Мы с Калликратом обошли его по дуге — он был в другом отряде и отплывал на другом корабле — заняли место в строю и стали ждать, когда выкликнут наши имена. И пока мы стояли, я заметил голову, которая торчала над всему прочими. На ней криво сидел мятый, зеленый от старости шлем, который, вероятно, бывал в переделке еще во времена Фемистокла, а она декламировала пассаж из «Семеро против Фив» веселящейся аудитории.

Я попросил Калликрата посторожить место и подошел поближе. Естественно, это был Зевсик с его оглушительным голосом и в доспехах, которые были ему явно малы. Увидев меня, он прервался на середине строфы и выкрикнул мое имя голосом, от которого затряслись деревья на Парнасе.

— Что ты здесь делаешь? — спросил я. — Я думал, ты уплыл с первым флотом.

— Эти идиоты, — с чувством сказал он, — проклятые дураки из конторы полемарха, — они мне не позволили. Сказали, доспехи у меня недостаточно хороши, представь себе!

— Ну, — сказал я, — они не то чтобы в идеальном состоянии, разве нет?

— Это мои новые доспехи, — холодно сказал он. — Я отдал за них двадцать драхм и годовалого козла, больше у меня не было. Пустая трата денег, могу сказать — со старыми все было в порядке, в полном порядке. Шлем принадлежал еще моему прапрадеду, он ходил в нем на персов.

Я не нашелся, что на это сказать. К счастью, он не дал мне возможности ответить.

— Но я смотрю на это, как на инвестицию, — продолжил он. — Я обещаю тебе, что смогу наконец выплатить свой долг. Слово чести.

— Хорошо бы ты забыл об этом... — начал я.

— И ты тоже идешь? — перебил он. — Тоже плывешь с нами?

— Да, — ответил я.

— Это лучшая новость за последний месяц, — сказал Зевсик. — Теперь я уверен, что все будет хорошо. Да мы же с тобой в одном отряде, как это я сразу не сообразил? Все будет, как тогда на Самосе, когда ты убил вражеского бойца и спас мне жизнь.

Люди уже оглядывались и показывали на нас пальцами, и лицо у меня запылало от смущения.

— Потише, пожалуйста, — пробормотал я, но было уже слишком поздно.

— Что это ты сказал? — сказал один из них. — Этот парень, стало быть, типа герой?

— Он про кампанию Перикла на Самосе? — спросил другой.

— Да кто это такой вообще? — спросил третий. — Эй, Критон, иди сюда! Тут стоит парень, который убил на Самосе стратега и спас целый флот.

Я попытался улизнуть, но не успел. Зевсик старательно отвечал на вопросы, которые сыпались со всех сторон, подтверждая, что я воистину герой и всем им страшно повезло оказаться со мной в одном отряде. Прошло несколько недель, прежде чем меня оставило чувство стыда.

На случай, если вы проигнорировали мой совет приобрести копию первой половины этих мемуаров (к слову сказать, Декситей сообщает, что пола амбара по-прежнему не видно под рукописями, но мыши находят их вкус превосходным — и это, наверное, одно из самых лестных мнений о моей писанине из всех, что я слышал), я должен заявить со всей определенностью, что не убивал стратегов на Самосе. Я убил какого-то мальчишку при обстоятельствах вполне себе дурацких, и всякий, у кого кожа тоньше, чем у тех египетских речных зверей, название которых я в данный момент не могу припомнить, приложил бы все усилия, чтобы этот эпизод в моем присутствии не упоминался вообще. Но уж таков был наш Зевсик.

Мы погрузились на корабли, попрятали в трюмы имущество, покричали людям на пирсе — и отчалили. Мы направлялись на Сицилию.

♦

Да только кривым путем. Перво-наперво мы должны были встретиться с Демосфеном, который разбойничал у берегов Лаконики с оперативным флотом; будучи Демосфеном, он не мог удержаться от пары-тройки дерзких вылазок.

Идея заключалась в том, чтобы набрать ополченцев там и тут, поскольку люди лишними не бывают; поэтому мы прихватили сколько-то аргивян, которые не очень хотели плыть с нами, но постеснялись отказаться; затем, раз уж путь так и так пролегал мимо Лаконики, мы приятно провели несколько дней, вырубая оливковые рощи, выкорчевывая виноград и вообще возвращая полной мерой то, что спартанцы проделывали с нами со времен моего детства. Странное чувство испытывает земледелец, уничтожая лозу и деревья. Сперва никакой радости это не доставляет, но через некоторое время ты входишь во вкус и начинаешь получать удовольствие от процесса. Мне казалось, что я расплачиваюсь не только со спартанцами, но и с упрямым, тупым, неистребимым Духом Природы, мучителем всякого, кто живет с земли. — Получи, — приговаривал я, обрушивая топор на фиговое дерево, — это отучит тебя болеть грибком и листовой гнилью безо всяких видимых причин.

