— А Галька как ушла с обеда, так и нет.

Сердчишко кольнуло, но я ещё ничего не подумал, может — у подружки? Ну ладно, иду назад к Дому культуры. Прохожу мимо школы, навстречу –– парочка. Уже разминулись, как вдруг сердчишко опять — тук! Зрение-то у меня нестандартное, точно разглядеть не могу, а как бы почувствовал — она!

— Галя?

Ноль внимания.

— Галя!!!

Останавливаются. Я эдак крадучись подхожу, а сам молю Бога: хоть бы не она! Нет — она.

— Пойдём.

Она полуоглянулась на парня — здоровый, выше меня на голову — и небрежно ему говорит:

— Ты, Владик, иди, я сейчас догоню.

«Ничего себе! » — думаю.

Тот отошёл шагов на двадцать. Я зубы стиснул и подчёркнуто тихо спрашиваю:

— Что это значит, Галя?

— Ничего не значит, — спокойно отвечает она. — Это — мой брат двоюродный, из Ачинска. На неделю приехал. Меня тётя Катя попросила поразвлекать его, а то он никого не знает. Вот и всё.

— Всё?! А конкретные способы развлечений тётя Катя тебе не подсказала? — сорвался я. — Может, он не гулять под фонарями хочет, а ещё чего?

Она обидно смерила меня взглядом.

— А это мы с Владиком уж сами решим, чего нам хочется...

Я хотел подумать, что сейчас её ударю, но не успел — она уже отшатнулась от смачной пощёчины и закрыла лицо руками. Потом повернулась и так, с закрытым лицом, побежала. Парень рванулся ей навстречу, остановился и проскрипел:

— Сейчас, Галь, сейчас я его уработаю, гада!

Я шагнул к заборчику сквера и со скрежетом вырвал штакетину. Тот замялся и, совсем по-дурацки крикнув: «Ты подожди, подожди, я сейчас вернусь! », — повёл Галю, придерживая её по-хозяйски за плечи. Я ждал его почти час. Естественно, без толку.

На следующий день, после праздничной демонстрации я не стал, как обычно, скидываться на выпивку, сказал приятелям, что заболел и побрёл домой. Пошёл почему-то не кратчайшей дорогой, через переулок, а свернул на улицу Садовую. Само собой, всё время о вчерашнем думаю, уже казню себя...

И надо же такому случиться: угораздило меня проходить мимо дома, где 10 «А», Галин класс, собрался праздник праздновать. Уже хатёнка эта позади осталась, слышу, меня окликают. Оборачиваюсь — Буча от калитки мне рукой машет. Буча этот, Кешка Бучнев, был одноклассником Гали, –– парень тупой и приблатнённый. Я с ним на уровне «привет-привет» знался. А за Бучей тот, Владик, маячит.

Буча хоть и здоров был, но трусоват, это я точно знал, а тот типчик накануне себя показал, и потому я спокойно стою и жду. Но не учёл, что праздник был, и что они уже поддатые изрядно. Буча, собака, семенит ко мне, перчатку на правую руку натягивает и для храбрости вскрикивает:

— Ты зачем Галю вчера ударил? Галю зачем вчера ударил?..

Я только подумал: «Неужели салага осмелится?» — как тут же взлетел, грохнулся спиной о землю и увидел свои ноги в облаках. Стало нехорошо.

— Буча, — сказал я тихо, глядя на него с земли. — Буча, эту секунду ты будешь вспоминать всю оставшуюся жизнь...

Буча и сам уже опомнился (он знал, что это не пустые угрозы), повернулся и засеменил обратно. Тот тип, к моему удивлению, за ним.

— Эй! — со злой весёлостью крикнул я, начиная подниматься. — Эй, Владик, а ты-то куда? Замандражи-и-и-ировал! ..

Подняться я не успел. Пинали от души. Буча от страха совсем ошакалел и суетливо пинал, стараясь попадать в живот. Тот же всё старался перебить мне нос или выпнуть глаза. Боль я ощущал не телом, а мозгом: дескать, меня бьют и мне больно. И было ещё жутко стыдно перед людьми, которые, разинув рты, маячили невдалеке.

Потом Буча как-то особенно ловко приложился прямо под вздох, я захлебнулся и провалился в горячую темноту. Последнее, что услышал — крик Гали...

Очнулся от её поцелуев и слёз. Она стояла на коленях, поддерживала мою голову ладонями и стонала:

— Ой, ну что же это такое?! Что же они с тобой сделали! ..

И вот в этот-то миг я и понял, что просто-напросто не могу жить без неё. Люблю её! Хотел сказать: «Поцелуй меня!», — но губ словно бы не было, и язык распух так, что давил на нёбо. Тогда я сам приблизил её к себе и прижался разбитым ртом к её плачущему лицу. А вдалеке уже заныла сирена «скорой», я ещё, помню, удивился — за мной, что ли?

Вот так... Сломали они мне два ребра и левую ключицу, синяки я уж не считал. Провалялся в больнице больше месяца. Военкомат отсрочку, само собой, дал на полгода. Галю же как подменили: в больницу каждый день тайком от матери бегала, а когда выписался — оба минуты считали до вечера и потом до полночи расстаться не могли...

— Буче-то возвернул должок? — перебил Пашка.

— Да нет...

Галя вроде ультиматума поставила: я, дескать, одна во всём виновата, хотела испытать тебя, и если хочешь, то на мне обиду вымещай — хоть избей! Он, правда, и сам в больницу прибегал, прощения просил, а потом угощение выставил. Но мои друзья погоняли его в тот вечер — только ноги и спасли. Потом мне же его защищать от них приходилось...

