическу, и до 4-х я красила глаза. Потом позвонила Иринка, и полчаса мы с ней проболтали. Забегала Светка по дороге из парикмахерской. Мы договорились встретиться, чтобы идти всем вместе.

Мама помогла мне надеть платье и приколоть цветы. Когда я стояла перед трюмо и поправляла складки платья, вошел папка с огромным букетом цветов. Я сделала реверанс, а он преподнес мне букет и поцело­вал руку. Молодец папка, знает, что нельзя портить прическу и мять платье! А вот Сережка хотел обнять свою сестренку, но был вовремя пойман и удален на безопасное расстояние.

Я пыталась представить себя в школьном зале. Хоть я уже и не при­надлежу школе, но все равно буду ужасно волноваться, когда в послед­ний раз войду под школьные своды. И еще я знала, что длинное платье будет только у двоих: у меня и у девочки из параллельного класса. Я попыталась изобразить гордый и независимый вид, будто я всю свою жизнь только и делала, что разгуливала в длинных платьях. И в это вре­мя снова явился Сережка, который начал громко восторгаться моим ви­дом. Папка подмигнул ему и сказал, что я похожа на Наташу Ростову. Но братик состроил презрительную мину и заявил, что Наташа была про­сто-напросто восторженной дурочкой без малейшего проблеска интел­лекта или самоанализа. И что единственным ее стремлением было выйти замуж и нарожать детей. Я видела, что папка собирался ему возразить, но раздумал. Он просто поинтересовался, что же Сережка думает обо мне? Драгоценный братец ответил, что будь я поумнее, то могла бы стать актрисой, потому что внешность позволяет. Хотя интеллект... И он многозначительно пощелкал языком. Этого было вполне достаточно, чтобы я обозлилась и каменным от вежливости голосом попросила его не строить из себя циника, потому что еще не дорос. Сережка взвился, но в это время в дверь позвонили Иринка со Светкой, и мы пошли на вечер.

На улице незнакомые люди улыбались нам. В этот чудесный июнь­ский вечер весь город принадлежал нам. И мы знали об этом, гордились этим и были слегка смущены.

По дороге нас нагнали Славик с Борей. У Славика был фотоаппа­рат, и он сделал несколько снимков. Потом нас с ним сфотографировал Боря. Мальчишки тоже были при полном параде: темные костюмы, гал­стуки, идеальные стрелки на брюках. Все как положено.

Остальное я помню какими-то урывками. Вот мы сидим за длин­ными столами; открывают шампанское, директор поздравляет нас с окончанием школы. Все встают и поднимают бокалы. Я тоже стою с бокалом в руке, и мне одновременно хочется, и смеяться, и плакать. Но плакать нельзя — потекут ресницы. И я смеюсь, смеюсь, смеюсь.

Потом начались танцы, и я танцевала со Славиком. Он говорил, что скоро уедет в Одессу (там у него бабушка) и будет поступать в мореход­ку. А я смеялась и говорила, что в Одессе красивые девчонки и что он скоро забудет обо мне, и заглядывала ему в глаза. Славик говорил, что не забудет меня даже через тысячу лет, и глаза у него были преданные, как у собаки. Я подумала, что это действительно так и что он не забудет меня через тысячу лет. На душе сделалось как-то по-особенному хорошо. Я сказала, что тоже не забуду его и обязательно-преобязательно буду писать длинные письма. Славик наморщил лоб и ответил, что я никогда не буду писать ему длинных писем и что он это чувствует. Но зато он не­пременно будет писать мне длинные письма. Наконец я совсем запута­лась, кто же кому будет писать, и расхохоталась. Потом Славик куда-то исчез, и я танцевала с Юрой Воробьевым из параллельного класса. Он сказал мне, что никогда раньше не замечал, какая я красивая. Я от­ветила, что лучше поздно, чем никогда. Он пригласил меня в кино — я согласилась. Юра, вообще-то, дружит с Ниной Петровой (они в одном классе учатся). Ну ничего, пусть позлится. А то у нее отец — директор завода, и она считает, что может задирать нос.

