Сицилия, продолжали они, не является для нас незнакомой страной, ибо мы воевали там всего лишь несколько лет назад. Действительно, успех нам не сопутствовал, но и поражения мы тоже не потерпели; наши войско было мало и скверно снабжалось, и командовали им дураки вроде Лахеса. Некоторые указывали, что Сиракузы — большой город, укрепленный и вооруженный; но так было в прошлом, во времена Персидских войн. Тогда, во времена диктаторов Иерона и Гелона, мощь городов Сицилии была, действительно, равна силе всех прочих греческих городов вместе взятых. Но эта мощь расточилась в войнах с карфагенянами, диктаторов сместили, а в Сиракузах установилась сборная демократическая солянка, которая постоянно грызется с аристократами за контроль над городом. Играя этими силами друг против друга — искусство, которым мы, афиняне, владеем лучше любого другого народа — мы с большой вероятностью можем получить власть над Сиракузами, которая означает власть над Сицилией, безо всякой войны.
Эти аргументы нашли своих слушателей в момент, когда желание активных действий достигло пика. Без них, я уверен, лихорадка прошла бы сама собой — разразился бы очередной скандал или кризис и все позабыли о мире к западу от Пирея — но придавая своим доселе беспочвенным идеям реалистичную форму, сторонники сицилийского проекта сумели оседлать великую афинскую мечту, как Эол однажды запряг все Четыре Ветра.
Были у этого плана и противники, разумеется, но большинство из них относилось к любителям подискутировать, готовых спорить о чем угодно ради самого спора. Аргументов у них, конечно же, хватало — а у кого из афинян их не было? Кое-кто припомнил Великую Египетскую Армаду времен после окончания Персидских войн. Тогда мы отправили лучшую часть своих армии и флота на помощь Инару и Амиртею, Болотным царям, восставшим против Персии. Мотивы того предприятия были почти идентичны сегодняшним, только врагом тогда была Персия. Утверждалось, что овладев Египтом, мы не только станем хозяевами богатейшей страны мира и могучего египетского флота в придачу, но еще и отрежем персов от основного источника продовольствия. Затем, опираясь на Египет, мы собирались опрокинуть Восток, вырвать скипетр царя царей из его рук, и этим скипетром разнести наших настоящих врагов, спартанцев, в пыль и прах. Однако из этого вышла величайшая катастрофа, которая только обрушивалась на афинян, и армада, включая и морские, и сухопутные силы, оказалась стерта с лица земли.
Но это же совсем другое дело, следовал ответ. Тогда мы выступили против всей Персидской империи; сейчас мы собираемся разобраться с городом-двумя. Тогда ты дрались на суше, без возможности оказать поддержку флотом, а теперь мы собираемся воевать на острове. Тогда у нас в союзниках числились два разбойничьих главаря, а противник располагал самой эффективной на свете системой государственного управления; сейчас наши друзья богаты и могущественны, а наши противники находятся в состоянии постоянной гражданской войны. Тогда за персами стояли все силы Азии; сейчас сицилийцы вряд ли могу рассчитывать хоть на какую-то помощь от наших врагов, ибо всем известно, что спартанцы не воюют за пределами Греции. В сущности, сравнение египетской катастрофы и сицилийского проекта только подчеркивает чудесные перспективы последнего.
И так далее и тому подобное день за днем, стоит только двум афинянам сойтись вместе. Ибо мы, афиняне, любим иметь что-нибудь светлое в перспективе и заодно предмет для дискуссии; и поскольку всем так нравилось дискутировать о Сицилии, мы довольно скоро влюбились в сам проект. Должен сказать, после окончания войны нам всем пришлось тяжко трудится, возвращая плодородие полям и виноградником; это тоже сыграло свою роль. Афиняне любят тяжелую работу короткими рывками, но перспектива бесконечной тяжелой работы наполняет их сердца тоской, и они начинают думать, чего бы такого учинить, чтобы не превратиться в рабов на собственной земле. С другой стороны, было не очень понятно, что такого они могли сделать еще в смысле тяжелого труда — виноград, оливковые и фиговые деревья высажены, и прежде чем они начнут плодоносить, должно пройти много лет. Сейчас требовался какой-то новый проект, желательно не ограниченный временными рамками, нечто такое, что можно передать, не закончив, внукам.
Более же всего, полагаю, афинян привлекала полная безопасность этого замысла. Ибо даже проиграв войну, мы ничего не теряли. В конце конов, трудно было ожидать, что сиракузцы попрыгают на корабли и отправятся мстить; и даже если они так и поступят, Город не зря гордился своими стенами. Не существовало на земле силы, способной преодолеть эти стены, а пока у нас был флот, заморить нас голодом было нереально. Что же до стоимости войны, разве не были мы убеждены, что Эгеста, Катана и прочие жирные, богатые сицилийские союзники, охотно оплатят все мероприятие? Разве не бывали наши мужи в этих городах, разве не принимали их лучших домах, где буквально все, начиная от кратера и заканчивая ночным горшком, было сделано из серебра? Разве не демонстрировали им подвалы храмов, по колено заваленные четырехдрахмовыми монетами?