Находясь там, мы заодно захватили и укрепили маленький полуостров, превратив его в безопасную гавань для беглых илотов, а потом отплыли в направлении Коркиры, задержались у Фейи, чтобы утопить коринфское судно и приняли на борт тяжелых пехотинцев с Закинфа и Сефаллении, пока Демосфен подбирал легкую пехоту в Акарнании. Перечень звучит так, будто я знаю, где располагаются все эти места. Как бы не так. Тот факт, что я где-то побывал, необязательно означает, что я знаю, где именно я побывал и что это вообще за места. Следует признать: мы, афиняне, не самые лучшие географы, сколько бы не утверждали обратного. Сидя в Собрании и мрачно слушая дебаты Великих Мужей о стратегическом значении Каулонии или последствиях событий на Симе для путешествующих в Книд, мы голосуем за лучшего оратора; никто из нас не имеет ни малейшего представления, где располагается этот самый Сим, но ни за что в этом не признается.

Затем, после Коркиры, мы направились к Япигову мысу, Хореадам (каковые, как мне достоверно известно, являются островами, расположенными довольно близко к Япигову мысу) и Метапонту — это где-то в Италии. По пути мы собрали огромное войско дикого вида чужеземцев, включая некоторое количество италийских троглодитов, и остановились на Турии (понятия не имею, где эта Турия). Здесь или в каком-то похожем на нее месте мы сошли на сушу и устроили парад, маршируя туда-сюда, пока аборигены со всей учтивостью не попросили нас убираться, и мы поплыли к Петре. Где бы мы не останавливались, мы набирали еще подкрепление, и так продолжалось до тех пор, пока никто уже не мог припомнить, кто с нами плывет, не говоря уж — зачем. Но к концу путешествия, думается, у нас было что-то около семидесяти трех кораблей, семь или восемь тысяч тяжелых пехотинцев (афинян и чужеземцев) и боги ведают сколько легкой пехоты из дикарей и греков; и вот в одно прекрасное утро мы прибыли к лагерю Никия у Сиракуз. Наше путешествие, больше напоминавшее отпуск, чем военную экспедицию, наполнило нас несокрушимой уверенностью — нам мнилось, что даже боги не смогли бы нас остановить.

Вдоль всего берега, приветствую нас, выстроились люди. Мы заметили блеск их щитов задолго до того, как корабли коснулись песка, и сразу принялись кричать и размахивать руками. Некоторые высматривали друзей и родственников, другие — груды добычи и трофеи, третьи — дым над кухонными кострами. Из-за того, что в Италии и других местах мы набрали больше воинов, чем собирались, наши запасы уже подходили к концу; и хотя мы еще не голодали, никто из нас не отказался бы от доброго обеда. И одного вида Сицилии с моря — сплошного пшеничного поля, разрезанного виноградниками и увенчанного оливковыми рощами, поднимающимися по склонам гор — было достаточно, чтобы вызвать слюноотделение у кого угодно, а не только у тех, кто привык скрести пыль на скалистых склонах Аттики. Все соглашались, что нас встретят котлами горохового супа, за которым последую жареная баранина и горы белого хлеба, огромные ломти сыра и блюда фасоли; все этом мы будем запивать терпким вином и молоком. Некоторые желали присовокупить к этому списку жареных дроздов, тунца и угрей, но им не удалось убедить остальных, невзирая на проявленное красноречие.

Когда мы начали различать лица людей на берегу, нас охватило некоторое беспокойство. Они почему-то не выглядели победителями; они больше напоминали толпу рабов, у которых только что закончилась смена в мастерской или на серебряных копях. Только несколько человек бросились навстречу нам в воду, остальные стояли и смотрели, не двигаясь с места, как будто перед ними разворачивался какой-то не слишком интересный спектакль, не имеющий, впрочем, никакого к ним отношения; и те, кто выбежал вперед, вроде бы спрашивали что-то насчет еды, и на каких именно кораблях ее везут, и не надо ли помочь при разгрузке? И вот вместо того, чтобы попрыгать через борта и побрести или поплыть к берегу, никто не двинулся с места, пока корабли не врезались в песок и таксиархи не скомандовали высадку.

Я углядел одно знакомое лицо — это был Каллипп, человек из Паллены, который как-то продал мне хворую козу — и когда он отозвался на окрик, я выскользнул из строя, чтобы переговорить с ним. Я радостно поприветствовал его и спросил, как обстоят дела.

— Ужасно, — сказал он совершенно спокойно — особенно после вчерашней морской битвы.

— Какой морской битвы?

— Я забыл, ты же еще ничего не слышал, — сказал он. — Сиракузцы узнали о вашем прибытии и атаковали нас, дважды. В первый раз они ничего не добились, но вчера врезали так врезали. Клянусь богами, — внезапно закричал он, — они дерутся нечестно!

Я уставился на него.

— Что ты имеешь в виду? — спросил я.

— Да ты не поверишь, — сказал он, понизив голос. — Сиракузцы водили нас за нос весь день, их корабли отчаливали и возвращались назад, пока нашим все это это не надоело и они не пошли в лагерь обедать. Тут-то они бросились вперед, на этот раз взаправду, и наши, голодные, кинулись от костров к кораблям — сиракузцы все хорошо рассчитали — отчалили и попытались построиться. Это была каша-мала, и пока корабли сражались друг с другом, как полагается, они спустили на воду сотни лодчонок, полных лучников и метателей дротиков и перестреляли наши команды, а мы метались по берегу и ничего не могли поделать. Они утопили семь кораблей и повредили я даже не знаю сколько. Это был полный хаос. Ты когда-нибудь слышал о таком, Эвполид? С этими людьми просто-напросто нельзя сражаться, ни на суше, ни на море. Они не желают драться как положено; они стреляют и убегают.