Впрочем, чёрт с ним! Тут случилось то, чего Пашка с таким нетерпением ждёт.

Родители её укатили на Новый год к родственникам в соседний город. Это была огромная промашка со стороны тёти Фроси. Хотя они и Витьку оставили, но что мог сделать двенадцатилетний Витька, если это уже стало неизбежным, если мы уже настолько с ума сошли, что посреди улицы начинали целоваться, забыв обо всём и вся.

Одним словом, мы встречали Новый год в её доме. Втроём. Витька добросовестно сидел до двух ночи, но от бокала шампанского сомлел и в конце концов уполз в свою комнату. Ну и — случилось...

Потом перепугались страшно. Галя плакала навзрыд, рискуя разбудить Витьку, и всё причитала: «Что же теперь будет?!» Я её успокаивал, а у самого аж порченые рёбрышки ныли, как только о тёте Фросе вспоминал.

Короче, терзались мы, мучили друг друга страхом, а потом всё же осознали, что грех, как говорится, уже свершён и дела не поправишь. Нацеловались ещё и уснули. Я её так и вижу чаще всего, вспоминая, — в своих объятиях, уснувшую, заплаканную и с улыбкой на распухших губах...

Я почувствовал щекотание в носу и поспешил закашляться. Борис, как я заметил, уже внимательно слушал и теперь деликатно отвёл взгляд в сторону. Пашка же нетерпеливо дожидался конца паузы.

Вот... А наутро после первой брачной ночи — немая сцена: открываем глаза и только, ещё сонные, губами друг к другу потянулись, слышим — чавканье и бульканье. Вскидываемся — за столом сидит Витька, жрёт торт, лимонадом запивает и на нас вроде ноль внимания. Галя одеяло рванула на себя и аж взвизгнула:

— Тебе кто позволил?!

А братец-акселерат эдак спокойненько:

— Тебе что, торта жалко? Не весь же слопаю...

Я сразу понял, что мы попали в прочные сети и спросил:

— Конкретно, что тебе надо?

— Немного, — отвечает братишка-негодяй, — твой пистолет-зажигалку, а от неё — её копилку со всеми внутренностями.

В общем, он нас всласть потом шантажировал: у меня полполучки на него уходило, а я на стройке прилично зарабатывал. Но, правда, не выдавал, хотя Галю, гадёныш, всячески оскорблял и изводил.

Мы пока терпели и вообще как-то не обсуждали всерьёз, что нам делать дальше. А надо было, надо этот разговор начать и именно мне — я это потом, когда всё уже произошло, понял, да поздно уже было...

Надо сказать, что мы уже по-настоящему жить начали. Галя осмелела, да и я начал помаленьку наглеть и о тёте Фросе забывать. То в нашем доме прибежище находили, когда у матери моей в вечерней школе занятия выпадали, то Галя к старикам ночевать отпрашивалась, и я пробирался ночью в её комнатку — бабка с дедом глуховаты были. Короче, жили не тужили.

А у Гали чёрточка в характере была, которая мне до бешенства не нравилась: накатывал на неё иногда цинизм какой-то, и она в такие минуты до отвращения наглой и вульгарной становилась. Как в том случае — с Владиком. Переходное, что ли? Ну вот, однажды встречаемся вечером, уже под конец зимы и — ко мне. Я ещё по дороге заметил, что она вся взвинчена и сама не своя. Но ничего не объясняет и на ссору нарывается. Ну, думаю, опять накатило, давненько не бывало. Приходим, раздеваемся, в смысле — пальто снимаем, и она сразу:

— Ну, что, любовью, так сказать, займёмся? Наслаждаться будем?..

Я кротко отвечаю:

— Ну что ты, Галюш, злишься? Что случилось?

— Да ничего особенного, господин любовник, — кричит, — стишата вот свежие узнала. Желаете?

Я молча пожал плечами и вообще решил отмолчатся — пусть перебеситься. А она напряжённым голосом и нелепо жестикулируя, начала:

И спрашивает с вызовом:

— Ну как?

Я ещё ничего не понял и не в настроение — совсем, как сейчас Пашка — невольно хохотнул.

— Остроумно, только пошловато чуток...

— Пошловато? — вдруг надломилась Галя, устало опустилась на кровать и посмотрела снизу вверх на меня жалобно и с надеждой. — Самое пошловатое то, что теперь эти стишки не про меня...

Представляете, как я остолбенел? Сразу в голову вскочило, что в подобных случаях принято, так сказать, предложение делать. Я о чём-то этаком и заговорил, сначала неуверенно, потом с жаром, пылом, брызгами слюны. Галя, опустив голову в ладони, молчала. Потом резко вскинула заплаканное лицо (я и не понял, что она плакала!) и чуть ли не в полный голос заорала:

— Да ты идиот, что ли? Я что, специальную школьную форму для беременных сшить должна, да? Или маму попросить? Может, она сошьёт, если не убьёт прежде свою дочурку! ..

— Ну? — вякнул Пашка.

Я, оказывается, снова замолчал, унесясь в памяти за сотни километров, в маленький наш дом, в тот февральский поздний вечер.

— Ну, ну!.. Не нукай! Сбылись её слова...

— Что, убила? — не поверил Борис.

— Да, можно сказать так... Тут я, это... Короче, Галя приняла решение и искала какую-нибудь бабку. И мне ультиматум: если не помогу найти — знать меня не знает. Сроки скоро кончались. Ну я и решился на крайность — как лучше хотел! — выбрал момент, когда Галя в школе была, а отец её на работе, и ввалился к тёте Фросе. Ввалился и брякнул: так, мол, и так, у нас с Галей ребёнок будет, я хочу, мол, жениться, а она бабку ищет и надо спасать...