Изменить стиль страницы

В эти дни и произошёл тот кардинальный перелом в их отношениях, которого так ждала и так боялась Юлия. Им всем пришлось спать в одной палатке, и уже одно это будоражило сердце. Юля устраивалась с краю, между нею и Валентином Васильевичем лежали Ленка и Анна Андреевна, но Юля слышала только его дыхание, его всхрапывание и по полночи ворочалась под одеялом. Когда они купались и загорали, Юля старалась не смотреть на Валентина Васильевича и стыдилась своего голого тела: она кляла себя за то, что не взяла сплошной купальник — в нём, как ей думалось, она чувствовала бы себя увереннее.

Тетя Аня, сама того не ведая, добавляла в обстановку нервозности. Она, например, с первого дня вдруг решила загорать без лифчика. Фирсовы ездили в прошлом году на Золотые пески в Болгарию, и там, как рассказывала Анна Андреевна, почти все девушки и женщины красуются на пляжах в одних трусиках. В это верилось с трудом, но Валентин Васильевич со смешком подтвердил — сущая правда, он там на женские груди до конца жизни теперь нагляделся. Тетя Аня предложила и Юлии:

— Юля, давай тоже снимай — так полезней загорать. Давай, давай... Ты чего это, стесняешься Валентина Васильевича? Да он же тебе в отцы годится...

Юля заметила, с каким интересом, заблестевшим моментально взглядом ждёт её ответа Валентин Васильевич, отказалась наотрез и испуганно прикрыла грудь ладонями, словно опасаясь, что лифчик с неё сдернут силой. Анна же Андреевна действительно обнажилась и, смущая на первых порах Юлю, загорала так. Груди у неё были уже тяжеловатые, заметно отвисшие, с крупными сосками, похожими на большие коричневые таблетки. Ленка, конечно, тоже красовалась нагишом, в одних трусишках, да с неё что взять — ещё пацан пацаном...

В один из дней, когда жара вызрела особенно сильно и густо, Анна Андреевна и Ленка, укрывшись от солнца в палатке, окунулись в тяжёлый послеобеденный сон. А Юле Валентин Васильевич предложил искупаться.

Они поплыли дальше в море в поисках прохладной воды. Юля плавала не очень уверенно, «по-собачьи», и обычно старалась держаться берега. Но на этот раз она чувствовала себя как-то странно — голова гудела, тело казалось чужим и неестественно большим, воли и сил не осталось ни капли. «Наверное — солнечный удар...» — вяло подумала Юля и начала тонуть.

— Дядя Валя! — приглушённо, в последний момент вскрикнула она.

Валентин Васильевич, картинно рвавшийся в открытое море, развернулся и кинулся к ней…

Она полностью вынырнула из небытия в тот момент, когда он выносил её на руках из воды. Но, мгновенно поддавшись инстинкту женской хитрости, она ничем не выдала себя и не открыла глаз, не пошевелилась. Валентин Васильевич положил её на островок песка среди валунов и, шумно дыша, склонился над её лицом.

— Юля!.. Юлия!.. Ты слышишь меня?

Юля слышала, но ничего не могла с собой поделать — уста не размыкались. Валентин Васильевич засуетился, даже заохал, забормотал что-то и начал делать ей искусственное дыхание. Он навис над её телом и принялся вертеть руки, похлопывать по щекам. Юля в глубине души понимала, как это всё смешно, но вместе с тем от его прикосновений, его близости внутри неё зрело какое-то жгучее ощущение, и она испугалась, что сейчас, в сей момент зарыдает ни с того ни с сего.

Валентин Васильевич положил свою ладонь на середину её груди, в тесную ложбинку и начал ритмично давить и отпускать, давить и отпускать... Юля, испугавшись, что он сейчас для удобства снимет с неё купальник, уже собралась «очнуться», как вдруг спасатель пробормотал: «Надо изо рта в рот...» — и, набрав с шипением воздуху, приник к её губам. Юля вздрогнула и невольно, от неожиданности обхватила его за шею руками. Глаза её распахнулись и погрузились в глаза Валентина Васильевича. И так, соединённые губами и взглядами, они существовали в пространстве и времени несколько бесконечных секунд. В них пульсировал общий ток.

Потом Валентин Васильевич выпрямился и, стоя на коленях, растерянно и жадно глядя на Юлю, ни к селу ни к городу выдохнул:

— Вот так, да?

Юля закрыла лицо руками...

На следующий день они вдвоём поехали в Форос за продуктами — Анна Андреевна с Ленкой отказались. До последнего времени, общаясь друг с другом, Фирсов и Юлия поддерживали какой-то шутливый, подкалывающий тон. Но в этот раз они говорили жарко, всерьёз, с увлечением. Валентин Васильевич против обыкновения порой забывал смотреть на дорогу, не отрывал взгляда от Юлиного разгорячённого лица. Говорили они чёрт-те о чём — о перестройке, «Новом мире», повороте северных рек, «Комсомольском вымпеле», «Маленькой Вере», сталинских репрессиях... И этот взволнованный разговор обо всём и ни о чём всё более и более сближал их, соединял в единое целое, приближал решительную минуту.

На обратном пути они остановились перед спуском к своему лагерю якобы для того, чтобы дать передохнуть мотору, и распахнули настежь дверцы. Ещё пекло и парило. Даже солнце, казалось, жмурилось от собственного жара и изредка утирало пот со лба проплывающим мимо облачком.

Валентин Васильевич расстегнул ещё одну пуговку на рубашке, откинулся на спинку сиденья и положил свою горячую напряжённую руку на её влажное открытое плечо.

— Юля, можно задать тебе дикий вопрос?

— Можно... — не глядя на него, быстро, с придыханием ответила она.

— Скажи — только без обиды! — почему у тебя до сих пор парня нет?

— Кто вам сказал, что нет?

— Ну, Юль, я ж серьёзно...

— Не нравлюсь, наверное, вот и нет.

— Ты? Не нравишься?.. Хватит тебе! Как ты можешь не нравиться с такой внешностью?

— Да какая там у меня внешность...

— Вот так, да? Хватит тебе кокетничать, сама же знаешь, что ты красивая.

— Я — красивая?

— Конечно! Да ты не только красивая, ты какая-то вообще такая... этакая...

— Что, хотите сказать, и вам нравлюсь?

— Нравишься! Конечно, нравишься! Да ещё как!

— Тогда поцелуйте меня... — повернулась она и, смущённая, посмотрела на него в упор.

Это так не вязалось с Юлией, что Валентин Васильевич на мгновение смешался, заглянул в её глаза глубоко-глубоко — не шутит ли? Потом медленно притянул её за плечи, мучительно поцеловал в потрескавшиеся губы и затем пылко, торопливо начал осыпать поцелуями её шею, плечи, руки и грудь, прикрытую ситцем сарафана.

Юля еле сдерживала стоны...