— Лежать!
Дальше всё напоминало насилие. Юля хотела закричать, позвать на помощь, но страх позора сдерживал, она до смерти боялась, что сейчас кто-нибудь войдёт в комнатушку и всё это увидит... Она прикусила губу и почти потеряла сознание. Её тошнило...
Когда кошмар кончился, она уткнулась в подушку лицом и зарыдала. От подушки мерзко пахло нафталином. Артём где-то рядом возюкался — сопел, гремел спичками, прикуривал, откашливался. Потом пробормотал:
— Ну ты даёшь, подруга!.. Почти семнадцать лет на свете живу — впервые целочку встречаю...
Чуть позже, проскользнув в ванную. Юля поёживалась под колючими струями душа и успокаивала себя:
«Парень-то он вроде ничего... Может — судьба?.. Что случилось, то случилось... Надо его к нам в гости пригласить...»
Из ванной она вышла с твёрдым решением: Артём — её суженый. Иначе и быть не может!.. Голова болела.
И тут её перехватила Галька. Она была почему-то в одном распахнутом халатике, сверкала голым телом и так пьяно говорила, что сразу и не понять.
— Юлька!.. Вот где!.. Ищешь, ищешь... П-п-пойдём, в натуре!.. П-пойдём, там в «ромашку» уже начинают... Пошли в «ромашку» играть!..
Юля, слегка упираясь, пошла за Галькой и, встав на пороге большой комнаты, остолбенела. Она испугалась, что сошла с ума. Она толком даже и не поняла, что происходит здесь. На ковре копошился клубок голых лоснящихся тел. Слышались охи, всхлипы, стоны и сладострастное хихиканье. Вдруг из кучи раздался нетерпеливый окрик Артёма:
— Юлька, Галька, шустрей в круг — девчонок не хватает!..
Юля вскрикнула, оттолкнула хозяйку и опрометью бросилась вон...
С тех пор она окончательно заделалась недотрогой.
И в школе, и затем в институте ребята пытались к ней клеиться — кто с сальностями, иной, может, и по-серьёзному, но она сразу и резко пресекла эти поползновения. Парни удивлялись: на вид такая тихая, ласковая, податливая, а вот поди ж ты!
Валентин Васильевич вошёл в жизнь Юли незаметно, тихой сапой. Впервые Юля увидела его ещё совсем девчушкой. Мать её, Раиса Фадеевна Куприкова, работала завпроизводством в том же кафе «Рябинка», где заведующей вскоре стала Анна Андреевна Фирсова. Женщины быстро сошлись характерами, и вскоре Куприковы начали дружить с Фирсовыми домами. Собирались по праздникам у Фирсовых, а чаще у Куприковых в их светлой голубой усадебке с тенистым яблоневым садом, расположенной на благодатной Набережной.
Юля звала их дядя Валя и тетя Аня, игралась с их старшей и тогда единственной Ленкой, четырёхлетней карапузкой, стеснялась, когда дядя Валя над ней подшучивал, задирал её. Раз даже довёл Юлю до слёз, на полном серьёзе утверждая, что, дескать, она в него втюрилась и потому краснеет. Все смеялись, а ей было так стыдно, так стыдно. И обидно — ведь неправда же это!..
Но что-то зрело-бродило в ней, как в глубинах закупоренного яблочного сока возникает и пенится хмель, и Юля с томлением в душе иногда спрашивала сама себя в недоумении: «Боже мой, что это?..» И сама себе боялась признаться.
А между тем присутствие Валентина Васильевича всё сильнее волновало её. Да и то! На воображение зелёной да ещё такой экзальтированной девчонки, как Юлия, с её вдохновенным воображением и подавляемой жаждой любви, не мог не подействовать человек масштаба Валентина Васильевича Фирсова. Надо ещё учесть, что Юля с мужчинами вообще почти не общалась. Сверстников сторонилась — особенно после того дикого происшествия в Будённовске, — а из взрослых рядом был только отец, инвалид второй группы, рано поседевший, постаревший и слабый человек. На таком фоне Валентин Васильевич, вошедший так близко в жизнь Юлину, казался ей настоящим Мужчиной, а может, даже и Человекобогом.
Ей мнилось, что он самый мужественный, красивый, умный, справедливый, тонкий и интеллигентный. К тому же — редактор областной газеты! Писатель! Юля перечитывала каждый номер «Комсомольского вымпела» по нескольку раз (благо, что газетка выходила всего трижды в неделю), особенно нравилась ей, конечно, строчка в самом низу последней страницы: «Редактор Валентин Фирсов». Все статьи, подписанные его фамилией или псевдонимом «В. Сабанеев», она вырезала, аккуратно подклеивала на листы плотной бумаги и подшивала в папку с названием «ВВФ». И прятала эту папочку подальше за книги. Валентин Васильевич, само собой, ни о чём не догадывался.
Юля сама от себя скрывала правду...
Юля окончила десять классов с золотой медалью и без труда поступила в педагогический институт на биофак.
Она собиралась для отдыха, как и раньше это делала, поехать к тете Клаве, материной сестре, в Москву — побродить по столице, окунуться в цивилизацию, но неожиданно возник другой — чудесный — вариант. За столом, когда в воскресный вечер отмечали Юлины успехи, тётя Аня вдруг предложила:
— Рая, Валентин (Куприкова, в отличие от своего мужа, она звала полным именем), а чего Юле-то в Москву тащиться, гарью там дышать? Пускай-ка с нами в Крым махнёт, а? У нас как раз одно место лишнее... Поедешь, Юля?