Потом все мы собрались в нашем классе, и каждый сел на свое место. А Славик всех по очереди заснял. Оказывается, они бегали пере­заряжать пленку. Снимков будет масса. Только бы получились!

Вечер кончился поздно, но расставаться не хотелось, и мы пошли в парк. Бродили всю ночь. Под утро сделалось холодно, и мальчики отдали нам свои пиджаки. На реке встретили рассвет. И стало так грустно оттого, что все уже кончилось.

Я натерла ноги новыми туфлями и на обратном пути не выдержала, сняла их и несла в руках. Славик проводил меня до подъезда.

15 июля.

Жарко и скучно. Поэтому мы с Тимкой оккупировали балкон. Если смотреть с балкона, то город представляется сплошным садом, и только кое-где из зелени выглядывают яркие крыши. Я сейчас веду тихий, осед­лый образ жизни. На пляже почти не бываю, так как подразумевается, что я готовлюсь к вступительным экзаменам. Правда, это только подра­зумевается, потому что хоть я и сижу целый день дома, но занимаюсь самое большее часа полтора.

Время тянется, как резина. В любой такой июльский день свободно могут уместиться два-три ноябрьских. И, потом, я совершенно не в со­стоянии летом что-либо учить. Встаю в десять, пол-одиннадцатого, вклю­чаю маг и под музыку занимаюсь уборкой. В такую жару скорость у ме­ня черепашья, поэтому я управляюсь только к двенадцати или к часу. Покончив с хозяйственными делами, я вырубаю маг и честно собираюсь учиться: стелю себе на балконе и с учебниками в руках устраиваюсь по­удобнее.

На балконе прохладно, может быть, оттого, что здесь всегда дует не­большой ветерок. Я мужественно пытаюсь выучить дневное задание, но на балконе так хорошо, так спокойно, что ничего умного из учебника запихнуть в голову просто невозможно. Вот, например, сегодня я учила русский язык. Учила-учила-учила, а потом вдруг оказалось, что я смот­рю на облака, и в голове абсолютная пустота. Тогда я решила, что при­шла пора отдохнуть, и стала рассматривать облака на вполне законном основании.

Мне всегда хочется потрогать облако. Наверное, потому, что в глуби­не души я не верю, что это всего лишь туман. Или не хочется верить? В детстве я обожала сказки, мифы, легенды. А если по-честному, люблю до сих пор. И еще — Грина. Когда я читаю Грина, то все плохое, что есть во мне, прячется куда-то, и я становлюсь такая же цельная, чистая и немного грустная, как его героини. Пожалуй, я завидую Грину, его умению мечтать. Но я найду свою мечту, обязательно найду!

Стоп! Хватит. Это называется «лирическим отступлением». Берусь за изучение русского литературного языка.

30 июля.

Все. Завтра первый экзамен. В том, что я его завалю, сомнений нет. Писать буду на свободную тему. Вдруг получится? И потом, лучше уж завалить первый экзамен, чем последний. А то будешь надеяться, на­деяться — и все напрасно. Да и на что, собственно, мне надеяться? Про­читала учебник русского языка, как роман. Иринка занималась по 4 — 5 часов каждый день, и в школе она хорошо училась, не то что я. Она-то наверняка поступит.

О, господи! Ну, завалю так завалю! Что же теперь делать? Пойду работать. Хочется мне быть учителем? Вовсе нет. Это все мама. Она вбила себе в голову, что я должна продолжить ее дело и стать педагогом. Куда бы я пошла, так это в юридический. У нас в городе есть филиал, вечернее отделение. А что? Стала бы работать и учиться. Но когда я до­ма заикнулась об этом, то такое началось — просто кошмар. Не пони­маю, почему некоторые женщины могут быть криминалистами, а я нет? Что в этом плохого? Мама сказала, что всю жизнь видеть перед собой преступников, кровь, всю людскую грязь — слишком мерзко, и она ни­когда не позволит мне сделать такую ошибку. А если мама говорит «нет» — это значит «нет». В общем, завтра пишу сочинение.