4. Последние хлопоты
Когда Валентин Васильевич вернулся домой, все ещё спали. Это хорошо — не надо ничего придумывать, изворачиваться. Он снова облачился в халат и, смело шаркая тапками, продефилировал на кухню.
Он заканчивал пить кофе, когда вышла из покоев, позёвывая и потягиваясь, заспанная Анна Андреевна.
— Уже вскочил? — зачем-то, по своей глупой всегдашней привычке, не думая, спросила она.
Валентин Васильевич промолчал.
— Так ты сегодня работаешь?
— Вот так, да? Ну сколько можно говорить — ра-бо-о-о-таю!
— И чего надо злиться, не понимаю! — огрызнулась Анна Андреевна. — И спросить нельзя? Пожалуйста! Только я тебя же жалею. Всё ты да ты по субботам пашешь, а твой зам прохлаждается...
Валентин Васильевич действительно частенько дежурил по субботам — «Комсомольский вымпел» имел воскресный номер. На то было много причин: во-первых, он любил лично подписывать номер в печать; во-вторых, мало доверял своему заместителю — вчерашнему редактору зачуханной многотиражки, суетливому, невнятно говорящему парню с выпуклыми рачьими глазами (он был тоже выдвиженцем, и Фирсов согласился на его кандидатуру, так как знал, что сам скоро уйдёт на повышение); и, в-третьих, он любил свой редакторский кабинет с массивными столами и шкафами, строгой табличкой на двери... Эти частые субботние дежурства выставлялись, само собой, как пример трудолюбия и высокого чувства ответственности Валентина Васильевича Фирсова.
На сей раз он лгал, и его раздражали вопросы и сентенции супруги.
— Ты вроде говорила, что в Пригород надо съездить? — перебил он.
— Да, да! Мне в пригородном магазине босоножки итальянские оставили. Надо сегодня забрать.
— Тогда поактивней шевелись, мне ещё в Будённовск до работы надо успеть, там Крючков в больнице лежит... С девяти магазин-то?
В Пригород они добрались быстро, но Анна Андреевна, по обыкновению, начала канителить, бессчётное количество раз примеривать эти дурацкие босоножки, которых у неё и без того пар десять, начала советоваться с магазинным бабьём, болтать и сплетничать. Валентин Васильевич сидел в машине и зримо представлял себе происходящее в подсобке магазинчика.
«А что если бросить всё к чёртовой матери и жениться на Юле, а? — раздражённо подумал он. — Жизнь-то уходит, убегает. Ну, сколько мне ещё осталось? Лет тридцать, тридцать пять? И глазом моргнуть не успеешь — промелькнут... Да ведь и она любит меня, любит по-настоящему... Такое же раз в жизни бывает! Меня же ни одна женщина так не любила... Да и я... Я же думал, что не способен на такое... Я ж теперь не смогу без неё... Разве её сравнишь с моей коровой?.. Всё, сегодня же скажу Юле, что развожусь с Анной...»
Валентин Васильевич долго перекатывал в мозгу эту мысль, лелеял её, а сам в потаённых глубинах души с горечью понимал, что, увы, всё это только мечтания. Может быть, потом, позже? А сейчас, ведь точно уже светит место в обкоме партии, ведь если он станет завсектором печати, это ж — у-у-у!.. Не-е-ет, сейчас такие фортели с разводами и скандалами ему нужны, как собаке пятая лапа...
Однако чёрт бы побрал эту Анну! Валентин Васильевич с раздражением кинул взгляд на часы — уже почти десять! С Юлией они договорились на два часа. А надо ещё сгонять в Будённовск, купить всё же цветы и, главное, найти коньяк и лучше бы армянский. Хорошо хоть, что спиртное по субботам продают теперь не с двух, а с одиннадцати...
Высадив свою дражайшую с её босоножками у подъезда, Валентин Васильевич, не заходя в дом, развернулся на Будённовск.
До него ходу — с полчаса. Валентин Васильевич, пробравшись сквозь перекрёстки Баранова, перевалил через горбатый путепровод, набрал на спидометре привычные 70 кмчас и чуть-чуть расслабился. Близость свидания с Юлией будоражила его, распаляла.
Он невольно думал и думал, вспоминал...
Тогда, в Крыму, Юля поставила его в тупик, огорошила.
После той страстной сцены в машине — с поцелуями, объятиями, жаркими словами — он был на все сто уверен, что главное свершилось, теперь дело за малым: создать подходящую обстановку и насладиться в полной мере сладким грехом тайной любви.
И через день такая обстановка наклюнулась — жена с дочкой вообразили себя альпинистками и дерзнули совершить восхождение на гору, прикрывавшую бухту слева. Валентин Васильевич чуть не подпрыгнул от радости и, весьма натурально разыграв раздражённую усталость, заявил, что ложится спать. При этом он так многозначительно взглядывал на Юлию, говорил таким нарочитым тоном, что будь Анна Андреевна поревнивее, она бы обязательно сделала стойку.
И вдруг Юля, к безмерному удивлению и жесточайшему разочарованию Валентина Васильевича, кинулась натягивать майку и джинсы.
— Я тоже! Я с вами!
— Юлия, да ты что? — вырвалось неосторожно у Валентина Васильевича, и он тут же начал заминать. — У тебя же голова болела? Как бы тебе там плохо не стало...
