5. Встреча
Последние часы своей короткой жизни Юлия Куприкова провела в праздности.
Дома она никого не застала: мать с отцом ранёхонько потартали ульи с пчёлами на дачу. Юле совестно стало, что из-за неё родители в такую рань хлопотали. «Я за это им на ужин запеканку сделаю, с яблоками!»
Она быстренько разделась, накинула халатик и побежала в сад. Там с аппетитом поплескалась под тёплым душем, умяла горсти две смородины и, возвратившись в дом, юркнула в постель.
Проснулась в одиннадцатом, наскоро перекусила и принялась раскладывать вещи. Подарки выложила на видное место: матери — необыкновенный плоский кошелёк с очень натуральными сотенными купюрами на крышках, отцу — трубку с мордахой Мефистофеля и две пачки табаку «Золотое руно», обоим — горку ярких апельсинов и московских конфет.
И тут, пристраивая подарки, она заметила наконец, что и ей приготовлен презент: на трельяже стояла новенькая модная сумка типа «бочонок» — красная, с двумя белыми обручами и белыми же ручками. Вот ловко! Как раз с собой взять — и под платье подходит, и вещи все войдут.
Она надела купальник, любимое своё платье спортивного кроя, красное, с короткими рукавчиками и пояском, собрала в сумку полотенце, косметику, в целлофановом мешочке пару апельсинов, пару яблок, конфеты. В отдельный большой пакет сложила покупки для Ларисы, подружки ближайшей — майки с «Гласностью» и «Перестройкой», бюстгальтер импортный, колготки, помаду, лак для ногтей и шампунь. Уже на пороге она спохватилась и, схватив листок на столе, размашисто написала: «Мама! Я приехала. Пошла к девчонкам. Приду часов в 18-19. Целую. Юля». Уже написав записку, Юля увидела, что на этом же листе вела подсчёты, сколько денег истратила. Да какая разница! Она положила записку на место сумки, к зеркалу, и заспешила на улицу. Надо успеть к Лариске, а потом ещё доехать до Пригорода...
До Пригорода Юля добралась в битком набитом автобусе — обалдевшие от жары и нервотрёпки рабочей недели барановцы рвались на лоно природы. Солнце, наподдав к обеду приличного даже по июльским меркам жару, поглядывало сверху на разомлевшую землю и лучилось смехом. Особенно солнцу смешно, наверное, было наблюдать с высоты за суетой людей-букашек, которые, забыв о смерти и бессмертии, уткнулись взглядами себе под ноги, ворчат, брюзжат, вечно всем недовольны, жалуются...
Юля сошла на последней остановке и укрылась под сенью раскидистого клёна. До двух часов оставалось ещё минут пятнадцать. Хорошо ждать, когда ждёшь желанного!
Раньше Юля сама себя не понимала. Она, конечно, давно уже чувствовала, что присутствие Валентина Васильевича её волнует, тревожит. Сначала она относила это за счёт своей гипертрофированной дурацкой стеснительности. Но, становясь взрослее и начиная понимать всё больше и правильнее, Юлия наконец вынуждена была признаться самой себе, что Валентин Васильевич волнует её именно как мужчина.
Тогда она ужаснулась. Как же можно! Да если Анна Андреевна узнает её мысли!.. А вдруг мама о чём-то догадается?.. Юля изо всех своих девчоночьих душевных сил принялась вытравлять из себя эти глупые чувства...
Но время шло. Организм её взрослел. Борьба между мозгом и сердцем ужесточилась. В Крым она поехала с великой радостью, но, конечно же, нимало не думая, что именно там произойдёт первое сближение с этим человеком. Она была уверена, как и любая девчонка, что всегда сумеет скрыть свои тайные мысли, в любой ситуации сможет удержать себя в ежовых рукавицах холодности и неприступности.
Однако ж буквальные, физические соприкосновения её тела с телом Валентина Васильевича и тем более тот первый «медицинский» поцелуй во время сцены спасения на водах настолько взбудоражили всё её естество, что она не смогла вовремя восстановить свои ледяные бастионы холодности, и, когда на следующий день они очутились в машине наедине и разговор принял волнительный характер, голова у Юли закружилась.
Но, Боже, какие жгучие приступы раскаяния и ненависти к себе претерпевала Юлия в последующие дни. Особенно её угнетала мысль, что, в сущности, если бы не мужская самоуверенность Валентина Васильевича, отложившего окончательное сближение до другой, более подходящей обстановки, она бы уже в тот момент, в машине, отдалась ему. И как же Юля мучилась, как старательно избегала взглядов Анны Андреевны, как тошно ей было слушать дружеский лепет Ленки, выносить её пылкую привязанность...
И вот, когда, казалось, всё осталось позади и Юля окончательно успокоилась-выздоровела, в мыслях её тихо-мирно, незаметно началось брожение. Она всё чаще и нежнее думала о Валентине Васильевиче, проигрывала заново в памяти «крымские моменты», и всё это не казалось ей таким уж тяжким преступлением. В конце концов, если мужчина любит свою жену, то он, вероятно, на других женщин и не смотрит?..