И Юля поехала.
Путешествие было прекрасным. Хотя они с Ленкой, тогда уже длинной тощей девчонкой с острыми коленками, сидели на заднем сиденье, зажатые и заваленные сумками и свёртками, но маленькие эти неудобства только оттеняли и подчёркивали прелесть главного — постоянную близость Валентина Васильевича (она садилась специально справа, чтобы видеть его профиль) и калейдоскоп дорожных впечатлений.
Они поехали ранним утром не по основной автомагистрали, а прямо на юг и через два с небольшим часа неторопкого хода оказались в Нахаловке — деревушке, где прошли детство и отрочество Валентина Васильевича. Заехали к дальним родственникам, поели деревенской снеди. Фирсов водил их по Нахаловке, показал свой бывший дом, до сих пор крепкий, добротный, взволнованно рассказывал о тех далёких днях, матери, умершей давно, и отце, отдавшем Богу душу в прошлом году уже в Баранове... Очарование и патриархальность Нахаловки, таинственность и независимость деревенской природы вызывали почему-то грусть у Юлии, и, как она ни пыталась, никак не могла реально представить среди этой первозданности Валентина Васильевича — маленьким, лопоухим и сопливым...
Потом они спускались всё ниже на юг, несколько кружным путём подбираясь к благословенной Тавриде. Шибко не торопились, осматривали по пути города — Ворошиловград, бывший Луганск, затем знаменитый Ростов-на-Дону, Краснодар... На ночлег им удавалось устраиваться в гостиницы — на главных администраторов безотказно действовало удостоверение члена Союза журналистов СССР Валентина Васильевича. Очень понравился Юле Темрюк: весь закутавшись в зелёное одеяло садов и виноградников, он сладко дремал на берегу полноводной и мутной на исходе Кубани. Тишина в этом сонном городке поражала своей плотностью и вязкостью. Проезжали Тамань — самый скверный городишко из всех приморских городов России, зашли, конечно, в бутафорский домик Лермонтова, вдохнули атмосферы «Героя нашего времени»...
Когда переплывали на пароме Керченский пролив, справа по борту вдруг выпрыгнули из воды два блестящих весёлых дельфина и понеслись наперегонки с железным неуклюжим китом. Юля, возбуждённая дорогой, новыми впечатлениями, неожиданно для себя схватила Валентина Васильевича за локоть обеими руками и вскрикнула во весь голос:
— Ой, смотрите, смотрите — дельфины!
На неё, как ей показалось, с удивлением обернулись рядом стоящие люди. Юля вспыхнула и убежала на нижнюю палубу, к машине...
Пыльная Керчь им не понравилась, и путешественники, наскоро осмотрев её, покатили дальше, к Феодосии. Здесь они прожили пять упоительных дней. Им посчастливилось устроиться в маленькой хатке у самого моря. Фирсовы заняли отдельную комнатушку, а Юля спала в комнате у хозяйки — одинокой старухи, страшной, как атомная война: горбатой и с бельмом на правом глазу, но на редкость добродушной и не жадной. Она брала с них всего по трояку с носа за ночь.
Музей Александра Грина (его Юлия боготворила), галерея Айвазовского, мощные развалины Генуэзской крепости, мрачные и величественные, похожие на цитадели, феодосийские церкви, но, главное, море, прозрачное, тёплое, ракушки, сверкающие на светлом дне, и семенящие бочком маленькие уморительные крабики — всё это вошло в душу Юлии навсегда, и она даже как-то, лёжа на горячем песке и с прищуром вглядываясь в бездну неба, вдруг подумала, что когда будет старенькой-старенькой и малоподвижной — обязательно вспомнит эти дни, это своё легкокрылое состояние...
Дальше они отправились по Горному Крыму вдоль моря. Валентин Васильевич держал курс на Севастополь. В этом легендарном городе он однажды побывал в студенческие годы и теперь с жаром восхвалял домашним и Юле дивные его красоты. Он заразил всех своими рассказами, и они почти не останавливались на отдых. Промелькнули Планерское, Судак, Алушта, Гурзуф, Ялта, Алупка... В сумерках они подъехали к Севастополю, но тут случился конфуз: в Севастополь их не пустили. Сколько Валентин Васильевич ни козырял малиновым удостоверением, сколько ни доказывал, что он имеет право, их не пропустили — город закрытый, сплошь, видите ли, напичканный военными тайнами и секретными объектами...
Пришлось поворачивать восвояси.
— Обнаглели! — возмущался Валентин Васильевич, сильнее чем обычно газуя. — Мы, советские люди, не имеем права в советский город въехать! Да это разве свобода! Где же демократия наша хвалёная?...
Юля восхищалась его смелостью.
Они вернулись на несколько километров и по жутко крутой, извилистой дороге спустились, скрипя тормозами и дружно охая, с гор к морю. Здесь тоже кругом торчали заборы, ограждения и щиты с запретительными надписями, но им каким-то чудом удалось протиснуться в пустынный уголок, закрытый и с моря и с суши валунами и кустарником. Здесь они, притаившись, проблаженствовали целую неделю, пока их не обнаружил и не вытурил со скандалом лесник.