Надо заметить, что главная особенность мышления комедиографа заключается в том, что он нацелен на индивидуумов; если ему не нравится какая-та идея, он берет ее сторонника и атакует лично его. Он не нападает на его политику и его дела — это признак плохого поэта. Нет, он сразу переходит к личным оскорблениям, предпочтительно на тему его сексуальной жизни, ибо по общему мнению то, что человек делает в постели, является идеальной метафорой всей его деятельности вообще. Так вот, оказалось, что человек, стоявший за сицилийским проектом, выкидывал в постели самые необычные антраша в компании с самыми причудливыми персонажами, и я начал ощущать все возрастающее подозрение.
Вся это, видите ли, было затеей Алкивиада. Самая замечательная из известных мне историй об Алкивиаде, как ни странно, не имеет никакого отношения к его постельным привычкам; если будет время, о них я расскажу позже. Нет, эта история началась как шутка Перикла, и я узнал ее от Кратина, так что смейтеь, если хотите.
Когда Алкивиаду было двенадцать-тринадцать лет, его любовником был не кто иной, как сам Перикл, а было это во времена Эвбейского кризиса. Над Периклом, как вам известно, нависла перспектива общественного аудита его деятельности в роли стратеги; речь шла о таких заоблачных суммах, отчитаться за которые он никоим образом не мог, что впору было задуматься о кубке-другом выдержанного болиголова. Естественно, он так переживал, что начал говорить во сне.
Алкивиад же хотел всего лишь проспать свои шесть часов, а если получится, то и больше, и все эти разговоры во сне его страшно раздражали. И вот одной прекрасной ночью, когда Перикл опять принялся бормотать: я должен найти способ отчитаться, я должен найти способ отчитаться, Алкивиад разбудил его толчком в плечо.
— Ты смотришь на проблему под неверным углом, — сказал он. — Что тебе нужно, так это найти способ не отчитываться.
Перикл ответил, наверное, какой-нибудь бессмертной фразой, типа «заткнись и спи», но поутру, у него родилась блестящая идея. Он списал всю сумму по статье «накладные расходы» и тут же спровоцировал серьезный международный кризис. Таким образом Перикл не только спас свою жизнь, но и сохранил пост и благополучно провел нас через первые годы войны.
Эта история чрезвычайно типична для Алкивиада; во-первых, он всегда считал, что если перед тобой возникла неразрешимая проблема, ее не надо решать — надо обойти ее по дуге и оставить в покое; во-вторых, он использовал свой блестящий ум не на благо Города, а чтобы подольше поспать; и в-третьих, он всегда оказывался в одной постели с текущим лидером. Должен признаться, мне никогда не нравился Алкивиад, главным образом потому, что все остальные в нем души не чаяли, а еще из-за того, что он был самым красивым мужчиной в Афинах. Я склонен недолюбливать красивых людей. Афиняне, как я уже говорил, верят, что красота есть добро и только добрые люди могут быть красивы.
Алкивиад, надо полагать, благодарил богов за то, что единственным человеком, который выступил против него, оказался Никий, сын Никерата, посколько даже ближайшие друзья последнего (будь у него друзья) не смогли бы чистосердечно назвать его образцом красоты, особенно когда у него обострялась почечная болезнь. Думаю, поначалу сицилийская идея импонировала Никию не меньше прочих, но затем он стал замечать в проекте некоторые неувязки и счел своим долгом указать на них. Когда Никий говорил, все слушали, несмотря на то, что он, по общему мнению, был самым скучным и унылым оратором Афин; думаю, его слушали потому, что ожидали, что из этой тоски и горечи выйдет какое-нибудь благо, как от приема лекарства. Как бы там ни было, Никий говорил, его слушали, и Алкивиад начал беспокоиться. Вы знаете, каковы афиняне со своей демократией — чем больше они кого любят, тем больше хотят увидеть его уничтоженным. Алкивиада совершенно не прельщала судьбы Фемистокла, Перикла и Клеона. Кроме того, он прекрасно знал одержимость Никия идеей долга. Если удастся привлечь Никия к управлению сицилийским проектом, в компании с любым ничтожеством в качестве третьего партнера, с тем чтобы Никий всегда оставался в меньшинства, то всякая оппозиция замыслам Алкивиада будет устранена; при наличии в команде Никия — педантичного, щепетильного, совестливого, чудовищно унылого Никия — даже самые упрямые и осторожные сочтут затею абсолютно надежной и безопасной.