Она позволяла себе так думать, считая, что любые мысли — это личное дело человека, и что о них не узнает никто, потому и преступного в них ничего нет и быть не может.
И она домечталась!
После того вояжа за город, когда только природа женского организма спасла её от окончательного, как она считала, падения, Юлия поняла, что самый лучший способ удержаться на краю бездны, это полностью избегать встреч с Валентином Васильевичем. Она убедилась, что в его присутствии теряет голову и не отвечает за свои поступки. Более того, Юлия решила вышибить клин клином и начала приглядываться к новым своим товарищам по институту. Но, увы, как бы она ни насиловала свою натуру, ни единый мальчик из тех лохматых или коротко стриженых однокурсников, что пялили на Юлию глаза, на близкое знакомство её не вдохновлял.
Зато случилась запятая, существенно осложнившая Юлину жизнь. В неё втюрился один мальчик, да так, что прямо-таки потерял голову. Звали его Димой Сосновским, приехал он в Баранов от сохи и чувств своих скрывать не умел, дипломатничать — тем более. Он выделил Юлию с первых же сентябрьских дней, когда они страдали на картошке. Вернее, кто, может, и страдал, а Дима Сосновский на картофельном поле находился в своей родной стихии. Работали парами, на двоих — одно ведро, и Дмитрий, привязавшись к Юлии, уже не выпускал её из зоны своего утомительного внимания. Он ей позволял разве что пару картошин в ведро бросить, остальное всё делал сам — копал, грузил, таскал. Юлию очень и очень скоро его неуклюжие ухаживания и подавляющая преданность начали тяготить, но в силу своей натуры она никак не могла решиться на окончательное объяснение. Более того, уже по возвращении в город они продолжали общаться, сидели на лекциях рядышком и даже ходили иногда в кино. На курсе многие, вероятно, считали — Сосновский и Куприкова дружат.
Юля постепенно привыкла к постоянному присутствию возле себя этого высокого белобрысого парня с большим ртом и светлыми преданными глазами, но решительно пресекала все его робкие поползновения добавить интима в их отношения. Для неё он оставался только товарищем, однокурсником. Диму Сосновского это доводило до отчаяния, но Юлия, как ни мучилась сама, видя страдания бедного парня, ничем помочь не могла. Всё в её душе застил один только Валентин Васильевич Фирсов.
И, само собой, наступил такой момент, когда она, устав бороться сама с собой, решила: что будет, то и будет! Она же не виновата, что полюбила именно этого человека. А любовь, она убедилась, это болезнь. Сладостная, но болезнь. Свою роль сыграло и то, что Юлию ошеломили сила и температура наслаждения, какое дарили ей ласки Валентина Васильевича. Их не с чем даже сравнить!..
Юля по наивности своей и детскости даже и подумать не удосужилась, что подобное же, а то, может быть, и более острое наслаждение она могла испытать и с другим мужчиной — такой создала её природа. И в будущем она, конечно же, должна была бы это понять...
В глубине души Юлия, сразу приняв приглашение Валентина Васильевича и понимая, что в этот день произойдёт окончательное их сближение, боялась больше всего не огласки или последствий, а появления чувства отвращения и боли, запомнившихся по первому мерзкому опыту в Будённовске. Но всё оказалось чудесным, настоящее и полное перерождение Юлии из девушки в женщину стало для неё праздником, и она бесповоротно, безоглядно влюбилась в самого лучшего, самого красивого, умного и сильного мужчину на белом свете — Валентина Васильевича Фирсова...
Правда, на следующий день она испытала значительно более слабый, чем прежде, но всё же угнетающий всплеск мук совести, депрессию. Она со страхом признавалась себе, что рано или поздно связь их раскроется, и тогда произойдёт нечто кошмарное. По крайней мере, Юля не представляла себе, как она посмотрит в глаза тёте Ане и её детям — уж лучше в петлю головой...
И совершенно неожиданно даже для себя она позвонила тёте Клаве в Москву, собрала впопыхах вещички, чмокнула мать с отцом на прощание и убежала на вокзал.
Но из Москвы она уже через неделю позвонила Валентину Васильевичу на работу и потом названивала почти каждый день...
— Юлинеску!
Юля встрепенулась и увидела Фирсова, окликающего её из машины.
— Мы куда? — спросила она весело, устроившись на переднем сиденье.
— Вперёд — к счастью! — высокопарно ответил Валентин Васильевич и деловито добавил: — Только пристегни ремень, мне сегодня гаишники житья не дают.
Они наскоро — авансом — поцеловались и поехали.
— Я тут недалеко, под Будённовском, местечко знаю — шик! Представляешь, речка рядом и лес такой глухоманный, что впору на разбойников наткнуться...
— А ты, дядя Валя, защитишь меня, если что?
— О-го-го! Ещё как! Я вооружён и очень опасен, — хохотнул Фирсов. — У тебя за спиной, в кармашке — посмотри — нож громадный и два перочинника, а в багажнике я всегда топорик вожу — мало ли чего...