Сведите вместе трех-четырех встревоженных афинян, и они немедленно потребуют отставки стратега. Стратегом был, разумеется, Алкивиад, и таинственные механизмы демократического мышления породили однозначный вывод: раз экспедиция была идеей Алкивиада, была им зачата и выношена, то это он ее и саботировал. В конце концов, говорили люди, Алкивиад не дурак погулять на пиру и напиться пьян, а пьяницы постоянно крушат статуи. Следовательно, ясно как день, что Алкивиад — в одиночку или с сообщниками — и разнес статуи.

Я, разумеется, совершенно точно знал, что он не при чем — но даже я не был настолько глуп, чтобы разевать рот в подобных обстоятельствах. В конце концов, я не испытывал к нему никаких симпатий, и учитывая развитие его карьеры, было совершенно очевидно, что рано или поздно его казнят, а раз так, то почему бы и не сейчас? Кроме того, мне, как афинянину, было необходимо всегда иметь под рукой того, кого можно обвинить в собственных несчастьях; вероятно, в глубине души я винил Алкивиада — если бы не он, не было бы и флота, на который меня не взяли. Я поступил дурно, согласен, и позже был за это примерно наказан.

Итак, афиняне оказались в трудном положении. Не отстранив Алкивиада, они не могли казнить его за святотатство; но если отстранить его сейчас, никакой экспедиции не будет и всем придется вернуться к сельскохозяйственному труду. Последовали невероятно жаркие дебаты, от которых я получил массу удовольствия — ораторы обзывали друг друга монархистами, а всех остальных обвиняли в передаче секретных сведений персам, и в итоге пришли к чисто афинскому компромиссу. Алкивиаду следовало вести флот на завоевание Сицилии во славу Афин; по возвращении же он будет предан суду за святотатство. Это давало его врагам массу времени на покупку свидетелей, а остальным гражданам открывало две приятные перспективы вместо одной.

Звучит так, будто я ненавижу свой город и то чудовище, которое мы зовем демократией? Ничего подобного. Полагаю, в те дни я испытывал те же мучительно противоречивые чувства по отношению к Афинам, что и к Федре; когда они вели себя особенно ужасно, я восхищался ими сильнее всего, и за все золото царя Гига я не согласился бы ни на другой город, ни на другую жену. Всю свою жизнь я любил фестивали, на которых за тремя трагедиями обязательно следовала комедия, ужас и смех смешались в моем уме до состояния неразличения. Я поклонник Комедии: я верую в нее всем сердцем, она является смыслом существования мира и человечества, и я уверен, что Зевс думает точно так же, поскольку это единственное объяснение происходящему; я выбираю Комедию, остальное пусть уносит ветер. И вот скажите мне, в каком из царств земных Зевс и я смогли бы найти Комедию богаче афинской, существует ли на свете город, в котором дела вершатся на описанный мной манер? И среди всех маленьких комедий Афин разве можно найти лучшую, чем Комедия криворожего Эвполида и его криворожей жены?

♦

Книготорговец Декситей, человек тонкого вкуса и большой разборчивости, говорит, что тут я должен остановиться. Он полагает, что эта первая часть моей жизни, развертываясь на фоне Афине накануне упадка, является законченной историей сама по себе. Он считает, что в ней в идеальной пропорции смешались Трагедия и Комедия, и пытаясь добавить к этой смеси что-то, я продемонстрирую кощунственную неблагодарность Музам, столь очевидно вдохновлявших меня, и что следующая часть моей истории, которая повествует о том, что случилось на Сицилии, должна быть опубликована отдельным томом. Так вот: я знал Декситея задолго до того, как зажили дырки в его ушах и он стал еще одним преуспевающим вольноотпущенником, и потому могу со всей искренностью заявить: тот факт, что от продажи двух коротких книг можно выручить две драхмы, а от продажи одной длинной — полторы, никак не влиял на его мнение по изложенному вопросу; и я безусловно согласен с ним в целом.

Здесь я должен оставить вас и наконец выспаться — занятие, которым я в последнее время преступно пренебрегал. Если же вы хотите узнать, чем все закончилось и что случилось с величайшей экспедицией из когда-либо организованных и с самой совершенной из существовавших в мире демократических систем, то я рекомендую приобрести хотя бы три копии этой книги и посоветовать всем своим друзьям и родным поступить так же; в таком случае Декситей может посчитать разумным обратиться ко мне (и к Музам, само собой) с просьбой еще раз изнурить себя трудами.

И последнее. Вчера вечером я беседовал с одним своим сверстником, и он заверил меня, что боевого петуха, убитого Аяксом Кровавоногим звали вовсе не Эвриал Крушитель Врагов. Он был совершенно уверен, что птицу, которую я видел, звали Геракл Могучий, и что я перепутал ее с петухом, который покончил с Аяксом тремя месяцами позже. Не исключено, что он прав; и вот, поскольку это исторический труд, я записываю его мнение вместе со своим собственным и предоставляю окончательно установить истину еще нерожденным поколениям.