Но Юля, странно посмотрев на него, упрямо повторила:
— Я хочу в горы. Мне уже лучше.
Они ушли, а Валентин Васильевич достал из запасов бутылку коньяка, напился с непривычки в стельку и отрубился в палатке до утра. Как он ненавидел в тот вечер Юлию!
На следующий день они отправились домой. Наедине им так больше и не пришлось поговорить. Валентин Васильевич всю обратную дорогу придумывал планы — как и где они будут встречаться с Юлией...
Но вот что странно: они стали почему-то редко видеться. А при встречах Юлия держалась так, словно ничего и никогда между ними не было. Ну совсем чужой и посторонний человек!
Наконец, в один, как пишут в романах, прекрасный день, уже в сентябре, Валентин Васильевич, проезжая по Советской, увидел на тротуаре Юлию. Она шла, о чём-то глубоко задумавшись, машинально помахивая сумочкой. В огненно-красной юбке и белой маечке, с распущенными волосами она издали походила почему-то на цыганку. Валентин Васильевич притормозил и посигналил. Она не слышала. Тогда он свернул на ближайшем повороте, пристроил «Ладушку», замкнул дверцу и быстренько выбежал на перекрёсток. Юля уже приближалась. Валентин Васильевич произвёл разведку взглядом, знакомых поблизости не обнаружил и преградил девушке дорогу. Она чуть не ткнулась ему в грудь.
— Ой! Валентин Васильевич?
Юля растерялась, но в голосе её слышалась радость, а это было главное.
— Юля! Мы так давно не виделись... Пойдём скорей, здесь нельзя стоять...
Он так стремительно говорил и так решительно подхватил её под локоток, что об отказе не могло быть и речи. Они молча прошли к машине, сели, поехали.
Валентин Васильевич украдкой взглянул на часы — пять. Был газетный день и ему, кровь из носу, надо быть в редакции. Если он задержится, корректора и дежурный по номеру от злости лопнут — он должен первым читать свежие оттиски полос. «Ладно, скажу, что в обкоме был — не впервой», — успокоил себя Валентин Васильевич и, встряхнув головой, отбросил ненужные мысли.
Они уже выезжали из города, вскоре свернули в лес и остановились в самой чащобе. Валентин Васильевич, несколько смущённый молчанием Юлии, повернулся к ней и неловко обнял. Но она сама обняла его и прижалась щекой к его щеке.
— Юля!.. — пробормотал Валентин Васильевич. — Юлия... а я боялся...
Крымское сумасшествие повторилось. Объятия и поцелуи были судорожны, болезненны, дыхание смешалось. Грудь Юлии была уже обнажена, и она начала тихонько постанывать, всхлипывать и кусать его губы.
Валентин Васильевич понял, что страстно ожидаемый момент настал. В животе у него защекотало, кровь бросилась в голову, он трясущимися пальцами принялся рвать поясок её юбки...
— Нельзя! — вдруг вскрикнула Юлия. — Нельзя...
— Тогда сама сними! — нетерпеливо прохрипел Валентин Васильевич.
— Нельзя, милый... Нельзя — сегодня... — прошептала она, спрятав лицо от его взгляда.
— Чёр-р-рт! Всё у вас не вовремя! — чертыхнулся Фирсов.
Опять показалось, что точки над «i» расставлены. Несколько дней потерпеть Валентин Васильевич согласился. Оно и к лучшему: чем дольше ждёшь, тем слаще будет. Но начала опять твориться какая-то ерундистика — Юля снова его избегала. Валентин Васильевич злился, психовал, но поделать ничего не мог. Юлия уклонялась не только от встреч, но и от серьёзных разговоров по телефону. Раз только, когда Валентин Васильевич, увлёкшись, начал лопотать в трубку о чувствах, о любви и прочих возвышенных материях, Юля с какой-то неожиданной для него усмешкой, язвительностью сказала:
— У вас, дядь Валя, есть жена, её и надо любить. О других женщинах думать — грех...
А Валентин Васильевич уже по-настоящему мучился. Он действительно влюбился. Она снилась ему по ночам, он неотрывно думал о ней, мечтал о встречах и в конце концов довёл себя до такого экстаза, что начал опасаться — не хвороба ли?
Да и то! За все свои сорок с лишним лет он не испытывал ничего подобного. Анну в общем-то толком и не любил никогда, а в последние годы не испытывал к ней даже и обыкновенного плотского влечения. Те немногочисленные женщины, которых он попробовал до женитьбы, оставляли у него чувство отвращения. Правда, несколько раз ему довелось испытать если не душевное, то физиологическое потрясение во время рыбацких оргий. В те времена, когда в стране ещё весело жилось, они позволяли себе своей рыбацкой компанией устраивать порой «Праздники Вакха» для отдохновения от трудов праведных. Для таковых целей в самом глухом уголке области имелась на берегу лесного озера избушка в семь комнат, с мезонином и сауной. Ух и чудеса там творились! Во время этих вакханалий и попадались Валентину Васильевичу женщины, обжигающие так, что просто — ну! Конечно, то были профессионалки — чего уж там говорить...
А вот такой пожар, какой вызвала в его организме Юлия, Валентин Васильевич ощущал впервые. Ему казалось: если она сегодня же, сию же секунду не будет принадлежать ему — он умрёт.