Юля перегнулась, пошарила в кармане чехла и достала охотничий нож. Она освободила его от ножен и, поднеся к самым глазам, зачарованно уставилась в переливающееся жестокое жало лезвия.

— А этот желобок — для крови? Чтобы кровь стекала? — спросила она почти шёпотом. — Стра-а-ашно... Как, поди, человеку больно, когда его бандиты режут...

Она приставила нож к своему животу и вздрогнула, уколовшись.

— Вот так, да? Вот такие у нас мысли перед пикником? Такое у нас настроение перед свиданием, да?

Юля вздохнула, передёрнула плечами, отгоняя страшные видения, и спрятала блескучий огонь лезвия в тёмное нутро ножен.

Вскоре они свернули с магистрали на просёлок и поехали вдоль опушки старого мрачного леса, каким-то чудом уцелевшего под боком у двух коптящих городов. Правда, был он не так уж широк: от дороги до реки — а текли они параллельно — всего шагов пятьсот.

Валентин Васильевич изрёк:

— Значит, мыслим логически: лопоухие горожане, не имеющие машин, отдыхают на городском пляже, а все уважаемые люди на колёсах — что делают, вырвавшись из города?.. Правильно, стремятся куда подальше. Значица, миледи, нам надо бросить якорь где-то посередине. Вперёд!

Он свернул по еле видной колее в лес, и через пару минут машина выбралась к реке. Но здесь торчали жёлтые «Жигули» и рядом отдыхали люди. К тому же, на другом берегу Селявы — так звалась речушка — виднелись полуголые косари.

Валентин Васильевич ругнулся, завернул обратно, и они, снова пробуравив лес насквозь, выбрались на просёлок. Он по-прежнему пустынно млел под солнцем, лишь вдали со стороны дымного Будённовска приближались три фигуры пеших пилигримов — какие-то «лопоухие горожане» решили, видимо, отдохнуть по-человечески.

— А знаешь что, — придумал Валентин Васильевич, — ну её к чертям собачьим, эту заржавленную речку! СПИД в ней только ловить. Найдём сейчас поляну в лесу и отлично устроимся...

И, не дожидаясь согласия Юлии, он тут же нырнул в чащу, пролавировал между деревьями, и вскоре обнаружилась чудесная солнечная полянка, окружённая мощными берёзами и дубами.

Через пять минут лужайка приобрела обжитой вид. «Ладушка» с распахнутыми дверцами стояла в теньке, из неё пульсировала убойная модерновая музыка. Рядом белел громадный чехол от машины, играющий роль богдыханского ковра и скатерти-самобранки. В центре красовались бутылка коньяка, три розы в молочной бутылке, банка консервированных крабов, помидоры, хлеб, апельсины, яблоки и конфеты. Валентин Васильевич аккуратно сложил одежду на сиденье в машине, а Юлино платье, как яркий флаг их временного государства, заалело на дереве.

Когда раздевались, случился небольшой казус. Валентин Васильевич, расстегнув брюки, вдруг охнул и прикрылся.

— Что такое?

— Представляешь, вот чёрт, засуетился и плавки забыл надеть...

— Ну и что?

— Ну, как же, что ж я — в семейных трусах перед тобой буду красоваться?

— А разве у нас уже не семья? — вдруг очень серьёзно спросила Юля.

Валентин Васильевич, заминая разговор, выставил на свет Божий свои трусы с кровавыми маками и смущённо хмыкнул:

— А? Каковы?..

Как только они выпили по первой стопке, Валентин Васильевич сразу обнял Юлю и начал, торопясь, целовать. Она мягко отстранилась.

— Подожди... Подожди немного, хорошо? Я хочу, чтобы это было не сразу, чуть позже... Понимаешь, к этому надо подготовиться... У нас же весь день впереди...

Валентин Васильевич легко согласился: действительно, это от них сегодня не уйдёт. Он налил по второй.

— А как же ты не боишься, что за рулём? — спросила Юля.

— Да как же не боюсь — боюсь. Притом, сегодня — я уже говорил? — мне гаишники житья не дают... Но это — их вопрос. А я думаю, до вечера всё выветрится — я много не буду. Да и есть у меня чем закусить, чтобы не пахло. Прорвёмся!

— А ещё скажи: ты сочинил дома, что на работе сегодня, а если Анна Андреевна позвонит туда?

— Не позвонит. Я ей запретил звонить на службу. А если даже и позвонит — мало ли куда я уходил: к цензорам, в типографию... Да ну её! Давай о другом. Расскажи лучше, зачем в Москву от меня сбежала?

— Я не от тебя... Я от себя сбежать пыталась... Знаешь, о чём я упорно думаю? Я — страшная грешница. Если бы у тебя детей не было, тогда ещё как-то, чего-то... А так... Я знаю, что судьба меня накажет... Мне цыганка там, в Москве, гадала, — ждёт меня большая беда. Я и сама чувствую — что-то вот-вот произойдёт...

— Вот так, да? Что за мысли? Что это с тобой сегодня? Ты ещё о Боге поговори, о загробной жизни. Тоже мне — камсамолка, спартсмэнка, карасавица!.. Ну-ка, давай лучше репетатур да начнём веселиться, ей-Богу!..

Валентин Васильевич выпил, сладко зажмурился, потом достал ножом яблоко и с хрустом отгрыз у него бок. Юля же даже не подняла стопку. Она поджала колени к подбородку, обхватила их руками и, склонив голову набок, пристально смотрела на возлежащего по-султански любимого.

—   Я, знаешь, что решила?.. Я рожу от тебя ребёнка.

Валентин Васильевич поперхнулся и подскочил.

— Не сегодня, не сейчас — сегодня не получится, да и с коньяком нельзя... А потом, очень скоро... Понимаешь, у нас будет сын, и он будет походить на тебя...

Фирсов посерьёзнел, поскучнел.

— Ну что ты, ей-Богу! Ну давай сейчас не будем о серьёзном, давай повеселимся — в конце концов, из конца в конец! Успеем ещё об этом. Давай лучше потанцуем...

Он вскочил, для смеха поддёрнул трусы, схватил Юлю и затормошил её, как бы танцуя. Юля, и правда, встрепенулась, заулыбалась, игриво прижалась к Валентину Васильевичу.

— То-то же! — задорно крикнул он и ни к селу ни к городу вдруг заголосил: — Мы не рабы-ы-ы!.. Рабы не мы-ы-ы!..

Потом они опять уселись за свой «стол» и, переплетя руки, начали зачем-то снова пить на брудершафт. И поцеловались... И уже не могли оторваться друг от друга.

Они стояли на коленях, тесно прижавшись друг к другу, соединившись поцелуем в одно неделимое целое, и, казалось, никого и ничего в мире больше нет, кроме них двоих, ласкового солнца над ними и добродушно шепчущихся старых мудрых дубов и берёз.

Юля, прервав поцелуй и предчувствуя во всём теле приближение горячей волны восторга, опрокинула голову назад, почти не прищурив глаза глянула на солнце и выдохнула:

— Я люблю тебя, милый!

Она опустила взгляд, чтобы увидеть лицо любимого...

Вдруг она вздрогнула, и глаза её округлились.

— Валя!!!

Никогда ещё она так его не называла.

Валентин Васильевич обернулся и резко вскочил...